Кинг-Конг, или Con su bueno comienza

dunduk_culinar — 11.08.2014 (совпадение имен и событий может носить случайный характер)

Почему-то вспомнился мне Иван Иваныч Сафонов, начальник нашего курса. Царствие ему небесное, хороший был мужик, хотя поначалу он меня озадачил. Точнее - обидно отбрил, когда после зачисления на журфак МГУ я явился к нему с вопросом:
- Как же так, Иван Иваныч? В школе я изучал английский, а меня распределили в группу с испанским языком!
- И-зу-чал?! – с сарказмом в голосе удивился Иван Иваныч, посмотрев на меня поверх очков. – Да тебе трояк по английскому еле-еле натянули! И то – благодаря вот этому.
С этими словами он ткнул в мою дембельскую форму, в которой я, собственно, и сдавал вступительные экзамены.

В общем, да, приехав поступать в МГУ сразу после армии, особыми знаниями я не блистал. Кроме английского, тройку мне поставили за сочинение и историю СССР. Правда, по литературе я таки получил четверку, хотя, в сущности, для поступления это ничего не значило. Как отслужившему в армии, мне полагалась внеконкурсная льгота. Главное было пару не отхватить за какой-нибудь предмет. К тому же, в отличие от большинства вчерашних школьников, которых на место в университете претендовало человек по десять, я явился на журфак МГУ с солидной папкой публикаций в прессе, преимущественно, правда, армейской. И это имело значение. Может, гораздо бОльшее, чем мой дембельский прикид.

- Ты не обижайся, - смягчился Иван Иваныч, почувствовав, что слегка перегнул палку и что я наливаюсь яростью. – Языки на первом курсе студенты будут изучать с нуля, а в испанской группе у нас недобор. Если тебе так дорог твой английский, в котором ты ни бельмеса, выучишь его факультативно, мы это только приветствуем.

На какие либо факультативы я, конечно, наплевал, вернувшись к английскому только лет  через двадцать. Его с азов чуть ли не ежедневно вдалбливал мне неутомимый полиглот Виталий Алексеевич – и ему царствие небесное, хороший был мужик. Что до испанского, этот язык стал для меня камнем преткновения. Первые два курса зачеты и экзамены по испанскому сопровождались «хвостами», которые огромными усилиями удавалось исправлять слабыми тройками, чтобы остаться в университете. Но это нисколько не влияло на моё неприятие языка – по тогдашним моим ощущениям грубого, со множеством шипящих и бестолково организованного. На семинарах я откровенно скучал, отказывался правильно произносить шипящие и постоянно, на манер великого и могучего ставил прилагательные перед существительными, получая замечания от преподавателя. Мрак испанской грамматики, дурацкие склонения и спряжения, в которых невозможно было разобраться, - всё это усугублялось противным «entonces» («итак»), которым преподаватель – пожилая сухопарая брюнетка, имевшая отношение к семейству Долорес Ибаррури – постоянно присыпала собственную смесь испанского с нижегородским.

На третьем, решающем, курсе, поскольку ещё можно было вылететь с университета, в конце одного из семинаров сухопарая брюнетка с какой-то особой злостью произнесла:
- Entonces, это вас касается, молодой человек!
Все при этом повернулись ко мне.
- Мы организовали вечерние курсы испанского, - продолжила брюнетка, нависая надо мной черной тучей, - и вам, молодой человек, следует там быть непременно!

Это звучало, как приговор моей совершенно разнузданной после университетских занятий жизни, которой я дорожил больше, нежели просиживанием штанов в аудиториях. Делать, однако, было нечего: коммунистическая категоричность представительницы семейства Ибаррури, которую, кстати, опасался даже наш декан, Ясен Николаевич Засурский, выбора не оставляла. Двойку на экзамене, если бы я ослушался, мне бы вкатили принципиально, независимо от моих познаний. Ибо, как донес студенческий телеграф, на курсах будет преподавать недавно вернувшаяся из Мексики женщина, направленная туда по линии ЦК КПСС – ни больше, ни меньше.

Чобы было понятно, на каком историческом фоне всё это разворачивалось, сделаю кое-какие пояснения. Совсем недавно умер Брежнев. Страной стал руководить шеф КГБ Андропов. В атмосфере привычного раздолбайства запахло закручиванием гаек. С поправкой на будущих бойцов идеологического фронта, каковыми мы, как потенциальные работники пера и топора, уже являлись, гайки закручивались вовсю. Может, не так явно и не так в лоб, как в достопамятные времена, но вполне чувствительно. Впрочем, как всегда, когда в нашей несчастной стране к власти приходит очередной отец нации. Благо, уродуя и направляя нашу жизнь глобально, властители мало что могут поделать… с отношениями между мужчиной и женщиной, которые директивно не регулируются. К чему это я? Да всё к тому же – к моему первому посещению вечерних языковых курсов при МГУ.

***
- Привет друзьям по несчастью! – сказал я маленькой, абсолютно тщедушной блондинке, сидевшей в пустой аудитории курсов в «стекляшке» на Ленгорах, как называли здание филологического факультета.

Она кивнула головой, а я попытался прикинуть, сколько здесь наберется «хвоститов» с гуманитарных факультетов университета, для которых эти курсы организованы. Оказалось, что не так много, человек двадцать или около того. Когда к назначенному времени за очередным «дурачком по испанскому» закрылась дверь, та самая тщедушная блондинка, которой я сказал «привет», вышла из-за стола и повернулась к аудитории:
- Еще раз здравствуйте, - сказала она и представилась: - Меня зовут Юлия Владимировна, я буду преподавать у вас испанский язык. Entonces...

Мое лицо в этот момент, наверное, напоминало морду кота, готового закогтить мышь. То есть оно равноприцельно сосредоточилось на Юлии Владимировне во всех точках – от макушки головы, с которой пружинами спадали чуть закрученные светлые волоса, до туфель на высоком каблуке, прикрытыми штанинами импортных джинсов (мы тогда в этом разбирались). Думаю, кота потенциальная жертва разочаровала бы. Юлия Владимировна была безусловно привлекательной. То есть – нестандартной. Несоветской, я бы сказал. Какой-то заграничной. Наши девушки так не выглядели. Вместе с тем она напоминала тростинку, хотя все формы были при ней. Только такие миниатюрные, такие в этой миниатюре кукольные и трогательные, что когтить эту дюймовочку не поднималась рука. Или лапа, если угодно. Впрочем, мерзкое «entonces» мигом погасило мои охотничьи инстинкты, и я сделал вид, что старательно записываю что-то за Юлией Владимировной, хотя принялся рисовать в тетради чертиков.

- Вам совсем не интересно? – раздалось над моей головой, увлеченной собственным времяпрепровождением – лишь бы отбыть.
Оказывается, Юлия Владимировна успела раздать какие-то задания, над которыми вовсю, кроме меня, корпели «хвостисты», а её дернул черт проследить за процессом.
Я посмотрел на нее снизу вверх, оторвавшись от своих чертиков. Её заграничное, несоветское лицо с совершенно детскими глазами оказалось на расстоянии моего глубокого вдоха и в этом вдохе я почувствовал аромат ванильного мороженого.
- Видите ли, Юля... – начал было я.
- Юлия Владимировна, пожалуйста, - поправила она.
Я поправился: «Юлия Владимировна» И стал врать:
- Мне очень интересно. Просто то, о чем вы говорите, я пытаюсь закрепить образами. Так понятнее. Для меня, во всяком случае.

- Любопытно, - искренне удивилась Юлия Владимировна и пошла дальше, увлекая за собой аромат ванильного мороженного, от чего, как это часто случалось, у меня заполыхали уши и я почувствовал себя дурачком. Причем, гораздо бОльшим, нежели «дурачок по испанскому».
Но самая ерунда произошла в конце, когда время вечерних занятий истекло, и когда Юлия Владимировна спросила у собирающейся по домам аудитории по-испански:
- Кто-нибудь сможет меня проводить?
Из мужской части аудитории я, пожалуй, последним поднял руку, тугодумствуя с переводом.
- Спасибо! – воскликнула Юлия Владимировна, показывая кукольным пальчиком на меня.
- Почему я? – поинтересовался я в гардеробе, помогая Юле надеть шубку.
- Потому что, - улыбнулась она, - вы большой и сильный. Как Кинг-Конг.

***

Сейчас уже не помню, о чем мы переговаривались с Юлией Владимировной всю дорогу, пока я её провожал от Ленинских гор до пересечения улицы Горького и Тверского бульвара, где она жила. Помню только, что упорно называл её Юлей, а она поправляла - «Юлия Владимировна». Ещё помню, что целиком и полностью был сосредоточен на двух вещах.

Во-первых, в каждом пассажире метро, а потом и в каждом прохожем мне виделся желающий напасть на Юлию Владимировну и причинить ей вред. И я уже ощущал себя не котом, а носорогом, готовым в клочья порвать обидчика.

Во-вторых, что более существенно, я понятия не имел, кто такой Кинг-Конг, с которым она меня сравнила. Да, из армии я пришел с круглой рожей и бицепасами, под которыми трещала моя гражданская одежда. Я действительно был большим и сильным (во всяком случае, в собственных глазах), источая всем своим видом воинственность и агрессию. Но почему, «как Кинг-Конг»? Кто этот мужик, на которого оказался похож я, а не наоборот?

Позже, уже в общежитии, донельзя заинтригованный сравнением Юлии Владимировны, я решил прояснить этот вопрос у знакомого мне иностранца – нигерийца по имени Тейслу.
- Кинг-Конг? – рассмеялся нигериец и предложил собственный ребус: - Вот если честно, глядя на меня, что бы ты обо мне сказал?

Тейслу был весьма живописным. Его причастность к какому-то семейству нигерийских царей или королей, правящих тогда страной, выражалась разве что в том, что у него всегда была куча денег и куча побрякушек, которые мы у него время от времени покупали. Благородства крови не ощущалось. А благородство стати здесь не ночевало никогда. Тейслу одинаков был в длину и в ширину, обладая при этом чуть ли не до пола свисающими руками и барабанообразным животом.

- Если честно и без обид, - сказал я ему напрямую, - то ты – большая черная обезьяна.
- Вот! – воскликнул, ничуть не обидевшись, нигериец. - Это и есть Кинг-Конг! Но! – при этом он снял с полки портрет нашей однокурсницы Жени Хмелевой, которая недавно вышла за него замуж: - У каждого Кинг-Конга есть своя Джессика Ланж, как моя Джес!

Джес, то есть Женька, на фоне Тейслу выглядела не очень понятно – изящная, притягивающая совершенством форм и красоты. Что она нашла в брутальном нигерийце, при том что чужая душа – потёмки, а нигерийская (в прямом и переносном смысле) – потемки вдвойне? Только много лет спустя до меня дошло (век живи, век учись), что есть женщины, способные "любить" прежде всего за достаток. Главное, чтобы у объекта любви был комплект: «квартира в центре Москвы, прекрасная машина, хороший ежемесячный доход». Остальное, если в качестве «прилагательного» иметь в виду любовь, она, как в испанском, – вполне себе может притулиться после существительного. А лучше – где-нибудь в стороне.

Женьку Хмелеву, кстати, некоторое время спустя, я обнаружил в объятиях своего дагестанского соседа по комнате, не придав этому, правда, никакого значения. Как тогда говорилось, "от сессии до сессии живут студенты весело". Вот и я подавил в душе какую-то странную и нарастающую тревогу, и выбросил из головы домашние задания по испанскому с Юлией Владимировной заодно. Тем более что "свет мой, зеркальце", точнее зеркало в санузле, в которое я украдкой и со смыслом заглянул, ничего обезьяннего в моем облике не выявило...

***
ЗЫ.Что-то сегодня много букв получилось, позже закончу.
Часом не знаете, из какого фильма эта мелодия? Как-то некстати и не к добру крутится в голове:)

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив