Камоцкий Эдуард Телесфорович. инженер-двигателист 03

jlm_taurus — 10.12.2023 В серпантинах очередей за продовольствием я спокойно изгибался с шуточками и прибауточками. В магазинах «Инструменты» с наслаждением изучал витрины. Не любил ходить по промтоварным магазинам. Часто говорил Рите, что я подожду ее у входа.

Иногда Рита обижалась: «Тебе всё равно, что я буду носить, мне же хочется с тобой посоветоваться». Мне не совсем было все равно. Если мне нравилось, я выражал одобрение, но если не нравилось, то я не огорчал ее. У меня были две категории оценки: хорошо и сойдет. Стоять у прилавка, когда она тряпки смотрит, мне не хотелось. Но голым ходить не будишь.

За время службы я доносил кожаную куртку времен гражданской войны, которую мне в Архангельске купил папа, и после этого купил себе новое кожаное пальто. Зимой носил его с тем же мехом от старой куртки. После папы осталась волчья шуба мехом наружу, я сходил к частнику – скорняку с просьбой сделать из этой шубы подстежку для кожаного пальто, но частник отказался: «Молодой человек, я не буду портить хорошую вещь». В ателье не отказались от заказа. Я с новой подстежкой доехал от ателье до общежития и больше ее не подстегивал, т.е. частник был прав – я сгубил шубу.

После того как кожанка надоела, износил два зимних пальто, а кожанка сейчас висит в гараже без применения. Третье зимнее пальто с каракулевым воротником купил перед пенсией, и оно висит – удобнее легкая куртка из синтетики, которую сшила Рита (до сих пор ношу – 20 лет). Покупал два раза демисезонные пальто, первое еще и перелицовывал, а второе висит – ношу куртки. Пытаясь вспомнить, насчитываю шесть костюмов, последние четыре из хорошего материала (один светлый), первые два грубо шерстные. По моим представлениям зимой костюм должен быть темный, а весной и осенью светлый. В конце службы купил еще светлый и черный костюмы, иногда в филармонию одеваю, но за 20 лет со времени покупки стал полнеть, и эти костюмы стали маловаты.

Обувь состояла из набора: летняя пара, демисезонная и зимняя. Каждая пара служила не один и не два года, периодически подвергаясь ремонту. Мода, отработанная к началу ХХ века, практически не изменилась. Были колебания: то брюки «клёш», то «дудочкой», пальто – то длинней, то короче, но это игры молодежи (в возрасте до 33 лет), и я в том возрасте в них играл. Помню, как мы с Володей Талаловым требовали от закройщика, чтобы наши новые брюки имели ширину 33 см, а закройщик нас уговаривал остановиться на нормальной ширине в 28 см, которая всегда модна для взрослого человека, но нам в то время не было еще и 30.

В то же примерно время среди студенчества появились «стиляги», с такими узкими брюками, что их приходилось натягивать на ноги, как смеялись: «с мылом», а против них выступили фэзэушники. Это был конфликт не стиля одежды, а стиля поведения. Стиляги своей одеждой демонстрировали стремление к свободе, причем с западным уклоном, где, только и была по их представлению свобода. Фэзэушники ничего не имели против свободы и стиляг к борцам за свободу не относили, они выступали против «выпендривания». Всем им было много меньше 30 лет. Поговаривали, что «конфликт» был инициирован теми, кто видел в поведении студентов протест.

Я был за протест – не важно, протии чего, лишь бы какой-то протест, но был на стороне фэзэушников.

Независимо от возраста, заметно изменилась мода спортивная и одежды загородных прогулок, а цивильный костюм устоялся, и несколько странно, когда взрослый человек занимает свой ум такими «проблемами». Как-то поднимаюсь по лестнице, где на площадке стояла группа курящих. Среди них был Махнев, который обратил на меня внимание: «О, Камоцкий в модном пальто», я услышал фразу, потому что на мне было перелицованное и укороченное старое демисезонное пальто. Раз он обратил внимание на «новое модное» пальто, то, можно полагать, что и другие высказывания были, но я их не слышал – они были, как шум во время движения поезда, и если на рельсе окажется ветка – она хрустнет или прошелестит, а поезд ее не заметит.

Прошло с тех пор более полувека, и я задумался о соотношении в человеке внутреннего и внешнего. Да, наверное, моя недооценка отношения окружающих к моему внешнему виду, может быть, сказалась на моей жизни – ведь приход к начальнику «без галстука» может быть воспринят, как неуважение, но я вел себя так, как МНЕ хотелось, и мир лежал у моих ног. Так был я дурак? Не знаю, да или нет, но дурак всегда счастлив.

В перечне необходимого, одежда стояла на последнем месте. Рите хотелось большего, но «деньги мы не жгли и не пропивали» – мои слова. Работа была интересная, и Рита подстраивалась под меня.

Мебель появлялась только по необходимости, кое-что сам сделал, кое-что сделал Ритин папа, кое-что купил. Раскладной диван, купленный после женитьбы, через десять лет перебрал: солому заменил ватным матрасом, однопрядную пеньковую бечеву заменил многопрядной капроновой бечевой, мешковину брезентом. Недавно верх покрыл новой синтетикой, и диван до сих пор служит (более 50 лет).

Не все вели такую беспечную жизнь. В это же время молодой специалист (значит зарплата почти в два раза меньше моей) Юра Тарасенко, который завел уже семью экономил каждую копейку. Часто, чтобы накормить няньку, которая к ним приходила, пока ребенку не дали место в яслях, они в столовой брали только гарнир, что у раздатчиц вызывало некоторое неудовольствие. Конечно, они не могли себе позволить покупать молоко у частников, и рано утром, можно сказать, ночью в пургу и мороз стояли в очереди у места, куда к семи утра подъезжала бочка с молоком.

Наше бедное правительство, запутавшись в планах и реформах, организовало раздачу молока сразу в нескольких точках, чтобы разом, те, кому достанется, купили свое молоко еще до работы. В свободной продаже – без очереди, чтобы, например, купить после работы, молока в тот год в магазинах не было. Юра в 4 утра (НОЧИ!) бежал в магазин, чтобы попасть в число тех, кто сгружает с машины бидоны, и, в результате, получает молоко первым. Молоко мы брали у лесника. Было у них 10 детей, младшему было меньше, чем Егору. Пошли мы с Егором за молоком, открываем дверь и в открытую дверь врывается ветер со снегом – на дворе пурга. У двери на полу не растаявший снег, хозяйка цедит молоко, а рядом со снегом стоит босиком в одной рубашонке крепыш с кружкой и требовательно стучит ножкой, чтобы мать налила ему.

Один раз я тоже утром до работы стоял в очереди, и помню, как тревожно считали в очереди: сколько еще бидонов осталось – хватит, или не хватит.

Ну, а затем Тарасенки сразу решили обустроить свою жизнь, не дожидаясь десятилетиями, когда у него само собой накопятся деньги на машину и когда им дадут благоустроенную квартиру. Реализовали Тарасенки свои замыслы с помощью денег, взятых взаймы. Тогда, при Советской власти, деньги брали взаймы друг у друга без всяких процентов, оговаривая только срок возврата: или дни, недели, месяцы, или годы. Жили по-христиански, ростовщичества не было, деньги не были капиталом, это были талоны на право получения услуги или вещи – продукта (я немного упрощаю, но немного). На хранимые в сберегательной кассе деньги «до востребования», начислялись 2% годовых, при хранении с оговоренным сроком, кажется более 6 месяцев, начислялись 6%, что было существенно больше инфляции.

Двух комнатную квартиру они построили (купили) кооперативную, не дожидаясь, когда им дадут бесплатную.

И вот подошла Юрина очередь на покупку машины, ему очень хотелось, чтобы цвет был благородный – коричневый. Он волновался, ведь в этот день могли идти с конвейера зеленые, синие, желтые, а коричневых могло не оказаться. Машины брали сходу – «горячими». И о, радость, вот.… Да… велик русский язык. Вот он красавец коричневый автомобиль, вот она красавица коричневая машина, вот они очаровательные коричневые «Жигули». Ну что бедный английский (?) – средний род и все. А затем купил он и моторную лодку – обустроился.

А вот, в семье такого же молодого специалиста Радимира Гребенникова мясо – гуляш, котлеты на столе были всегда. Ольгина мать, бывший кондуктор трамвая, радовалась открывшемуся перед ней благополучию и старалась сытно и вкусно накормить детей (как и моя мама), но зато о машине они (как и мы), даже задумываться не могли.

Мы были свободны – каждая семья сама выбирала, как ей жить: и рабочие, и инженеры, и врачи, и учители, и артисты и журналисты получали примерно одинаковую зарплату (разница в два – три раза).

После окончания института, для меня только один вопрос был значим: на килограмм хлеба в день мне зарплаты хватит? Ну, а остальное… один на этот кусок хлеба еще масла намажет, а другой кусочек отрежет и на завтра отложит, а потом машину купит. На статусе в обществе, или положении на работе, это никак не сказывалось. Мы радовались за тех, кто имел машину, они, в свою очередь, не считали менее достойными тех, кто не имел машины. Наличие или отсутствие машины определяло только внутреннее мироощущение человека, и он сам для себя его определял, при примерно одинаковом у всех достатке, т.е. при равенстве!!!.

Мама в очередях никогда не стояла. В свободное от плиты время она и зимой и летом гуляла с Егором, познакомилась с бабушками сверстников Егора, но, не занятая присмотром за Егором, на лавочках перед подъездом никогда с соседями не сидела – некогда было, мама много читала.

До школы дети ходили в садики. В СССР до войны и какое-то время после войны, чтобы обеспечить женщинам возможность работать, для детей от рождения и до трехлетнего возраста были ясли, куда к грудничкам матерей, если было возможно, на время кормления ребенка отпускали с работы, а с трехлетнего возраста и до школьного были детские садики. Мест в яслях и садиках не хватало, родителям, после достижения ребенком трех лет, приходилось вновь становиться в очередь и хлопотать, чтобы ребенку дали место в садике. При Хрущеве, когда в СССР развернулось бурное строительство, стали строить прекрасные детские комбинаты, т.е. совмещенные ясли с детским садиком, где родители могли держать детей от рождения до школы.

Наши дети в ясельном возрасте были с бабушкой, и отрыв от дома в три года был болезненным. В садик первое время орущего Егора я заворачивал в одеяло и вез на санках, но скоро он привык, и уже из садика не хотел уходить, а просил забирать его попозже. Садик был великолепный. Еду он до сих пор вспоминает, как самую вкусную, а уж праздники были настоящими балами.

Жизнь в среднем Наши друзья в отпуск тоже большей частью путешествовали. В Советском Союзе все жили «в среднем». Разница укладывалась в бытовой уровень, но разница эта могла быть существенной. Если рабочий получал вполне приличную пенсию – больше 90 р., то служащая (мама) получала всего 37 р.

Сохранилась тетрадь, где мама записывала стоимость только тех покупок, которые делала она. За неделю она потратила:
13.09.71 Хлеб-32к, рыба-67к, носки-90к – всего 1р. 89к.
14.09.71 Свинина-3р.80к, треска-78к, персоль-30к, материал-2р.2к, телефон-1р.85к. – всего 8р. 75к.
15.09.71 Молоко 56к, хлеб-30к, сметана-1р.70к, масло-70к,автобус-06к. – всего3р.32к.
16.09.71 Молоко 56к.
17.09.71 Мука-35к, яйца-8р, яблоки-80к, виноград-1р.80к, груши-80к. – всего 12р. 31к.
17.09.71 (видно второй выход в магазин) Рыба свеж-1р.86к,колбаса-1р02к, колбаса-84к, кефир-60к, кепка-1р.90к. – всего 7,94.
18.09.71 Молоко-84к. тесто-38к. треска-1р. пшено-48к. мыло-38к. – всего 3р.08к.
19.09.71 Баранина-2р. масло-64к. кефир-31к. – всего 2р.95к.
20.09.71 Хлеб-43к. стир. порошок-88к. – всего 1р. 31к.

Снабжение молоком в это время наладилось – его можно было купить и днем. В магазине «Мясо. Молоко» поставили большой бак, и покупатели сами, по методу самообслуживания, наливали себе молоко в свои емкости, а кассир по опыту, на глазок оценивала – насколько в трех литровую посуду налито больше трех литров, и соответственно называла цену покупки. Правительство искало путь к нашему благополучию. В очередях мама не стояла, мясо, яблоки, виноград, еще что-то покупала на базаре.

На базар и по магазинам ходила не только мама, но то, что мы тратили на покупки, мы не записывали. Было интересно, но руки не доходили. Хотя, я наткнулся на попытку какого-то анализа в 1964-м году.

На базар мы тратили около 90р в месяц, в магазинах на продукты примерно 95р, т.е. почти поровну. Из них на базаре за месяц мясо 40р. яйца 18р. фрукты 12р. В магазине за месяц 18р масло, 5р сметана, 4р сахар.

Общий расклад такой: примерно две трети из общего дохода на продукты и немного больше одной трети хватало на квартиру, одежду, путешествия, поездки на курорты (Рита 6 раз в Крыму по месяцу была – три раза с нами, когда дети были в подходящем возрасте) и прочее, и прочее. Нужными и удобными механизмами мы не пренебрегали: холодильник, пылесос, стиральная машина, электрокофемолка, электросоковыжималка, электромясорубка.

Рита, помнится, получала около140 р., а в те годы, когда была на инвалидности, получала 90 р., мамина пенсия 37р, я с разными доплатами – 180 – 230. В какие годы Рита была на инвалидности, я не помню – не отложилось в памяти. Жили в достатке.

Нет, мы не шиковали. Если на обед был куриный суп с лапшой, то мы курицу делили на 5 частей, и Егор однажды спросил, можно ли когда-нибудь съесть курицу целиком, а не делить её и не оставлять другим. В печати тогда обсуждались вопросы сравнения нашего благосостояния с зарубежьем, и я для интереса подсчитал свое потребление. Оказалось, что наша семья потребляет 54 кг мясных изделий на человека в год. Это примерно как в самых развитых странах Европы. А еще на ужин рыба, на завтрак яичница. Рыбы в стране потребляли много. Когда истребили морского окуня, перешли на камбалу. Про камбалу народ злословил: «почему камбала плоская? Да потому, что на ней весь народ сидит». Когда съели камбалу, перешли на нотатенью, затем на палтуса, потом на хек серебристый и сейчас съедаем минтай.

Независимо от благополучия, все кто ездил в командировки, дешевое магазинное мясо сумками волокли из Москвы. И не только мясо, из Уфы везли головки сыра, сразу на всю бригаду. В нашей семье сыр был продуктом не первой необходимости – мы не питались всухомятку, и на завтрак, и в обед и на ужин в нашей семье было приготовленное мамой горячее. В достатке были мясо, масло, яйца, сметана, молоко, сахар, ну и крупы, картошка, капуста, хлеб. Мандарины и апельсины делили дольками.

В отношении качества питания интересно замечание, высказанное Хрущеву Гарстом. Гарст – американский фермер миллионер – был приглашен Хрущевым, чтобы тот познакомился с нашим сельским хозяйством и высказал Хрущеву свои соображения на этот счет. Уж не помню, что там говорил Гарст, но на одно замечание я обратил внимание. Гарст выразил удивление, что у нас в качестве широко доступного продукта используется настоящее сливочное масло, несоленое, соленое, холмогорское, вологодское, еще какие-то. Жирность масла не указывали – это было масло. Разве хватит на всех такого масла? Надо в питании шире использовать подсолнух, сою. Почему-то мне запомнилось слово «шрот».

В газетах появились статьи о том, что за рубежом умеют делать такой вкусный маргарин, что его от масла не отличишь. Только после реставрации капитализма у нас появился такой вкусный маргарин, называемый каким-либо маслом, и исчезло у нас Вологодское и Холмогорское масло в ящиках.

В походы мы брали только топленое «русское» масло, которое в принципе не портится. После 90 года оно исчезло, но недавно, где-то около 2000 года, я увидел «Топленое масло» в супермаркете, тут же, не глядя на цену, хотел купить, а когда посмотрел, то цена мне показалась подозрительно малой. Стал читать этикетку и увидел, что оно на растительной основе. Нет, это не «Русское масло», и поставил упаковку обратно на стеллаж. С новгородских торгов наше топленое масло за рубежом называлось «Русским» (не топленое не довезешь – холодильников не было).

Не все мясо съедала Москва и командированные. То мясо, которое доставалось провинции, продавали в переработанном виде. Свободно продавались в магазинах окорок, колбаса, копчености в среднем по 3 с полтиной и считались дорогими, да и щи с ними не сваришь. (Мясо в магазине 2,8р. на базаре 4,5р). Однажды, когда наш отдел дежурил в народной дружине, в магазине «Мясо. Молоко» выбросили пельмени. Давали по 7 кг – мешок на троих. Дело было зимой, мы бросились в магазин, заняли очередь, оставили несколько человек стоять, а сами пошли дежурить, пока не подошла очередь. Правительство думало, что неизменные низкие цены, когда выбрасывают и дают, демонстрировали наши успехи. Видно орган, которым они думают, был у них невысокого качества.

Народ смеялся, что мы так двигаемся к коммунизму. Великий эксперимент проваливался, руководители, не понимали, почему это происходит, Чего им (нам) не хватало? Ведь все было: и колбаса настоящая, и масло настоящее, а на базаре мясо свежее, и фрукты абхазские, но постоянно что-то было в дефиците и это мы должны были «доставать».

Руководители растерялись и явно не знали, что дальше делать. Вернуться к дохрущевскому «крепостному» праву, когда колхозники работали «за так» – за сто грамм зерна, они уже не могли, но продолжали почти ¾ производительных сил общества тратить на производство вооружений. Правительство все еще мыслило категориями Мировой пролетарской революции, и полагало, что чувство удовлетворения от «победной поступи социализма по планете» заменит нам дефицит.

А вроде так все блестяще начиналось. Россия рывком выскочила в главные державы мира. Не понимали они, что величие страны определяется не стальными латами, которыми она прикрылась, а состоянием организма, который под латами. А организм этот ковал латы не от избытка сил, а работая на износ, т.е. быт катастрофически отставал от уровня возможностей производства.

Сталин понял необходимость перемен, и написал об этом в работе: «Экономические проблемы социализма», где провозгласил, что главной задачей социализма является наиболее полное удовлетворение потребностей людей, и, к сожалению, или счастью, «загнулся», но скорее к счастью, судя по «Делу врачей» и «Ленинградскому делу».

А потребности людей, кстати, весьма различны. При средне одинаковом уровне, приоритеты в расходовании почти одинаковых средств и самоорганизованность людей различались весьма существенно.

Как-то, лет тридцать тому назад, по дачным делам я зашел к сослуживцу Андрею, и он, между прочим, похвалился обилием приобретенного им хрусталя. Меня это так поразило, что до сих пор помню. Мне бы в голову не пришло свой средний по стране доход на это расходовать.

Другой сослуживец – Юра начал работу молодым специалистом, когда у меня уже была первая категория, а ко времени формирования нашей компании купил «Жигули» и построил двухкомнатную кооперативную квартиру, но, как он говорит, мясо на базаре не покупал – довольствовался тем, что привозил из частых командировок. Позже они с Линой завели второго ребеночка. Затем они получили от завода трехкомнатную квартиру, а кооперативную продали. Юра во всем был организованнее и на работу он ходил при галстуке и носил с собой расческу, да и в работе мне всегда нравились его рассуждения, отличающиеся крайней конкретностью и здравостью.

Ольга Гребенникова, которая была так же безалаберна, как и я, восхищалась Юриной посадкой картошки – рядки ровные, на одинаковом расстоянии друг от друга, заранее просчитано количество необходимых клубней, клубни, проросшие и прошедшие закалку (стратификацию). Урожаи отличались не сильно, Ольга говорит, что % на 20 – 30 его урожаи были выше наших, такое превосходство мы не считали существенным – вот если бы раза в полтора – два – тогда – да. Богатые мы были натуры. Ну, а если серьезно, то это в какой-то мере отражает нашу беззаботность. И Юра был беззаботен, может быть, в меньшей мере. Но был с ним забавный случай. Дом, в котором он жил, стоит у магистральной автодороги Москва – Куйбышев. По пути из города в гараж, он заскочил на минутку домой, оставив машину на обочине.

Вспомнил он о ней после того, как милиция на третий день обратила внимание на брошенную машину. И это тоже в какой-то мере отражает беззаботность. Беззаботность в отношении своего будущего – нас не окутывал, как туманной мглой, страх. Мы были свободны от страха. Но этого мы тогда не ощущали – это было само собой разумеющимся.

Ребята, потомки, на счет свободы и страха – это мое личное восприятие жизни, и кто-нибудь, наверное, прочитав эти строчки, не будет согласна со мною. Дело в том, что у кого-то сохранился страх каких-нибудь новых дел врачей.
Но, но, но, но. И, и, и, и.

Все, все, все, все мы мечтали о СВОБОДЕ, понятия не имея, что она дает рядовому человеку.

****
...На эту систему управления была написана заявка и получено авторское свидетельство, куда и меня не забыли включить. С некоторых пор стало повальным увлечение писать заявки на предполагаемые изобретения.

Началось это творчество после Всемирной Брюссельской выставки в 1958-м году. По результатам проведения выставки наша печать восхищенно писала о том, что наш грузовой автомобиль произвел впечатление на Форда. Форд внимательно осматривал его и «почему-то» особое внимание обратил на дверь кабины, несколько раз открывая и закрывая её. Через некоторое время появилось ещё более восторженное сообщение о том, что Америка купила партию этих грузовиков.

А потом инженеров Советского Союза уже без восторгов проинформировали, что дверной замок той конструкции, которую применили на нашем грузовике, фирмой Форда запатентован. Что купили они партию наших грузовиков лишь для доказательства в суде того, что мы эти машины производим не только для внутреннего потребления, но и на продажу. В результате мы заплатили штраф на много превосходивший выручку от проданных автомобилей.

После этого все разработки в конструкторских бюро, из того, что могло идти на продажу за рубеж, стали проверять на патентную чистоту.

И сами начали писать, на что ни попало. Были умельцы, которые любую особенность конструкции могли сформулировать, как новшество, подпадающее под определение «изобретения», и наполучали более сотни авторских свидетельств. И это не было пустопорожним занятием, т.к. не исключено, что какая-то совсем маленькая особенность в замке Форда стала причиной наших крупных финансовых потерь.

Я не умел писать заявки. Все авторские, за исключением одного, я получил в соавторстве, обычно с товарищем, который умел мысль довести до ума, т.е. до удачного текста заявки.

Если заявка касалась особенностей двигателя, как, например, пневмогидравлической схемы многоразового ЖРД, или схемы регулирования водородным двигателем от керосиновой системы, то в число авторов включалось все начальство, иногда начиная от Кузнецова, а это человек пять, семь, еще один, два товарища, имеющих непосредственное отношение к реализации изобретения и, разумеется, умелец писать заявки.

Первое авторское я получил в 72-м году по заявке 70-го года. Всего получил 23 авторских свидетельства, из них 10 разработок «внедренных», т.е. являющихся особенностью реализованного двигателя или какого-либо устройства. Авторское вознаграждение за внедренные решения колебалось от 120р. до 150р, т.е. меньше месячного оклада, но за одно дали по 300р., за другое по 450р, а за третье даже по 892р. (в 89 году, когда инфляция у нас перестала быть отвлеченным понятием). Материальное вознаграждение никак не было связано с полезностью предложения или с затратой умственных усилий на его разработку, а зависело только от «мнения». Как мне говорили, записанное в свидетельстве равное распределение вознаграждения не всегда соответствовало действительности; большой начальник, мол, получал большое вознаграждение – я этого не знаю; знал ли сам начальник об этом, тоже не знаю.

За остальные мы получили поощрительные вознаграждения от 20 до 50р. Все «изобретения», за исключением одного, были секретные, т.е. в авторских свидетельствах тема не называется, и я сейчас уж не помню, за что я получал вознаграждения. Ни о каких «авторских» правах речи не было. Государство что-то патентовало за рубежом, мы же к патентованию с нашими «изобретениями» отношения не имели и радовались и двадцатке, и полусотне – душу грело само название: «Авторское свидетельство»! Мы еще не были «заражены вирусом стяжательства», хотя, примерно в это время, общественное бытиё начало создавать условия способствующие заражению общественного организма этим зловредным вирусом.

Животворения застоя Между тем, притом, что 70% трудовых ресурсов страны глупо транжирилось на армию и её вооружение, чтобы демонстрировать силу, заменяющую ум, экономика все же балансировалась.

За прошедшие 30 лет (с 52-го по 82-й), в нашем Управленческом городке, с населением к 80-му году около 40 тысяч, построили современный кинотеатр, Дворец Культуры, летний кинотеатр, стадион, спортивный зал при стадионе, спортивный зал при существующей школе. В дополнение к имеющимся, построили семь прекрасных детских садиков, где росли Егор и Таня и впоследствии рос Захар. Еще двое яслей и детскую кухню открыли на первых этажах каменных зданий. Построили новую большую Среднюю школу со спортивным залом, где учились Егор и Таня, и еще большую среднюю школу со спортивным залом, где учится Захар. Вечерний филиал Авиационного института.

Городок украсили 8 фонтанов, один из них – у летнего кинотеатра с цветомузыкой.

Из двухэтажного полусгнившего дома в большое четырехэтажное здание переехала поликлиника, из одноэтажного полусгнившего дома, где мне вырезали аппендикс, больница переехала в большое четырехэтажное здание с современным хирургическим отделением, где маме сделали резекцию желудка.

Начали строить, и успели построить до перестройки, огромный больничный комплекс из трех громадных корпусов, соединенных переходами, и корпусом детской больницы. Под детскую поликлинику и женскую консультацию отвели первый этаж большого жилого дома.

Открыли магазины одежды, промтоваров, обуви, спортивный, мебели, хозяйственный, книжный. Открыли несколько продовольственных магазинов с охватом обслуживанием всех кварталов городка, в числе их два овощных магазина, где торговали необработанными овощами – капуста с громадными кочерыжками и зелеными листьями, как мы их в поле сами нарубили.

За это время (с 52 по 80 годы) число жителей Управленческого городка возросло в четыре раза (с 10 до 40 тыс.), а количество благоустроенных квартир выросло более чем в 30 раз, и до 1991 года продолжали строить. Это были небольшие квартиры, но в каждую квартиру поселяли только одну семью. И эту квартиру давали насовсем – не было в стране силы, способной её отнять; могли предложить только лучшую квартиру. Если даже в квартире оставался один пенсионер, он оставался в этой квартире, потому что квартплата была мизерная по сравнению с пенсией. (Пенсия 132 р., а квартплата за трехкомнатную квартиру 34 р.). При желании он мог ее обменять с кем-нибудь на меньшую и без каких-либо посредников получить доплату.

После рождения Татьяны нам выделили двухкомнатную квартиру в панельной пятиэтажке. Сейчас их называют «Хрущевки». Когда дети подросли – Егор кончил восьмой класс, а Таня шестой мы получили трехкомнатную квартиру в кирпичном доме, где и живем сейчас.

Мне нравится эта квартира. Наш дом стоит на бугорке; с шестого этажа виден кусочек противоположного берега Волги и до самого горизонта простирается зеленое море, за 30 лет укрывшее с головой стоящие вокруг пятиэтажки. Я стою у открытого окна, ветер волнами пробегает по верхушкам пирамидальных тополей, и кажется мне, что я на бесшумном корабле плыву по безбрежному зеленому океану.

До самого 91 года строились не только жилые дома и сооружения духовной и спортивной культуры, но и новые заводские корпуса. Площадь цехов и лабораторий, заполненных новейшим высокопроизводительным оборудованием, обслуживаемым малым числом работников, выросла более чем в десять (!!!) раз, при росте числа рабочих в четыре раза.

Между тем, эффективность экономики непрерывно и неуклонно снижалась. Чтобы директор хорошо работал, нужен или кнут, или пряник, а Политбюро полагалось на сознательность, в крайнем случаи на укор в виде выговора по партийной линии. По этому поводу «Правда» писала: «Выговор, что насморк. Быстро проходит». Кнут после смерти Сталина убрали, а неограниченного размерами пряника руководству не дали.

При снижении, из-за неуклонного падения эффективности производства, темпов роста экономики, жизненный уровень продолжал повышаться.
В VIII пятилетке (66 – 70 гг.) на один рубль капитальных вложений мы получали продукции на 1р. 47коп.; при этом среднемесячная зарплата возросла с 97,2 р. до 121,2.
В IX—ой на один рубль капитальных вложений мы получали продукции на 67коп., при росте зарплаты со 125,6 до 148,7.
В Х пятилетке дополнительной продукции поучили только на 39коп., а зарплата продолжала увеличиваться, и поднялась со 154,2 до 174 рублей.

Эти две кривые должны были когда-то пересечься, и они пересеклись. При этом я (зарплата с 58 г. 170—200 р.) и те, кто получал больше, считались «высокооплачиваемыми», и зарплата у нас практически не росла. Поднимали зарплату «низкооплачиваемым», чтобы не было у нас в стране бедных. Это было время, когда «в магазинах пусто, а в холодильниках густо». Все всё где-то «доставали», пили – гуляли по любому поводу. В бараках военной постройки, где в одной комнате ещё жили семьи по пять человек, «вино лилось рекой, сосед поил соседа». На работе когда-то именинник приносил кулек конфет, потом стали себе позволять по рюмочке, а дошли до того, что стали песни петь! Генерал, услышав пение, поднял глаза на Орлова:
– Это что?
– Хор репетирует, – нашелся Орлов.

Строительство и благоустройство продолжалось. В парке наметили проложить асфальтовую дорожку вдоль заборов – для одиноких прогулок и утренних разминок.

Дорожку прокладывали два специалиста, один из которых был бригадиром. Им в помощь завод выделил 4-х рабочих и 10 инженеров из ОКБ – 5 мужчин и 5 женщин. Женщины в первый день сели в сторонке и не подходят, а на второй день их куда-то в другое место определили. Изредка наведывается начальник цеха, ответственный за благоустройство, и околачивается какой-то начальник Женя, лопату в руки он не берет.

В 8 утра бригадир уже на месте, как я убедился, он действительно знает толк в этой работе и глаз у него в прокладке дорожек наметанный, мы до сих пор при встрече здороваемся. Часов до 9-ти идет трёп о женщинах, спорте и о бутылке. Когда речь идет о спорте или о животных звучит вполне человеческая речь. В парке завелась «ручная» ворона «Карлуша». Она сама проявила смелость и привыкла к посетителям парка, люди в ответ на доверие отнеслись к ней с искренней любовью. Вскоре она стала подбегать на призыв: «Карлуша». Один из четырех рабочих рассказывает, что какой-то пьяный пнул ворону ногой, а другой ему врезал – зачем птицу трогаешь.

Но когда разговор заходит о женщинах или о бутылке, человеческий облик участвующих в трёпе полностью исчезает.

Сегодня должны привезти песок, бордюрный камень и асфальт. Привезли асфальт, и болтовня затянулась далеко за 9. Все помыслы у бригадира, его помощника и двоих из приданных четырех рабочих – о бутылке. Эти двое имеют колоритные прозвища в этой, как я понял, устоявшейся компании: у одного Шерхан, а у другого Скорценни – круг их друзей не лишен юмора. Если кто-либо из них берется за камень, то один играючи этот камень переносит, если берется за лопату, то ворочает ею как экскаватор или бульдозер, но редко это бывает. Весь день они шныряют и иногда небезрезультатно. Добытая бутылка тут же распивается, но пьяными они от этой бутылки не становились, только живость появлялась. Иногда к ним присоединяется шофер обслуживающей нас машины, которого из-за пагубной страсти нельзя выпустить за пределы Управленческого. На машине у него цеховой номер внутризаводского транспорта, ну а т.к. цеха разбросаны по всему городку, то чувствует он себя вполне вольготно.

Если что-то распито, и надежд на большее нет, то у мужиков просыпается «совесть», и камни, песок, щебенка и асфальт кладутся на нужное место, до обеда часик с перекуром и после обеда полтора часика с перекуром.

Эти забулдыги видят, что важно создать видимость нехватки рабочей силы. Эта видимость создается, и вот в придачу к ним послали нас. Потихоньку мы и делаем, но очень потихоньку – нельзя особенно выпадать из общего ритма.

Ситуация такая, что с утра ничего не светит на счет бутылки. Шерхан берется за лопату, потом с силой её втыкает обратно: «Противно, не могу, не буду». Скорценни пошел на промысел.

Мимо нас проехал Женя с машиной асфальта. Бригадир с досадой пробормотал, что последнюю машину асфальта увез: «Катается мальчик». Оказывается, был клиент, и эту машину можно было продать.

После обеда делать нечего, нет ни песка, ни щебенки, ни асфальта, но порядок надо соблюдать – сидеть у работы – главное это дисциплина.

На следующее утро привезли асфальт, а дорожку надо вести через ложбинку – надо бы ее засыпать. Бригадир и начальник Женя звонят начальнику цеха, начальник цеха велит сбросить в ложбинку асфальт «на замерзание». Жалко асфальта, во многих местах городка разбиты пешеходные дорожки, но начальнику цеха нужна прямая, как стрела дорожка, обойти ложбинку нельзя, вдруг большое начальство подумает: «Что это криво дорожку проложили?» и он командует: «Прямо». Бригадир и Женя ослушаться не могут, «Надо изображать послушание», – делится со мною бригадир – и тогда ты можешь и халтурить и бездельничать, а если делаешь дело, но покажешь строптивость, то найдут повод от тебя избавиться, так что: «давай».

Сегодня у меня щекотливое положение. Бригадира с рабочими кинули куда-то срочно класть асфальт, а нам сказали щебенку раскидывать, когда привезут. Мне сегодня обязательно надо смотаться; если бы был бригадир, я бы у него отпросился. Щебенку не везут, и неизвестно, привезут ли, но уйти без спроса неудобно.

Я в числе других инженеров ОКБ неоднократно бывал на всевозможных стройках, и ни одна не запомнилась. Это было буднично: то на день пошлют, то на неделю. То крышу на ОКБ крыть, то яму у ОКБ рыть. Составы бригад были самые разные. Иногда только из ОКБ, а иногда смешанные. В работе это никак не сказывалось. Инженеры и рабочие в этих работах ничем друг от друга не отличались – все в меру старались, в меру халтурили. А вот эта «дорожка» запомнилась – уж больно колоритный был коллектив: «Скорценни», «Шерхан».

Сохранено