Кинопремия

obram — 23.01.2011 Пример современной литературы. Автор: Простой Русский Человек. Мой друг, кстати.)
Мне очень понравилось. Просто и глубоко.





…Дороги России, сплетение рек,
Березы густые подарят ночлег.
Обнимут, поднимут, развеют печаль,
Дороги России, бескрайняя даль…
Золотое кольцо


Зимой темнеет рано. После трех часов начинает смеркаться, а в сильный мороз над снежными полями разливается багровый закат. В плацкартном вагоне тихо, проводница уже включила слабый свет. Многие дремлют или просто лежат, особенно на верхних полках. В тамбуре холодно, через щели в двери ветер нанес сугробики на пол и на стоп-кран на стене. Белые морозные цветы закрывают окна.
Поезд едет в Пензу, в Иваново, в Смоленск. Мне вспоминаются снега Черниговской области. Конотоп, Сумы – Украина из окна вагона. Поезд – граненые стаканы с горячим чаем, коричневый дерматин двухъярусных полок, тяжелые холодные двери. Зимой на перроне хочется скорее подняться по металлическим ступенькам, нажать на блестящую от тысяч рук ручку и вдохнуть тепло вагона, запах выстиранных простыней, горячего угля.
Маленькие закусочные на Пензенском вокзале. Белые пластиковые стулья, кофе «три в одном», дешевые пирожки с яблоками и картошкой с грибами. Желтые ГАЗели с низкими потолками месят колесами снег привокзальной площади. Грязный подземный переход в сторону рынка. Бабушки продают молоко, банки соленых груздей.

Летом в автобусе жарко. Почти каждый час небольшая стоянка – в Кузнецке, в Сызрани. Долго едем по Тольятти. Автовокзал старого города, асфальтовая площадь дышит жаром. Новый город, широкий проспект, высотка АвтоВАЗа впереди.
Над Симом тучи, внизу ремонт моста, и машины медленно спускаются в город в огромной пробке. Урал – горы, сосны, бескрайняя великая даль. Город Сим, река Сим. В темноте спускаемся вниз, час, два, горы, граница Европы и Азии. Ночной Челябинск встречает тысячами фонарей. Степь, на сотни километров степь.

Небольшие станции, полустанки. Уторгош, Сольцы – вокзалы с потемневшей, в разводах штукатуркой. Низенький перрон в траве, несколько человек с сумками, двухминутная стоянка. Впереди Питер. На Витебском вокзале всегда малолюдно, железный ажур колонн, полупустые залы – мрамор, гранит. Нева, каналы, мосты, проспекты новых жилых кварталов.
Валдай запал в душу огромным озером, дождем, бело-синим пароходом до острова. Медовым вечерним воздухом, рассыпанным каплями хрусталем. Маленький вокзал на окраине, два темных от грязи старых вагона, тепловоз с закопченной черной крышей. Великие Луки, Дно – малолюдный Северо-запад России.
Кремль, Великая река, Рижский проспект, старые храмы. Почему-то Псков запомнился маленьким привокзальным парком, где мы весной ели бутерброды с колбасой, сидя прямо на земле, а еще большими синими ящиками с лещами, лежавшими прямо у дороги.

Бескрайние поля желтых подсолнухов, кукурузы. Редкие перелески, огромные белые акации, растущие вдоль дорог. Саратовская область, Волгоград, Юго-восточная Украина. Вниз, до самого Азовского моря одинаковый, знакомый пейзаж.
Есть что-то общее у Орла и Курска. А с ними и у Тамбова, но у него общее и с Мичуринском, и с Нижним Ломовым. Там хорошо осенью. В огромных лесах золото, золото на земле, на ветвях. Красивые чистые леса.

Весна.
Весна приходит в Россию. В конце мая Арзамас утопает в зелени садов. Старый город, одно-, двухэтажные деревянные домики, узкие извилистые улочки, небольшие перекрестки. Соборная площадь полна старых красных ЛиАЗов. По убегающей вдаль, то опускающейся с холма, то вновь поднимающейся на новый холм дороге за два часа можно доехать до Нижнего Новгорода. Посмотреть, как Ока впадает в Волгу. И Волга разливается вширь. Такая маленькая на окраине Твери и такая необъятная в Саратове Волга.


P.S. Это не конец, да и «зимой темнеет…» было не начало. Это середина. Это малая часть того огромного, что нельзя вместить ни в одну человеческую жизнь. Даже пересев с лошадки на поезд, пересев с телеги на автомобиль. Того, от величия чего у меня замирает дух. Дорог России.







…Но и о том, что было, помни, не забывай.
Ю. Антонов

Я не помню, как прошел мой первый день в университете. Если посидеть с полминуты, в памяти всплывет большая аудитория, вроде бы мы ехали на трамвае с Пашей и Кириллом, опоздали. Или это было в другой раз? Я не помню имен наших первых подруг. Одна была высокая и худая с короткими рыжими волосами, а вторая пониже и полнее, почему-то мне запомнилась ее длинная юбка. Мне больше понравилась вторая, а Кириллу первая, но, кажется, они решили по-другому. Хотя я не уверен.
Мою первую любовь звали Анька Сенькина. Понимаю, что в продолжение с такой фамилией лучше сказать Аня, но уж так ее звали все. Это было в шестом классе. До этого я дружил во дворе с девочкой Ирой, нас даже дразнили «тили-тили тесто», но если говорить про что-то похожее на влюбленность, а не простое подражание взрослым, то это, несомненно, была Анька. Первое волнение, первые сомнения «а как она относится ко мне?» Кстати, хоть я и помню имя Ира, но в отличие от первых университетских подруг, ничего не могу сказать сейчас о ее внешности, росте.
Мы вместе с Анькой занимались английским после уроков с моей мамой. Только поэтому я и влюбился в нее. Как говорил устами старого князя Пушкин в «Дубровском» - он молод, она тоже, они постоянно вместе, должно же у них что-то получиться. Да… Мою первую любовь звали Анька Сенькина. Возможно, она была последней девочкой в классе, в которую стоило бы влюбляться. Но разве не подтверждает окружающая нас действительность грубое, но точное наблюдение Пелевина – женская привлекательность зависит не от прически и маникюра, а от моих яиц? Чтобы пользоваться больш’им успехом, лучше устроиться на работу в преимущественно мужской коллектив, после чего хоть напрочь забыть о помадах и туши, чем устраивать свое тело в очередной солярий или фитнес-центр.
Я не помню, когда первый раз увидел Свету. Скорее всего, это было на той самой лекции. Она говорила, что заметила меня за пару недель до этого у списков зачисленных и только по той причине, что со мной была мама. Больше ни с кем мамы не было. В следующий раз она обратила на меня внимание, когда мы с Кириллом слишком эмоционально решали, с кем из однокурсников будем меняться местами, чтобы попасть в один поток. И уж совсем как анекдот можно вспомнить весенний день через полгода, когда мы шли навстречу друг другу. Я – прогуливать очередные пары, она на лекцию. На ее широкую улыбку я ответил не менее широкой, и так тепло с ней поздоровался, что она покраснела. Дело было в моей расстегнутой ширинке, которую она заметила издалека. Шел себе с бутылкой пива в руке, радовался теплу и солнышку, улыбался прохожим... Еще через полгода я забыл всех подруг и женился на Свете. Нельзя не согласиться с Проектом Россия – главные события нашей жизни зависят от дурацких пустяков, получаются сами собой, почти без нашего участия. В этом скрыт Промысел Божий.

Время идет. Как желтые листья осенью, проносятся в памяти имена, обрывки фраз, лица, города. Все суета сует, и это суета. Казавшееся когда-то важным. Вопросы жизни и смерти. Я открываю газету 1961 года, специально сохраненную дедом. Он задумал строить дом, чтобы купить леса и кровельного железа «поддался мелкобуржуазным интересам, несовместимым с должностью председателя… член партии… пример для…» Пламенные слова обличителя, горячие и ненапечатанные – опровержения. Жаркие споры мертвецов, еще не знающих, что они мертвецы. Если бы не газета, я знал бы только одно. Дед построил дом, и ему было трудно.
Может, вы помните научно-популярные журналы за 1990-91 годы. Проблемы в энергетике, отставание от ведущих стран Запада, ускорение, чтобы к 2000-05 годам СССР… Узбекской ССР грозит дефицит пресной воды, в цену добываемого угля не включен экологический ущерб, поэтому наши ТЭЦ… Они не увидели главного, и это не их вина. Состарившиеся авторы разоблачительных статей. Помнят ли они тезисы своего доклада на…

Я забыл лицо Аньки. Так устроена жизнь, и это не хорошо и не плохо. Хотя, если мы встретимся, возможно, я узнаю ее. Но я не хотел бы забыть теплый летний вечер и багровый закат над лесом в глухом селе на Рязанщине. В тот день мы с бабушкой пилили сухие сливы в саду, и я тогда славно поработал. Сколько мне было? – Одиннадцать лет, а может и четырнадцать. Но я помню, как после работы мы сидели у дома и смотрели на наш большой сад. В Средней Полосе летом часто бывают тихие безветренные вечера. После дневной жары сад дышал свежестью, туман наползал с болот за околицей.
А главное, я думал тогда – «как мне сейчас хорошо». Как хорошо, что есть наш дом, в котором сейчас жарче, чем в саду. Как хорошо, что я спиной чувствую нагретое за день на солнышке дерево стены. Как хорошо, что есть бабушка и сестра, и мы здесь вместе. Как хорошо, что в овраге за улицей растут огромные тополя, и что железо на крыше сарая бурое от ржави. Я думал тогда, как хорошо было бы запомнить этот вечер на всю жизнь. Как хорошо работать старой пилой деда с самодельной, отполированной за годы, деревянной ручкой. Как хорошо просто сидеть в саду.

Задымился вечер, дремлет кот на брусе,
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
Вьются паутины с золотой повети.
Где-то мышь скребется в затворенной клети…

Кажется, тогда я еще не читал Есенина. Но именно в тот вечер я очень хорошо, может быть лучше всех, понял бы этот стих. Прочувствовал его, принял душой. Потому что он был обо мне. Потому что я видел, как

Закадили дымом под росою рощи,
В сердце почивают тишина и мощи.

В моем сердце. Я не хотел бы забыть ночную грозу. Было уже за полночь, и за окном каждую минуту сверкали молнии. Я без сна лежал в кровати, а сестра с тетей Таней на двуспальном диване напротив. Иногда мы о чем-то переговаривались. Бабушка неторопливо ходила по всему дому и иногда вздыхала – под погоду у нее разболелись ноги, и она не спала в любую грозу. Чтобы спасать нас, если в дом попадет молния.
Мне нравилось лежать на мягкой старенькой кровати под теплым ватным одеялом, чувствовать запах куриного пера от подушки и слушать, как ливень барабанит по крыше, видеть очертания комнаты в синих вспышках. Думать о том, как вчера я долго смотрел на бледные звезды и яркую луну, поднимающуюся из-за холма, слушая лай соседской собаки. Мою душу переполняла благость, мне хотелось петь, а может упасть на колени и славить Бога – за то, что создал меня, моих родных, эту деревню, Москву, поезда, звездное небо, дождь. Я не хочу забыть, как заплакал тогда, как эти чувства вылились горячими слезами. И я помню, что по-детски, неумело, я начал просить Бога, чтобы Он дал здоровья бабушке, денег маме и тете Тане, чтобы мы и на следующий год опять смогли приехать сюда.
А еще мне не хочется забыть вечер самого конца лета. Последние дни почти все время шли долгие моросящие дожди, какие тоже не редкость в Средней Полосе во второй половине августа. Мы с десятком тяжелых сумок ждали поезда на небольшом вокзале. Темнело. Может, вы видели небольшие вокзалы, каких сотни в разных областях. Может, вы помните их в самом конце 90-х. Привокзальные площади с несколькими Жигулями таксистов, пара-тройка рюмочных, лужи на старом асфальте, китайские сумки, тусклые фонари.
По настоянию бабушки мы всегда выезжали к поезду с запасом в три часа. Поэтому у меня хватало времени на изучение вокзальной жизни. Рассмотреть кассеты с блатняком и европейской попсой за стеклом киоска, послушать рассказы местных мужиков неопределенного возраста у дверей пивной, вдохнуть дым Примы.
Я не хочу забыть бабушку, полную женщину с абсолютно белыми жиденькими волосами, в серой вязаной кофте с большими пуговицами и в цветном платке, завязанном узлом под подбородком. А в тот вечер она еще одела сверху соломенную шляпу с широкими полями и красным тряпичным цветком. Дождь закончился, кое-где сквозь поредевшие облака замерцали звезды. Мокрые рельсы отражали свет фонарей. По громкой связи объявили путь, на который прибудет наш поезд. Я не хочу забыть перрон с людьми и вещами, по которому, неторопливо из-за больных ног, шла бабушка под руку с сестрой, и все немного расступались. Обычная крестьянка, всю жизнь проработавшая в колхозе, она показалась мне тогда старой барыней.

Слова в детских книжках написаны более крупным шрифтом, поэтому кажется, что все, что они обозначают, чище и добрее. Я никогда больше не смогу до слез чувствовать грозу и звездное небо, настолько открыть душу благодати Божьего мира, как тогда вечером в деревенском саду. Хотя грозы, звезды и сад остались прежними…
А этот рассказ мне хочется посвятить бабушке и маме, которых сегодня уже нет.






Вчера.

Еще пять лет назад... Нет, не пять, теперь уже больше. Десять? Да, еще десять лет назад... Но – те годы были последними. Значит пятнадцать. И тогда в начале неуместно «еще», пятнадцать лет – это много. Золотое мое детство, как, оказывается, ты уже далеко!.. А мне все кажется, что вот, только вчера... И само собой пишется это «еще». Теперь, когда давно пора писать «вот уже».
Пятнадцать лет назад кварталы между Рабочей и Международной улицами в Москве были застроены белыми панельными пятиэтажками с зелеными тихими двориками, со стоящими у подъездов немногочисленными Волгами и Жигулями. Я с сестрой бегал наперегонки вокруг футбольного поля Дворца Детского Спорта, вокруг его высокой башни из серого бетона. А на остановках электричек Казанского направления стояли кирпичные павильоны, покрашенные в зеленый цвет, мимо них мы проезжали на поезде поздним вечером – в деревню. Милая, дорогая сердцу Родина.
Похоже на воспоминания старика. Рассказываемые самому себе. Ведь сейчас никого – только я и экран монитора. Каким нереальным кажется бывшее пятнадцать лет назад... Бывшее ли? Или я просто смотрел такой фильм. Жил ли я тогда? Это был я? Бабушка, сестра, тетя Таня, тихая Москва, наш дом в Рязанской области, летний зной, вишневый сад, родник, роса на траве, раскидистая ива у соседнего крыльца, умный серый кот...

Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Как похоже на воспоминания старика. Нет, мне всего двадцать пять. Как похожи на стихи старика эти строки Есенина. Умершего в тридцать...
Десятилетний мальчик сидит на деревянных ступеньках крыльца и слушает, как теплый летний ливень гулко барабанит по железной крыше. Смотрит, как только что налетевший ветер треплет кусты отцветшей сирени, срывает листья с рябины в углу палисадника. Пахнет мокрой пылью, озоном, свежестью. А из дома – жарким деревом стен, огурцами, клубникой.
Солнечный полдень в конце июня, мальчик идет к раскидистым липам, растущим в два ряда на склоне холма. Ломает нижние ветви с одуряюще медовыми цветами. Выше на холме сад – лес, в глубине которого стоит серый, с темными провалами высоких окон дом. Он гораздо больше виденных им в селе, на козырьке местами провалившейся крыши зеленый мох и тоненькие березки. Березки растут между ступеней крыльца. Здесь раньше, давно, жил барин. Поэтому лес называется садом. С липовой аллеей, спускающейся с холма.
Вечером солнце садится за далекий лес. В чистом хрустальном воздухе лай собак, треск мотоцикла, блеянье овец. По пыльной деревенской улице идут коровы. Мальчик боится коров, они большие, с раздутыми боками, крупным выменем, с темными костяными рогами. Он пришел к бабе Тане с пустой трехлитровой банкой, сухой, днем вверх дном прожаренной на солнцепеке.
Жестяное ведро почти до краев, пряный запах теплого, только что из-под коровы парного молока. Юноша держит у краев банки сложенную вчетверо чистую марлю. Внучка бабы Тани молодая женщина Иришка, приехавшая в отпуск из Волгограда, наклоняет ведро. Белая пена переливается через край, остается на марле. Волосы Иришки собраны в хвостик, она в старой футболке на голое тело, в коротких хэбэшных шортиках. Улыбается юноше. Они вдвоем наклоняются над банкой, он украдкой заглядывает за ворот футболки – на шею, ключицы. На белые груди с маленькими коричневыми сосками, плоский загорелый живот. Краснеет, отводит взгляд. Она рукой поправляет спавшую на лоб прядку волос, на миг поднимает глаза от банки – лукавые, смеющиеся, счастливые...

Сегодня.

На высоком бледном небе осеннее солнышко, почти облетели листья, и деревья тянутся к нему тонкими черными веточками, застывшими в безветрии. Осень... Осень открывает мир пустоте, раньше заполненной летом. Осенью за перелесками видно даль, за черными перепаханными полями.
Автобус выезжает из Москвы. Вешняки, Ухтомская. Листва больше не закрывает дома, снег еще не закрывает землю. Рельсы за окном, зеленые вагоны электрички, станция Люберцы, старое кладбище. Прохлада. Тетя Таня в потертом коричнево-зеленом пальто ждет на остановке. Я иду за ней к дому, где еще не был, куда они переехали этой весной.
Я успел привыкнуть к Госпитальному валу, к Лефортовскому парку, к Электрозаводской, где они жили семь лет после Международной. Я смотрю на кирпичные пятиэтажки, на строящиеся за ними высотки, на поле перед ТЭЦ. Я знаю, что привыкну, что полюблю и этот район.
Родные места никуда не уходят. Дом в Рязанской области, Нижегородка и Дворец Детского Спорта... Можно приехать на Казанский вокзал и купить билеты до маленькой станции. Дело не в том, что нельзя, дело в том что – зачем? Бабушка умерла. Умер дед.
Тетя Таня идет немного впереди, как всегда взяв у меня половину сумок. Как всю жизнь. Но она постарела – тетя Таня. Из кармана старого, столько лет носимого пальто она достает свой старый телефон. Я вижу, что она плачет. Не отворачивается, не прячет слез. Впервые, встретив нас, она не позвонит сестре сказать, что мы доехали. Моя мама умерла в конце лета.
Как много мест, куда я могу поехать. Но теперь там нет никого, кто мне рад, теперь там нет дел. Как много этих мест... Наверное, так много их у стариков. Кто прожил целую жизнь. Кто светлым счастьем вспоминает былое.
Я больше никогда не поеду в свою деревню. Там я был счастлив. Наверное, счастлив больше всего. Полнее всего. Поехать можно, но теперь там только «зачем»? А это значит...

Завтра.

Что впереди новые места, которые, верю, станут родными.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив