Как писатели воспевали и проклинали первые железные дороги

sergeytsvetkov — 20.03.2024

Из книги: Кэролин Мерчант. Антропоцен и гуманитарные науки. От эпохи изменений климата к новой эре устойчивости. СПб.: БиблиоРоссика, 2024. Перевод с английского Павла Гаврилова. Содержание

Существует богатая история литературы, крайне актуальной для эры антропоцена. Она включает таких поэтов, как Уильям Вордсворт, Уолт Уитмен, Роберт Фрост, Гэри Снайдер и Роберт Хэсс; таких писателей, как Чарльз Диккенс, Натаниэль Готорн, Джон Стейнбек, Ральф Уолдо Эмерсон, Генри Дэвид Торо, Альдо Леопольд, Джон Макфи, Барбара Кингсолвер и Энни Диллард. Все эти авторы размышляли над тем, какие огромные перемены приносит ускорение темпа жизни, запущенное паровым двигателем, и над уничтожением окружающей среды из-за воздействия угля и дыма — главных символов антропоцена и смены климата.

Изменения, произошедшие в ходе индустриализации, заметно повлияли на многих выдающихся авторов в области гуманитарной экологии. Альдо Леопольд, например, был натуралистом, экологом и фермером, равно как и зеленым философом. Он вырос в Айове, в доме на утесе над железной дорогой, и ухаживал за будущей женой Эстеллой, прогуливаясь с ней под руку по путям линии Санта-Фе. Энни Диллард провела детство среди лесов и рек Пенсильвании; позднее она оплакивала то, что сотворила индустриализация с ее вирджинским домом в долине Роанок. А Джон МакФи и Барбара Кингсолвер вдохновлялись тем, что осталось от американской дикой природы, и горевали о том, как смена климата влияет на земли и исчезающие виды.

В этой главе мы поговорим об английских и американских писателях, откликавшихся на первые последствия царства угля и пара, а также займемся теми современными авторами, которые обсуждают значение антропоцена для народов мира современности и будущего. В дальнейшем течение XXI века потребует дополнительных исследований и публикаций на эту тему.

Литература Британии

Еще в 1814 году Уильям Вордсворт жаловался на то, что деятельность человека отрицательно влияет на природу, — именно это и станет основной чертой эпохи антропоцена. Он считал дым главной угрозой для окружающей среды, поскольку тот удушает все живое и оказывает долговременное воздействие на природу. В поэме «Прогулка» он жалуется:

На лиги скрыв лицо Земли — и там,
Где не сыскать приют было, сейчас
Теснятся в беспорядке вдоль путей
Вместо лесных дерев дома людей,
И дым неугасимых очагов
Венчает их обильно блеском влаги,
И так, куда бы Странник ни направил путь,
везде былая пустошь полустерта,
иль исчезает...

Присутствие пароходов и паровозов отравляет природу, но не взор человека. Пусть дым и скрывает красоту естественного мира, но разум способен сохранить свой пророческий дар. В стихотворении «Паровозы, виадуки и железные дороги» (1833) Вордсворт писал:

Как ни скрывайте вы Натуры прелесть,
Но разум донесет нам свою весть,
И взгляд его пронзит завесу лет,
И обнажит тот миг, когда годам вослед
Ваш дух нам будет явлен так, как есть.

В 1847 году была открыта железная дорога Кендалл — Уиндермир, которая угрожала любимому поэтом Озерному краю. Вордсворт поднял свой голос в защиту природы, выступив против технологического переворота и паровой индустрии еще до того, как ветка была достроена. В стихотворении «На строительство железной дороги Кендалл — Уиндермир», опубликованном в газете «Лондон Морнинг Пост» в 1844-м, он задавался вопросом: «Неужто даже пядь земли не избежит захвата?» Поэт считал, что Природа должна высказаться сама: «Восстаньте, ветры, дуйте во всю мочь, / Кричите, чтоб неправду превозмочь!» В другом стихотворении того же года, написанном против проектируемой железной дороги, он писал:

Вам слышен свист? Уже достиг ваш взор
Извивов поезда, ползущую змею?
О горы, долы и потоки, вас молю
Со мною разделить мой гнев и мой позор.

По иронии судьбы в 1952 году компания Crew Company, дававшая локомотивам имена выдающихся британских литераторов, назвала один из них в честь Уильяма Вордсворта.

Еще одним автором, у которого паровоз превратился в литературного персонажа, был Чарльз Диккенс. В романе «Домби и сын» (1846–1848) Диккенс очень живо описывает влияние паровой машины на ландшафт и жизнь на Земле. Прокладка линии Лондон — Бирмингем по Садам Стегса, местечку в лондонском районе Кэмден-Таун, по его словам, имело эффект землетрясения и превратило весь пейзаж в чудовищный гротеск.

Первый из великих подземных толчков потряс весь район до самого центра. Следы его были заметны всюду. Дома были разрушены; улицы проложены и заграждены; вырыты глубокие ямы и рвы; земля и глина навалены огромными кучами; здания, подрытые и расшатанные, подперты большими бревнами. Здесь повозки, опрокинутые и нагроможденные одна на другую, лежали как попало у подошвы крутого искусственного холма; там драгоценное железо мокло и ржавело в чем-то, что случайно превратилось в пруд.

Из-за новой железной дороги район преобразился практически до неузнаваемости. Мосты, ведущие в никуда, непроходимые улицы, печные трубы над руинами разрушенных зданий, разбросанные в чудовищном беспорядке кучи золы, кирпичей и досок. «Короче, прокладывалась еще не законченная и не открытая железная дорога и из самых недр этого страшного беспорядка тихо уползала вдаль по великой стезе цивилизации и прогресса». Скорость, с которой протекает жизнь, увлекая своих обитателей в неизведанное будущее, столь велика, что смысл ее становится недоступным. Невозможно насладиться пейзажами и понять людей, мимо которых раньше везла путника карета и лошадь. Смерть подступает быстрей и неумолимей, чем когда-либо. В поезде смысл становится непостижимым, словно «на путях безжалостного чудовища — Смерти!».

В романе «Тяжелые времена» (1854) Диккенс с печалью описывает воздействие дыма на рабочие городки. Город, которому посвящен роман, назван говорящим именем Кокстаун, и он становится символом необратимого ущерба, который промышленная революция нанесла сельской местности.

Ясный летний день. Даже в Кокстауне иногда выпадали ясные дни. В такую погоду Кокстаун, если смотреть на него издалека, был весь окутан собственной мглой, словно бы непроницаемой для солнечных лучей. Знаешь, что это он, но знаешь только потому, что, не будь там города, не чернело бы впереди столь мрачное расплывчатое пятно. Огромная туча копоти и дыма, которая, повинуясь движению ветра, то металась из стороны в сторону, то тянулась вверх к поднебесью, то грязной волной стлалась по земле, густой, клубящийся туман, прорезанный полосами хмурого света, не пробивавшего плотную толщу мрака, — Кокстаун и в отдалении заявлял о себе, хотя бы ни один его кирпич не виден был глазу.

Жаркими летними днями усталых кочегаров, постоянно кидавших уголь в топку, после работы встречали улицы и проулки, покрытые сажей, чад разогретого масла и бесконечное гудение фабричных колес и поршней. После изматывающего рабочего дня им было не найти покоя ни в вечерних сумерках, ни жаркой, душной ночью. Так промышленная революция поступала с собственной родиной, с Англией. Еще глубже эффект ощущали в заокеанских землях метрополии, в Новой Англии. Здесь поезда, паровые машины и фабрики стали доминировать в некогда девственном ландшафте.

Литература Америки

Американский прозаик Натаниэль Готорн так же, как и Диккенс, описывал разительный контраст между жизнью в скоростном экспрессе и былой стабильностью поселений. Действительно, скорость новых поездов может считаться символом ускорения жизни в антропоцене. И то чувство горести и утраты естественного, которое будил образ паровоза в XIX веке, похоже на чувства, характерные для людей, живущих сейчас в эпоху антропоцена.

В романе Готорна «Дом о семи фронтонах» (1851) поезд символизирует и свободу, и боязнь, и прогресс, и угрозу, и восторг, и ужас. Один из персонажей, Клиффорд, в поездке чувствует свободный полет навстречу неизвестности, восхищается новыми, разнообразными пейзажами. Но, с другой стороны, дом представляет все надежное, безопасное, комфортное. Там, в доме с семью фронтонами, можно по своей воле наблюдать за людьми из сводчатого окна — а в поезде люди повсюду, от них никуда не деться. Нет ни приватности, ни возможности скрыться, путник должен все время выдерживать контакты с другими. Постоянные путешествия, столкновение с новыми местами и новыми ситуациями — это обременительно и непросто. Возвращение домой — вот необходимая часть самой жизни.

В повести «Небесная железная дорога» (1843) Готорн описывает поездку из Града Разрушения в Небесный Град в компании директора железнодорожной корпорации, мистера Мягкостелящего.

Чтобы попасть в будущее на небесном поезде, дилижанс (символ прошлого) должен сперва пересечь Топь Уныния по мосту, стоящему на фундаменте из «двадцати тысяч возов» старинных, устаревших текстов, таких как

...несколько изданий книг нравоучительного характера, тома французской философии и немецкого рационализма, трактаты, проповеди и сочинения современного духовенства, выдержки из Платона и Конфуция, выдержки из различных индусских сказаний... сдобренное некоторым количеством глубокомысленных комментариев Священного Писания, было превращено при помощи некоего процесса в массу, подобную граниту.

Все пассажиры поезда — элегантные дамы и джентльмены с репутацией, которые занимаются политикой и бизнесом. Однако паровоз напоминает механического демона, который скорее доставит в преисподнюю, чем в Небесный Град. Главный машинист «существо, окутанное дымом и пламенем, которые оно извергало... из своих внутренностей. Такое же пламя, смешанное с дымом, исходило из раскаленного корпуса машины».

Оказавшись в вагоне и отправившись в молниеносный полет, путешественники могут наблюдать странников прошлого: пешеходов с посохами, обремененных грузом, спотыкаясь и кряхтя бредущих к своей цели, отмахивающихся от дыма и оседающего на лицах пара. Затем раздается «пронзительный и страшный вопль, разнесшийся по долине с такой силой, как если бы тысячи демонов напрягали свои легкие, испуская этот вопль. Но, как потом оказалось, это был лишь свисток паровоза, машинист которого давал сигнал о приближении к станции».

Ближе к концу поездки путешественники встречаются с иной формой паровой машины: «Перед нами стоял пароход для перевозки через реку — образец достигнутых усовершенствований. По тому, как он яростно испускал дым, пыхтел и подавал другие не особенно приятные сигналы, можно было заключить, что он готов немедленно отчалить». Пассажиры спешат на борт, они опасаются, что пароход утонет или взорвется, бледнеют, надышавшись пара, и пугаются внешности уродливого штурмана. Рассказчик сам бежит к борту, намереваясь спрыгнуть, но тут колеса парохода начинают крутиться, обливая палубу ледяными брызгами, и от этого ужасного холода он, весь дрожа, просыпается. Вот и вся модернизация, принесенная паровой машиной. Вот и все преимущества скоростного полета через пространство и время в небесное будущее. «Небесная железная дорога» — лишь иллюзия, идеалистическое видение, мечта об Эдеме, которая не сможет воплотиться без громадных последствий для человечества и Земли.

В книге «Машина в саду» (1964) Лео Маркс описывает, как американцы переживают потрясения той эпохи, которую позже назовут антропоценом. По всей стране поезда, пароходы и фабрики противостоят амбарам, полям и пастбищам. Век сельского хозяйства отличается от века индустриального так же, как голоцен от антропоцена. Распад, начатый паровыми технологиями, противопоставлен пасторальному покою; энергия и сила пара подрывают стабильность сельского ландшафта. Сад — это место, наделенное красотой; место, дающее пищу; место вне времени.

Машина — стремительный поток времени, она захватывает ферму и преображает саму жизнь. Возникает вопрос: сможет ли сохраниться и то и другое, и если да, то как? Как их примирить друг с другом? Существует ли некая диалектика, взаимообмен между постоянством и изменчивостью, прошлым и будущим? Американская мечта полна противоречий.

Ральф Уолдо Эмерсон в эссе «Юность Америки» (1844) прославлял железные дороги и преимущества, которые они создали для американцев. «Одно из незамеченных последствий, — писал он, — нарастающее знакомство американского народа с безграничными запасами нашей Земли». «Железные рельсы, — продолжал Эмерсон, — волшебная палочка, наделенная силой пробуждать спящую энергию Земли и воды». В 1871-м, спустя два года после завершения трансконтинентального железнодорожного пути, Эмерсон проехал по нему до самой Калифорнии, посетил Йосемитскую долину, где встретился с Джоном Мьюром. Для эссеиста железная дорога действительно открыла как новые горизонты, так и новые удивительные возможности.

«Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) Генри Дэвида Торо, наоборот, образцовое описание диалектики разрыва, созданного поездами. В 1845 году Торо уединился у Уолденского пруда близ города Конкорда в штате Массачусетс, где и провел два года и два месяца, уехав 6 сентября 1847 года.

Вдоль берега Уолденского пруда ходил поезд. Его свисток пронзал воздух, как ястреб, и в хижине был слышен лязг колес по рельсам. Но поезд не только нарушал уединение, он превратился в символ рынка, везя новые и разнообразные припасы и товары со всего мира.

Торо, так же как Готорн и Эмерсон, находился под впечатлением от железных дорог и переживал тот период, когда машина крушила пасторальную идиллию Америки. Железная дорога представляет собой очередной шаг вперед в долгом нарративе американского прогресса — от колониальных времен к индустриализации и современному антропоцену. Возникает новый вид ландшафта, в котором полностью доминирует человечество и где люди могут быстро перемещаться с места на место. У Торо железный конь идет по земле твердой поступью, и его ржание нарушает тишину уолденской хижины. Образ «машины в саду» подчеркивает продолжающееся влияние технологий на ландшафт Америки и постепенное разрушение дикой природы.

Огромная мощь и скорость, свойственные этому невиданному ранее виду транспорта, оказывали колоссальное впечатление на всех свидетелей. Марк Твен в повести «Налегке» (1872) с ощущением шока и трепета описывал силу поезда, катившего через весь континент и освещавшего безлюдные просторы:

В воскресенье, в четыре часа двадцать минут пополудни, поезд отошел от вокзала в Омахе; так началась наша длительная прогулка на Запад. Несколько часов спустя нам объявили, что готов обед — немаловажное событие для тех из нас, кто еще не испытал, что значит пообедать в пульмановском отеле на колесах. <...> А между тем наш поезд мчался в неведомую даль, и его единственное око, точно огромный горящий глаз Полифема, прорезало густой мрак, окутавший бескрайние прерии.

Уолт Уитмен, в свою очередь, воспел «горластого красавца» в стихотворении «Локомотив зимой», которое впервые было опубликовано в 1886 году в «Двух ручьях», а затем вошло в сборник «Листья травы». В нем поэт прославляет «твое черное цилиндрическое тело, охваченное золотом меди и серебром стали, твои массивные борта, твои шатуны, снующие у тебя по бокам», восхваляет сталь и железо, из которых создана машина, — а вместе с этим и новую эру индустриализации, впоследствии охарактеризующую антропоцен.

Он, как и Марк Твен, восхищался «далеко выступающим вперед большим фонарем» и называл локомотив «образом современности — символом движения и силы — пульсом континента». Его поезд сам себе закон, землетрясение; тело, изрыгающее «белый вымпел пара» и летящее вперед в зимней дымке. В марте 2003 года Грег Бартоломью положил стихотворение Уитмена на музыку, и его а капелла исполнила хоровая группа Seattle Pro Musica. Антропоцен превратился в мюзикл.

Особенности раннего антропоцена и ускорение ритма жизни вышли на первый план в американской поэзии. Эмили Дикинсон в стихотворении «Поезд», опубликованном уже после ее смерти в 1896 году, сравнивала паровоз с конем, который пожирает мили и пьет воду на остановках, громко ржет в пути и, наконец, «послушен и могуч», останавливается у стойла. Поезд живой, он имеет собственные нужды, эмоции и силу. Стихотворение отражает двойственные чувства, которые испытывали многие американцы к могучему творению, захватившему власть над окрестностями, но при этом беспомощному без обслуживания человеком.

Люблю смотреть, как мили жрет
Он, раздувая грудь,
И, запыхавшись, воду пьет,
И тут же — снова в путь,
В обход зеленой кручи,
Взирая свысока
На крыши хижин вдоль дорог,
Потом, втянув бока,
Вползает в каменную щель
И жалуясь, кричит —
Выплакивая строфы —
Потом под гору мчит
И ржет, как Сын Громов,
Потом — еще кипуч —
У стойла своего стоит,
Послушен и могуч.

У Роберта Фроста (1874–1963) в стихотворении «Мимолетное» из сборника «Ручей, бегущий к западу» (1928) лирический герой сокрушается о кратких картинах, увиденных лишь мельком из проходящего поезда и исчезнувших. Он бы хотел остановиться, сойти и рассмотреть цветы у железнодорожного полотна. Но само их имя осталось неизвестным, поезд бешено промчался мимо. Стихотворение символизирует пределы человеческого восприятия мира, побежденного технологиями.

Подобно тем литераторам, о которых мы говорили ранее, Фрост использовал образы железной дороги и мчащегося с огромной скоростью паровоза, чтобы подчеркнуть исчезающую связь человечества с природой. Все указанные авторы оплакивали неспособность человека, которого уже начала погребать под собой эпоха антропоцена, понять жизнь во всей ее полноте.

P.S. От себя.

Добавлю несколько слов о Флобере.

«Ненависть его не была направлена на железную дорогу как таковую – он ненавидел людей, которых она тешила видимостью прогресса. В чем смысл прорыва в науке без прорыва в нравственности? Железная дорога всего лишь позволит людям больше передвигаться, встречаться и вместе погрязать в глупости. В одном из самых ранних своих писем, написанных в пятнадцать лет, он перечисляет прегрешения современной цивилизации: «Железные дороги, яды, клизмы, пирожные с кремом, монархия и гильотина». Проходит два года, и в эссе о Рабле список уже другой – весь, кроме первого пункта: «Железные дороги, фабрики, аптекари и математики».
Джулиан Барнс. Попугай Флобера

Ну, а «Быстро мчится в чистом поле пароход» все вы знаете и без меня.

Оставить комментарий

Популярные посты:

vespasianus

Эффективность рассылки SMS в бизнес-коммуникациях

fintraining

Страхование

mary_hr5

Доброе утро

nikstutas

тем временем

jjnatt

Да, удивительно быстро растут детишки!(с)

booky_moussy

Домашнее-вечернее

yarowind

Утка с апельсинами на гриле

wildcompany

Лес как он есть.

nathoncharova

Как появилось выражение «шут гороховый»

• Ранее
• Архив