Когда-то мы жили в лесу

divov — 18.04.2012 Когда-то мы жили в лесу.
Зюзино 70-х было краем Земли, «где можно посидеть на самом краешке, свесив ножки». Прямо за нашим кварталом начинался лес. На краю леса разворачивался сорок девятый троллейбус: дальше дороги не было. Еще тут стояла электрическая подстанция, домик лесника и «почтовый ящик». Подстанция гудела, лесник тоже потихоньку гудел, в «ящике» круглые сутки шумно лилась вода, иногда из вивария убегали в лес макаки-резусы. Была ли какая-то жизнь за лесом, мы не знали и не интересовались.
Район был в целом рабочий, и трудящимся не приходилось далеко ходить: рядом завод спецсплавов, еще какой-то завод навроде подшипникового, и чуть поглубже в город – ткацкая фабрика.
Еще имелся чудовищных размеров овраг (в нем теперь живет Газпром), и больше вроде ничего интересного.
А нам и так хорошо было. Мы очень любили свой лес, знали в нем каждую тропинку. Иногда из леса выходили лоси и бродили по району. Помню, как сейчас: я во втором классе, за окном класса - сентябрьский дождь, и через квартал неспешно бредут от Херсонской в сторону Каховки два мокрых лося, один побольше, другой поменьше…

А сколько там водилось белок! Наверное, у каждого, кто вырос в Зюзине, есть детская фотография, на которой он кормит белку с руки. Толстые и наглые, очень красивые белки, избалованные грецкими орехами. Насыпьте им семечек - поглядите, какие они скорчат морды...
Лес не был безопасен, там временами случалось дурное. Район тоже не был безопасен: пару раз отец приходил домой весь в чужой крови. Да чего там – помню, как мама влезла в уличную драку и раскидала молодых охламонов, давивших втроем одного… Умеренное, без маньячества, насилие было нормой. Народ, который уже осознал, что вместо обещанного коммунизма от него откупились квартирами в хрущобах, начал с горя квасить, а развеселившись, буянил. Это не воспринималось, как трагедия. Это был обычный жизненный фон. Мы, дети, вели себя так же. Мы точно знали, где кончается наша территория и начинается чужая, на которой можно схлопотать просто за то, что высунулся. Хотя пройти через чужой квартал транзитом по своим делам не возбранялось.
Да мы и не высовывались. Мы жили обособленно. У нас тут, в общем, все было – если, конечно, особо не шиковать или сильно не болеть: за этим уже приходилось выбираться в другие районы, более продвинутые. Например, мясо отец «доставал» по месту прописки, на Малой Грузинской... А что творилось ближе к МКАД, до которой от нас километров шесть-семь, мы совершенно не представляли. Туда не было прямой дороги, и казалось, в ту сторону – сплошной лес. Ей-богу, я года до восемьдесят четвертого и знать не знал, что там есть какое-то Ясенево, и в нем тоже живут люди. Для этого надо было пройти лесной массив насквозь. Ну, мы и прошли. И обалдели. Стало даже обидно. Ясенево поражало свободной планировкой и новыми домами. Между кварталами зеленели небольшие перелески. Уж на что у нас было зелено, а там – вообще. Ясенево здорово смахивало на светлые коммунистические города будущего, о которых мы читали в журнале «Пионер».
Чертаново располагалось к нам вплотную - в пределах видимости, если выйти к лесу на угол Керченской, - но мы этим вашим Чертановым тоже не интересовались. Это была не наша земля. Наша земля заканчивалась на «конюшне». Конно-спортивная база, которую построили в 79-м, слава богу, вместо обещанного зоопарка, стала как бы нейтральной зоной между районами, общим достоянием. Не помню, чтобы там кто-то кому-то мешал, и кто-то кого-то гонял оттуда. Мы там играли в футбол, бегали, иногда катались на скейтах.
Постепенно «конюшня» приобрела едва уловимый оттенок злачного места: там открылся небольшой диско-бар. Он-то и привлек в один несчастливый день внимание выездного цеха люберецкой обувной фабрики. Пресловутые «люберА» могли внезапно нагрянуть в самый неожиданный район – поглядеть, чем там люди дышат, и много ли у них на кармане... К несчастью гостей из города-спутника, рядом с «дискачом» располагалась секция тяжелой атлетики.
Титанический мордобой почти сразу превратился в унижение человеческого достоинства. Когда мне рассказали, как весело все было, я только поежился - терпеть не могу массовых драк. Но за наших было, конечно, радостно.
- Да наши – что! – сказал мой собеседник. – Наши их просто слегка на место поставили. А вот когда через неделю люберецкий десант занесло в Капотню...
Я вылупил глаза. Собеседник за базар отвечал: это был мой одноклассник, устроившийся в местную ментовку. Дело не в том, что он не умел врать. Он просто не смог бы такое придумать.
- В Капотню?!
Это, может, для вас Люберцы – страшный пипец. Реальный пипец люберского типа был на тот момент в Новогиреево, тамошние не дадут соврать. Они люберов в гробу видали. В Чертаново тоже намечался свой пипец, особенный, какого-то маньячного разлива, с нехорошим садистским душком. Неспроста там вызрел и оформился Пелевин…
Но Капотня – это был с самого начала патентованный ад. Вовсе не страшный, заходи, не бойся. Просто ад. Худший район города. Какие, в жопу, Люблинские поля фильтрации… Исторически в Капотне размещался рабочий поселок Московского Нефтеперерабатывающего Завода. А потом еще и асфальтовый завод построили: типа, вам, ребята, и так нечего терять. Экология – отсутствует. Жизнь – говно. Нравы – простецкие. Культура – деревенская в самом извращенном смысле. Люди, что характерно, вовсе не злые. Просто они со вредного производства, и многие - во втором поколении, а настоящие индейцы – в третьем. Дети чугунных богов. Заехать к ним по делам и вернуться без синяка на морде и с невывернутыми карманами я бы сумел, конечно. В те же Люберцы я, кстати, мотался не раз, и совершенно без эмоций. Но вылазка в Капотню «просто погулять», не дай бог, ближе к вечеру, когда силы зла властвуют над миром, воспринималась, как экспедиция в преисподнюю. Чтобы все прошло нормально, надо выглядеть природным москвичом и иметь соответствующие инстинкты. Например, инстинкт вести себя продуманно на индейской территории. А вот переться в Капотню с люберецкой мордой и намерением покуражиться…
В Капотне делали бензин – и этим все сказано.
- Представляешь, да? – собеседник наблюдал за моей реакцией и увидел, что представляю, ага. – Стоят новые шестнадцатиэтажки, а между ними грязи по колено. По грязи бродят добрые поддатые люди в резиновых сапогах и телогрейках. И тут появляются какие-то идиоты в модных клетчатых штанах…
Точно. В модных клетчатых штанах. Совсем обнаглели.
- Мне сказали, это выглядело так. Бежит такой дядя Вася в спецовке и орет на шестнадцатый этаж: «Коля, там наших бьют! Давай сюда скорее, и сыновей с собой захвати!» А Коля ему с шестнадцатого этажа: «А монтировки брать?!»
Кто тут есть из тогдашней Капотни – зацените, как мы вас уважали. Да и сейчас уважаем.
…Я вернулся из армии осенью 89-го. На следующее утро вышел пройтись по району. Все кругом выглядело странно и непривычно. А потом увидел, как у любимой булочной моего детства стоит «Ява», и некий парень, облокотившись на мотоцикл, жует только что купленную четвертинку черного хлеба – с выражением полного счастья на лице. Все: я понял, что вернулся домой.
Потом я уходил и возвращался еще не раз. Жил на Белорусской, на Фрунзенской, Преображенке, надолго застрял в коммуналке «на гоголЯх», почти у самого Кремля. Это было познавательно и даже весело, но… Не то. Очень неплохо оказалось в Ясеневе, правда, с парковкой там худо. И вот уже лет пять, как я снова в Зюзино. Снимаю квартиру через стену от квартиры, в которой прописан – вполне в моем стиле, у меня вообще не жизнь, а сплошные выкрутасы.
Поняв, что мы со Светой будем делать ремонт, хозяйка сказала:
- Сломайте тогда этот дурацкий стенной шкаф в прихожей. Никогда он мне не нравился.
Мы сломали. За шкафом в стене обнаружилась ниша. В нише торчала здоровенная черная кнопка с надписью «ПУСК».
От кнопки в глубь стены уходили толстенные, с большой палец, провода.
Мы стояли и глядели на кнопку.
- А то - нажать?.. – спросила Света. Она в техникуме освоила, помимо прочего, ремесло сварщицы, и не боялась черных кнопок.
- Нажать-то можно, - сказал я. – Но, видишь ли, этот дом принадлежал раньше Московскому Радиозаводу… Вдруг ты нажмешь – и ПУСК?..
Мы переглянулись, нервно хохотнули, и решили, что нажмем кнопку, когда настанет Страшный Суд. Чтобы уж точно мало не показалось никому.
...А Зюзинский лес все стоит, и я иногда по нему гуляю. Конечно, он не впечатляет так, как в детстве, но это хоть немного похоже на лес.
Потом наступает весна, и мы уезжаем из города.
Помню, в каком-то интервью сказал: «Однажды я уеду отсюда в Россию и уже не вернусь». Все правильно. Мне легко без Москвы, я по ней не скучаю, и чем меньше живу в ней, тем меньше она меня волнует. Сюда имеет смысл приезжать ненадолго с интервалами в несколько лет – посмотреть, как все меняется, если меняется, конечно…
Но вот Зюзино это самое – оно мое родное. Я воспринимаю его отдельно от города, и не только я - мои одноклассники то же говорят.
Потому что когда-то мы жили в лесу.

Сохранено