Как я дошла до жизни такой. Часть четвертая. На дне.
ya_repka — 01.03.2011Казимир Малевич. Черный квадрат.
Как всякий истинный джентльмен, Бог не стал навязывать свое
общество. Что-то невидимое, огромное и как будто густое поднялось и
отошло от меня. Я поняла, что жила в окружении этого таинственного
облака, не замечая его. Меня встряхнуло ощущение простора и
свободы, с ноткой прохладной неуютности – как будто с меня на
холоде сняли теплую шубу.
Угрызения совести исчезли – словно по щелчку выключателя. Отныне я могла делать, что захочу. Вопреки ожиданиям, я не развеселилась. Меня будто выпотрошили, внутри звенела пустота. Мир исказился, как в зеркале Снежной королевы: все уродливое так и лезло на глаза.
Это казалось пустяками по сравнению с
главной потерей – моя великая любовь бесследно испарилась. Думаю,
на самом деле она никогда не существовала: не любовь, а наваждение
приковало меня к чужому мужчине. То ли прозрев, то ли ослепнув, я
не узнавала ни себя, ни его. Захватившая меня любовная горячка
оборвалась так же внезапно, как началась.
Я обнаружила себя в незавидном
положении. К тому времени я бросила институт, нигде не работала,
жила на содержании ставшего нелюбимым мужчины, злоупотребляла
алкоголем. Мой любовник был стар, бешено ревнив, развратен, и
только под гипнозом или дулом пистолета можно было назвать его
красивым. Теперь он вызывал у меня холодную
брезгливость.
Под предлогом незаконченных дел в
институте я уехала на три дня. Вернулась через месяц: без денег, в
долгах, измученная так называемым весельем – калейдоскопом
ресторанов, лиц, машин, квартир, игорных притонов. Все это время я
безостановочно пила и изменяла любовнику направо и налево.
Последнюю неделю занял курс лечения от соответствующего
заболевания. Меня предупреждали о несовместимости лекарства с
алкоголем, но было наивно ожидать, что я на целых семь дней
откажусь от спиртного.
Любовник осознал себя владельцем
новеньких рогов. Еще в начале нашего романа он предупреждал, чтобы
я никогда ему не изменяла. На мой кокетливый вопрос: «А иначе что?»
он мрачно обронил: «Увидишь…»
И я увидела.
Его месть была долгой, извращенной и
патологически жестокой – месть не только и не столько мне, сколько
моим близким. Лучше бы он просто зашил меня в мешок, как неверную
одалиску из сераля, и утопил в Босфоре Рыбинском
водохранилище. Я бы меньше мучилась. Впрочем, это вряд ли входило в
его планы.
Я осталась жива лишь номинально, физически. Нервная система была полностью расшатана. Руки тряслись так, что я с трудом могла затянуться сигаретой или поесть. Аппетит, впрочем, пропал, а вот курила я, как заведенная. Однажды упала в обморок прямо на улице. Прохожие стыдили: «Такая молодая, и валяешься пьяная в грязи». Они не угадали: в то утро я еще не успела залить горе вином. Хотя вообще делала это регулярно.
Мне было негде и не на что жить: любовник оплачивал мои расходы, но давно перестал снабжать наличными. Я не могла бесконечно кочевать по друзьям и обременять их своими проблемами. Подруга из другого города предложила мне комнату в общежитии: она снимала квартиру, и комната все равно пустовала. Так у меня появилось убежище.
В новом ареале я быстро обросла знакомствами. Не пренебрегала даже теми, кого раньше презрительно именовала лохами и гопниками. Контраст между прежним и новым окружением был разительный, но меня это мало волновало. Новые друзья помогали добывать алкоголь и сигареты, все остальное было неважно. Я жила в ступоре, как заколдованная Марья-Искусница: «Что воля…что неволя…все равно…все равно».
По-настоящему я хотела одного – умереть.
Каждое утро просыпалась с мыслью: «Скорей бы сдохнуть». Смерть не
шла, и приходилось напиваться – в дым, до поросячьего визга, только
бы не думать. Запои продолжались по две-три недели, собутыльники с
хорошим стажем удивлялись, что не могут меня перепить. Во время
запоев я забывала о еде и не закусывала, даже если было,
чем.
В промежутках между запоями чувство
голода возвращалось. В комнате у подруги хранились запасы
отвратительной крупы, чью видовую принадлежность я установить не
смогла. Я варила ее на воде, добавляя лавровый лист, чтобы у
мерзкого варева был хоть какой-то вкус.
Однажды на верхней полке обнаружила
клад: залежи черствых и заплесневелых хлебных объедков. Подруга на
каникулах отвозила их в деревню, на корм свиньям. Я воровала эти
корки, размачивала в кипятке и ела. Оставшиеся художественно
раскладывала на газетном листе, чтобы недостача не бросалась в
глаза. Страшнее голода была мысль, что подруга узнает о моем
бедственном положении.
Позже, читая библейскую притчу о блудном
сыне, я смеялась сквозь слезы: «И он рад был наполнить чрево свое
рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему». Мне не давала
свиных сухарей моя же собственная гордость – чем ниже я опускалась,
тем больше понтилась.
Я кое-как обходилась без еды, но
сигареты и водка были нужны, как воздух. Каждый день я устраивала
рейд по общаге: собирала на полу окурки и курила через мундштук.
Иногда попадались жирненькие, скуренные меньше, чем наполовину.
Вопрос с водкой решался сам собой: всегда находились желающие
угостить молодую и все еще – как ни странно – симпатичную девушку,
не отягощенную моралью.
Мне предлагали зарабатывать
проституцией. Ничего предосудительного в этом занятии я не
находила, с проститутками и сутенерами поддерживала дружеские
оношения. Мне казалось, своим нелегким трудом они несут людям
радость и достойны всяческого уважения. Однако, сама на этом
поприще я подвизаться не могла: мешал непреодолимый внутренний
барьер, о чем я искренне сожалела.
Я общалась не только со сравнительно безобидной гопотой, но и с фарцовщиками, рэкетирами, бандитами. Среди них встречались опасные люди. Я пыталась поторопить зазевавшуюся смерть и спровоцировать кого-нибудь на убийство. Несколько раз желанная цель была близка – но в последний момент все срывалось. Я была как заколдованная: оплеванная душа давно умерла, а тело упорно и бессмысленно жило.
(To be continued)