КОЛ БУДДЫ

В этом романе я прочел только самое начало, потому что даже начало накрывает с такой силой, с такой, блядь, литературной мощью, что собраться с мыслями и продолжить чтение после столь ошеломляющего старта уже нет возможности.
В общем, цените сами:
День стоял жаркий, градусов под тридцать, если не больше, заманчивое море синело рядом, и в Чемитокважде он сошел. Поплавав и полежав потом под солнцем, расслабился и решил дальше не идти, а остаться ночевать. Все вокруг располагало к себе - и горы, кудрявившиеся ярким лесом (тут у меня встал), и безоблачное небо, и подкупающий шелест прибоя. Беспокойство вызывала лишь узкая черная туча на горизонте (узкая туча на горизонте, представили, да?), время от времени оживлявшаяся всполохами молний. Однако "Изабелла", купленная в Адлере на рынке, была замечательной (однако), а из парной телятины, приобретенной там же, обещали получиться замечательные шашлыки, и Смирнов решил не волноваться (с адлеровской изабеллой-то хули волноваться). Поев (парной телятины?) и опустошив бутылку, он (рыгнул и пернул?) вырыл в галечнике углубление, по профилю соответствовавшее рельефу спины (рельеф спины, надо запомнить), застелил его одеялом, улегся удобнее и стал смотреть на лунную дорожку. Таинственно блестя, живое небесное серебро тянулось к берегу по сонной темени спокойного моря (пиздец). Ему, земному и зарывшемуся в землю, (земному и зарывшемуся в землю!!!) захотелось что-то сочинить (вот оно сука когда началось-то), блеснуть мыслью, как дорожка, (блеснуть мыслью, как дорожка. Каково?) и он придумал, что если бы рядом сидел человек, пусть даже бок об бок (апофеоз "об") сидел, то он видел бы не дорожку Смирнова, а свою, единственную и неповторимую, тянущуюся не куда-нибудь, а к его собственным глазам (пиздец походу чувак волосатый). Сочинив по этому поводу эгоистическую фразу "Лунная дорожка у каждого своя" (пиздец, эгоист), он дождался падения звезды, загадал, чтобы у него с дочерью было все хорошо, и уснул.
А вот этот абзац - совет молодым и неопытным писателям
Не люблю описывать пейзажей (ёбана, а кто эту хуйню любит?), кто во что одет и тому подобное. Это все пустое, если, конечно, к делу непосредственно не относится (конечно, ясен хуй). Вы кормите читателя своей кашкой (сука!), кормите ложечка за ложечкой (бля, ну, а как еще?), перемежая их сказкой, которую он знает не хуже вас, рассказываете, потому что без нее две ложки черт те чего (кашки?) подряд он проглотить не захочет. Так вот, чайки (КАКИЕ ЕЩЕ НАХУЙ ЧАЙКИ?!), полные напряженной безысходности (теперь понятно, какие), рядком стояли у воды, малохольные волны накатывали на берег, как нанятые за гроши, закатный горизонт доигрывал рядовой спектакль, я вспоминал, как в былые годы любовался его лицедейством чуть ли не со слезами на глазах, а крыса (ОТКУДА БЛЯДЬ КРЫСА?!) раз за разом впрыгивала на стол, и каждый раз мне приходилось решительно пресекать ее поползновения вплотную перезнакомиться с ассортиментом моих продуктовых запасов, а также их питательными и вкусовыми качествами.
Или вот ловите подачу:
Буря началась в третьем часу ночи. Вмиг разбуженный наскочившим ливнем, он вытянул из-под себя пленку, укрылся, уселся на рюкзак и стал неприязненно смотреть на распоясавшуюся природу.
Небесная влага лилась сплошным потоком. (У меня опять встал)
От ярившихся молний было светло, море свирепело.
Когда взбесившиеся его волны рычали у самых ног, сверху, с волноотбойной стенки им пришла подмога - хиленький, но сель (хиленький, но, блядь, сель). По наущению отца-ливня, он сорвал с жертвы пленку (стандартно встал), огрел песком и гравием, охладил и вымочил с головы до ног.
Молнии взорвались громом аплодисментов.
"Бис! Бис!" - засвистел ветер. (охуительно)
Смирнов испугался. Холодная дрожь затрясла растерявшееся тело.
"Что делать? - сжался он в промозглый (ПРОМОЗГЛЫЙ!) и противный самому себе комок. - Бежать? Куда? Нет, надо терпеть... (читатель, надо терпеть!!!) Не сахарный, не растворюсь. Вот только бы молнией не шибануло".
Терпеть и мокнуть пришлось вечность. Лишь под утро опустошенная ливневая туча подалась к востоку, и небо поблекло. Однако ненадолго - через полчаса приползла другая небесная цистерна, и все началось с начала...
И еще подача, на которой я стандартно проливаю на себя кофе:
К вечеру Смирнов знал, что от него хотят. Точнее, он знал, что хотят эти люди, так действенно заставившие его забыть о Наташе. Они хотели, чтобы их пленник мечтал умереть, и преуспели в этом.
В тот момент, когда кол Будды (блядь, теперь понятно, почему роман так называется) входил в сердце Олега, Смирнов, ополоумевший, весь в крови и синяках, возопил, теряя последние силы:
- Подавись ты им, подавись! Дарю-ю-ю!
А? НУ? КАКОВО? ОХУЕННО, БЛЯ? ТО-ТО.
Это все, кстати, только из начала отрывки. Наверняка, вам теперь интересно, чем дело закончится. Мне тоже стало интересно, поэтому я сломал скролл, пока листал вниз, но посмотрел.
Концовка внушает:
Олег не умер, он продолжает жить с колом Будды в сердце.
Еще хочется отметить, что размер прекрасного 377 782 знака, и таких романов у мессира под сотню. Респектую, чо. Ну, и желаю, чтобы автора не шибануло молнией, и он бы еще долго радовал меня своими новыми произведениями.
PS. В конце отмечу, что картинка с негром просто выпала мне в яндексе на запрос "Кол Будды". А закончить я хочу тем, чем автор начинает - аннотацией.
Идет герой по берегу Черного моря и раз за разом попадает в истории. Опасные, весьма опасные и безвыходные. Но продолжает идти. Почему? Может быть, потому что в рюкзаке его прячется стальной кол, к которому сам Будда когда-то привязывал своего коня?