Книжная полка

Я научилась читать в четыре года. И с тех пор не помню в своей жизни ни одного дня, в который не читала бы. И когда меня спрашивают о любимых книгах, я понимаю, что ответ на этот вопрос не может быть полным. Потому что, каких бы авторов я ни назвала, меня обязательно с недоумением спросят: а такого-то вы почему не любите? И придется объяснять, что такого-то я очень любила в восемнадцать лет и до сих пор сохраняю светлые воспоминания о той своей любви, но теперь этот автор остался для меня вот именно воспоминанием – я не перечитываю его книги, хотя они и стоят на полках моей немаленькой библиотеки.
Да, сейчас я ценю те книги, которые хочется перечитывать. Это в первую очередь русская классика – Пушкин, Чехов, Лев Толстой. Их я читала в детстве, в юности, и читаю сейчас, и нет ощущения исчерпанности. Могу только повторить всем известную мысль: каждый раз в них можно находить что-то новое, потому они и классики.
Во время наиболее интенсивной работы над собственными книгами мне необходимо читать авторов, которые переводят меня в совершенно другой мир, чем собственный. Я даже затрудняюсь объяснить, что имею в виду – писателей, в которых нет беллетристичности; видимо, так. Томас Манн в этом смысле всегда подходит.
Но и современных авторов я читаю, конечно. И ищу новые интересные книги, и радуюсь, когда нахожу – потребность в этом у меня очень сильна. Люблю, например, книги Алексея Иванова – «Географ глобус пропил», «Блуда и МУДО». В них чувствуется авторская незаурядность, талант. И хотя мне не всегда бывает близко то, что Иванов говорит в своих интервью – настораживает его декларативная узость взгляда («в Европу не поеду, у меня там нет дел»), - но если этого требует его талант, если на более широком внутреннем пространстве он не может проявляться, то и ладно. У Чехова тоже не было дел в Европе, но была потребность туда ездить, потому что его внутреннее пространство было другим. Люблю многие книги Улицкой – «Сонечку» в первую очередь. С воодушевлением читала некоторые книги Дины Рубиной – больше всего понравилась «Белая голубка Кордовы». А вот новую, «Синдром Петрушки», читаю с трудом: она кажется мне искусственной, выморочной даже. Большим открытием стали книги Ирины Муравьевой – роман «День ангела», например, в котором сила и точность нравственного чувства нашли, мне кажется, полное художественное воплощение. С интересом прочитала «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича – это первая его книга, которая показалась мне живой, не умозрительной, и я очень рада, что она получила премию «Большая книга».
В общем, читаю немало. И если о каких-то современных книгах могу сказать, что не нашла в них ничего для себя нового, то это не значит, что ничего нового не найдет в них никто. Может, прочитай я их лет в двадцать, они стали бы для меня открытием. Так что я осторожна в своих рекомендациях «читать – не читать».
При этом меня раздражает снобизм, с которым в писательской (частично – в читательской) среде принято делить современную литературу на «большую» и «небольшую». По-моему, если автор пишет, по Пушкину, темно и вяло, это еще не является признаком его принадлежности к вечности. Но говорить об этом я, честно сказать, опасаюсь, потому что реакция на такие мои высказывания всегда одна: ну конечно, она хочет, чтобы ее считали великой, совсем как Пупкина, который пишет большую прозу! Ничего я такого не хочу. А меньше всего хочу доказывать снобам, что я не такая, я жду трамвая. Мне уже не так мало лет, чтобы кипеть возмущением доказательности.
Еще – замечаю, что в беллетристике куда больше вероятность встретить талантливого автора, чем в условно «большой» литературе. Какой детектив Ларисы Соболевой ни возьми, например, это всегда будет живо, ярко, выразительно. Может быть, потому что, издавая беллетристику, издатели больше заботятся о том, чтобы книги покупали, чем об отвлеченном имидже.
И есть один автор, о котором я не могу не сказать. Когда вышли три книги моего мужа, Владимира Сотникова – романы «Покров» и «Пролитая вода», повести и рассказы, - я была счастлива. Не из родственных чувств только, а потому, что наконец судить о них может читатель. До сих пор я видела реакцию на них как раз тех самых ценителей, которые кривят нос от «массовой», чересчур простой для них литературы, и думала: ну вот, попался вам текст непростой, не массовый, не поддающийся однозначной оценке, требующий свободного взгляда – и что? Отшатываетесь в недоумении, опасаетесь публиковать и делаете вид, что этого вообще нет в природе. Впрочем, может быть, и вида не делаете, а вполне искренне не понимаете, что перед вами. Ну а теперь то, что я слышу об этих книгах уже не от маленького литературного кружка, а от читателей, совпадает с тем, что я знала о них всегда: что в них содержится вещество художественности в его чистом виде. Мне кажется, это - то немногое, что останется от нашего времени.