Как Лев Ландау разрушал русскую науку

Если я скажу, например, что самая могущественная и самая опасная для человечества мафия родилась вовсе не на Сицилии или в американском Чикаго, а окопалась с давних пор в советской науке, меня ведь и засмеять, и заклевать могут. Хотя это вовсе не смешно. Мне грустно, гнусно и страшно было вникать в это дело. Всё началось с того, что я прочитал не так давно один потрясающий документ, написанный ещё в разгар великой народной беды, а именно — 28-го марта 1944-го года. Молодой тогда ещё учёный Андрей Фрост написал вдруг жутковатое по содержанию, особенно по тем временам, письмо (опубликовано в одном из номеров газеты «Дуэль» за 1997 год с комментариями её основателя и главного редактора Юрия Мухина) заместителю Сталина по науке В. Молотову. Слово мафия, вероятно, ему тогда ещё не шибко знакомо было, и он не употребил в письме это слово, но он писал именно о ней. Он писал именно о мафии в советской науке. И даже все типичные черты этой убийственной структуры впервые тут классифицировал.

Крестным отцом этого криминального сообщества он назвал некоего академика Фрумкина. Он, конечно, неимоверно знаменит теперь, этот Фрумкин. В частности, и тем, что подписал письмо против академика Сахарова. Андрей Фрост пишет о нём и его тогдашней мафиозной семье так: «…уже в 1930-ом г. фрумкинская группа физико-химиков, при поддержке иностранных учёных активно культивировала в СССР бесплодную для страны, но выгодную для них самих подражательную тенденцию в науке, которая, не требуя больших затрат энергии и таланта, позволяла им:

а) быстро приобретать авторитет в науке,
б) соблазнять легкостью успеха продвижения молодых людей, отрывая их от более сложного и трудного процесса работы над актуальными проблемами нашего народного хозяйства,
в) организовывать многочисленные кадры «теоретиков» их толка.

В результате, не дав стране ничего для развития её мощи, а наоборот, ослабив её, эта публика захватила в свои руки науку, определяет, или, во всяком случае, пытается определять официальное суждение о качестве научных работ, и отметила свою деятельность колоссальным количеством присужденных её членам премий им. т. Сталина (так как им удалось захватить ведущее положение и в Комитете распределения этих премий)». К этому последнему замечанию надо бы добавить, что теперь «эта публика» обрела решающее значение и в распределении Нобелевских премий. Тут даже свой наркотик был, вот этот «лёгкий успех» в продвижении теорий, далёких от жизни и бесплодных для страны, но приносящих звания, должности и деньги, огромные и лёгкие деньги. Вот в таком непривычном контексте впервые встретилось тут мне имя умопомрачительного теперь учёного Льва Ландау. Которого нынешние пиарщики не стесняются ставить уже впереди даже того, кто сумел заново оплодотворить в удобной ему позе всю мировую науку, самого Альберта Эйнштейна. Зазевалась, наверное, красна девица Наука, ну и оплодотворили её в очередной раз.

Кто же такой этот Андрей Фрост и откуда у него такая смелость?

Он был (и остался, конечно) выдающимся учёным, создателем одной из крупнейших школ физической химии в СССР. На одном из заседаний, посвящённом достижениям современной отечественной науки, другой крупнейший химик своего времени Николай Зелинский заявил, что успехи в отечественной органической химии были достигнуты благодаря работам Фаворского, Чичибабина, Несмеянова, а в области физической химии — благодаря лишь одному учёному — Андрею Фросту. Между тем, нынешний Институт физической химии носит имя, прозвучавшее в письме Фроста как раз в мафиозном контексте, академика Фрумкина. Но не о том пока речь. Речь о том, что это отчаянное обращение Андрея Фроста в Политбюро никак не изменило положения в отечественной науке. И это дало мне повод для поиска других знаков того времени и нынешних дней, которые объяснили бы мне, что в нашей науке происходит с тех пор. Пыталось ли и пытается ли государство русское, если оно существует, конечно, бороться с этой мафией? Насколько успешна борьба с этой смертельной для страны угрозой?
Оказалось, что мафия эта прекрасно чувствует себя вплоть до сегодняшних дней. К тому же крепнет она и только более наглеет. Вот отрывок из другого документа, написанного уже шесть лет спустя — докладной записки Агитпропа ЦК М.А. Суслову «О подборе и расстановке кадров в Академии наук СССР» от 23 октября 1950-го года: «В некоторых отраслях науки сложились монопольные группы учёных, зажимающих развитие новых научных направлений и являющихся серьёзной помехой в деле выдвижения и роста молодых научных кадров. Так, например, среди теоретиков физиков и физико-химиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Френкель, Гинзбург, Лифшиц, Гринберг, Франк, Компанеец, Нейман и другие. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. Например, в школу акад. Ландау входят 11 докторов наук; все они евреи и беспартийные (Лифшиц, Компанеец, Ливич, Померанчук, Смородинский, Гуревич, Мигдал и другие). Сторонники Ландау во всех случаях выступают единым фронтом против научных работников, не принадлежавших к их окружению. Ландау и его сторонниками были охаяны работы проф. Терлецкого по теории индукционного ускорителя и теории происхождения космических лучей, имеющих серьёзное научное и практическое значение».

Поясню тут, что профессор Яков Терлецкий, упоминающийся в письме Андрея Фроста в качестве жертвы мафиозной «школы Ландау», станет потом лауреатом Ленинской премии как раз в той области, которая подверглась уничтожающей критике академиком Ландау и его окружением. И опять никакого результата. И это, заметьте во времена правления «кровавого тирана» и разгула «государственного антисемитизма».
Странное дело, нигде в мире нет мафии, которая распространила бы своё влияние даже и на науку. И только на примере России можно легко проследить это влияние. То, что с давних пор происходит в русской науке, как-то уж очень подозрительно, таинственным, но и символическим образом, совпадает с принципами секты любавического хасидизма Хабад, возглавляемого ныне в России главным раввином Берл Лазаром. Принципы эти направлены на уничтожение всякого проявления национальной самобытности, таланта, корневой особицы любого российского народа, но особенно русского. С давних уже пор эти принципы действуют у нас совершенно отчётливо. Попробуем понять это, ну хотя бы, по некоторым чертам личности и дел этого самого Льва Ландау, причисленного в том давнем письме Андрея Фроста к членам научной мафии.
Я не могу утверждать, конечно, что он был правоверный хабадник, но очень похожими приёмами он руководствовался в рамках своего влияния в науке. И действовал соответственно. К нравственным его недостаткам всегда относилась неистребимая русофобия, его выворачивало от русского духа в науке. Был этот Ландау некоторое время в институте знаменитого Петра Капицы на должности руководителя теоретического отдела. Будучи фактическим заместителем директора, он близко не подпускал к своему хозяйству русских по пятой паспортной графе учёных. Вот как рассказывает об этом жена Капицы: «А как чудно говорил Пётр Леонидович, когда приходил Ландау: “Послушайте, Дау, ну возьмите же, наконец, к себе в семинар хотя бы одного русского”. Тот отвечал: “Пётр Леонидович, с удовольствием, но не попадается!”. Потом вдруг пришёл Ландау страшно весёлый и говорит: “Есть! У меня Халатников!”. Пётр Леонидович смотрит его биографию, и говорит, как же — Халатников [смеётся]. Конечно, Исаак Маркович Халатников должен быть стопроцентным русским». Пётр Леонидович смеялся невесело, конечно, и говорил: «За каждого русского я Вам буду платить по тысяче рублей». Даже и таким посулом не соблазнился Ландау. Так и не получилось у него выйти из рамок своего сомнительного «озорства», как это паскудное дело называют его биографы. Ландау оскорблял сам факт, что какое-то неизменяемое генетическое быдло посмело проявить себя в научном творчестве, которое до того было исключительным достоянием и национальной особенностью совсем другого народа.
Из книги жены Л. Ландау (Коры Ландау-Дробанцевой) можно узнать и другие довольно откровенные подробности об отношении Льва Ландау к открытиям, принадлежащим ненавистным ему русским учёным. Выдающийся физик П.А. Черенков, например, сделал открытие, которое бесспорно тянуло на Нобелевскую премию. Ландау, конечно, немедленно понял это своим чутким и болезненно ревнивым к чужому успеху нутром. И тут же решил: «Такую благородную премию, которой должны удостаиваться выдающиеся умы планеты, дать одному дубине Черенкову, который в науке ничего серьёзного не сделал, несправедливо». Возможно, он, Ландау, уже имел к тому времени достаточный авторитет и в международной научной мафии, поскольку мнение его немедленно осуществилось. «Дубину» Черенкова обокрасть «благородным» мафиози не показалось зазорным. Нобеля за открытие русского учёного Павла Черенкова получили трое: Сам Черенков, а также Илья Франк и Игорь Тамм. Счастье этих двух, приписанных к премии, заключалось в том, что Павел Черенков оказался тогда в их подчинении и они первыми описали его открытие. Хотя и сам Черенков сказал о своём открытии с таким блеском, что и самолично мог бы получить за это второго Нобеля. А что сам Ландау и бесчисленная учёная камарилья, привлечённая им в науку? Она совершенно бесплодной оказалась. Но об этом позже.
Продолжу о том, что довольно-таки странным представляется отношение этого великого учёного всех времён и одного народа к плагиату, к воровству чужих идей и достижений. Он абсолютно не стеснялся этих некрасивых вещей. Наоборот, это было доблестью в его понимании. Вот часть совсем недавнего интервью сотрудника Физического института им. П.Н. Лебедева РАН, доктора физико-математических наук В.И. Манько. Интервью вела Валентина Березанская, научный обозреватель журнала «Семь искусств». В частности, есть там у неё вопрос о том, как надо относиться к тому, что Ландау «кое-что присваивал» из того, чем делились с ним некоторые его даровитые коллеги и ученики.
Названный Манько смутился несколько, но ответил вполне определённо: — Вы знаете, это тонкое дело. Слово «присваивал» мне тут не нравится… Вы знаете, — так бывает в футболе. Тебе пасанули, а ты забил гол. Тебе подали пас, а ты прямо у ворот стоишь, и тебе осталось только ногой ударить. Кто забил гол? Но тот, кто забил гол, может иногда и забудет про то, что ему дали пас... В.Б.: У него же есть фраза — что… В.М.: «Не паразитируй на учениках»? В.Б.: Нет. Это фраза такая: «Некоторые считают, что учитель обкрадывает своих учеников, другие — что ученики обкрадывают учителей. Я считаю, что правы и те, и другие, и участие в этом взаимном обкрадывании прекрасно». И тут опять возникает вопрос, не в том ли кроется вся его безразмерная слава?
Посмотрим в связи с этим, откуда взялась его Нобелевская премия, которую получил он в 1962-ом году «за новаторские теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия» в стадии его сверхтекучести. Некоторых учёных смущает в этом деле тот факт, что «сверхтекучесть жидкого гелия» открыл всё-таки Пётр Капица. Да ещё и за три почти десятка лет до того, как за свои гениальные соображения получил Нобеля Лев Ландау. Итак, Пётр Капица сделал открытие, а Ландау сделал по этому поводу некоторые чисто умозрительные соображения. Но это был тот самый пас от Капицы в ноги ловкого Ландау, который и забил победный гол в ворота Нобелевскому комитету.
Ни по этому ли поводу сверхприспособленный к жизни Ландау и придумал вот такой потрясающий пункт в собственном кодексе чести: «Нельзя делать научную карьеру на одной порядочности. Это неминуемо приведёт к тому, что не будет ни науки, ни порядочности!».
Так что там, где нельзя было приспособить чужое открытие к собственным похотливым нуждам, Ландау и члены его мафиозной «семейки» действовали соответственно собственному кодексу «чести». К примеру, другой выдающийся русский физик Анатолий Власов вывел знаменитое своё уравнение состояния плазмы, которое теперь названо его именем. К несчастью для Власова, это его достижение стало поперёк дороги Льву Ландау и даже свело на нет некоторые его собственные теоретические соображения. Учёная мафия немедленно организовала травлю Власова. Компания из четырёх погромщиков: В.Л. Гинзбург, Л.Д. Ландау, М.А. Леонтович, В.А. Фок срочно опубликовала статью с зубодробительным названием «О несостоятельности работ А.А. Власова по обобщённой теории плазмы и теории твёрдого тела», в которой объявила полную никчёмность открытий Власова. Они писали: «Рассмотрение указанных работ Власова привело нас к убеждению об их полной несостоятельности и об отсутствии в них каких-либо результатов, имеющих научную ценность».
Так бы и загнобили они очередного замечательно учёного, но во спасение ему пришёл его величество случай. Нечаянно об открытии Власова узнал грандиозный Макс Борн, будущий Нобелевский лауреат и прочая, и прочая. И вот в авторитетнейшем международном научном журнале «Nature» появилась его короткая заметка с восторженным отзывом о тех самых разнесённых в пух и прах работах Власова! А дело вышло такое. В 1945-ом году Борн был приглашён в Москву на торжества по случаю 220-летия Российской академии наук. Вновь избранный президент Академии С.И. Вавилов на семинаре в Физическом институте АН познакомил его с Власовым, и тот (по подсказке, опять же, Вавилова) вручил Борну оттиск своей работы по теории твёрдого тела. Работа показалась тому замечательной.
Но это не значило, увы, что теперь научный путь для Власова стал гладким. Свою Ленинскую премию он получит только через сорок лет, когда Ландау уже не мог ему помешать. Но академиком он, Власов, так и не станет. Видимо, мафия, оставалась по-прежнему могучей. И, тем не менее, заслуги Анатолия Александровича Власова признаны всей мировой научной общественностью, которая и навечно утвердила в научной литературе «уравнение Власова», против которого столь яростно восставал Ландау.
Между тем, возомнивши себя Мессией от науки, Ландау уже не может остановится. Его начинают раздражать русские самородные таланты даже бесконечно далёкие от теоретической физики. Например, великий наш земледелец и генетик практического направления Трофим Лысенко. Человек, далёкий от тонкостей наследственности, Ландау разражается вдруг вот такой мало вразумительной филиппикой: «…нужно ещё добавить, говоря о великом учёном Грегоре Менделе, преступно упоминать рядом фамилию неграмотного фанатика, авантюриста Лысенко. В Советском Союзе был выдающийся ученый генетик Николай Вавилов, он своими выдающимися трудами в генетике действительно развил и углубил учение гения Чехии Грегора Менделя. Николай Вавилов был признан одним из лучших генетиков мира… Я знаю, я читал все его работы, я всегда преклонялся перед гениальностью его работ. Они вошли в сокровищницу науки мира по генетике». Льва Ландау считают ещё и великим острословом, непревзойдённым юмористом, вроде Е. Петросяна. Наверное, вот эта его расхожая фраза и является образцом такого беспощадного юмора, беспощадного даже к собственной своей сути: «Величайшим достижением человеческого гения является то, что человек может понять вещи, которые он уже не в силах вообразить». Да, суть противостояния между Лысенко и Вавиловым этот Ландау так и объяснил, не пытаясь даже и представить себе саму суть этого противостояния.
И это, увесистое, как булыжник, мнение Ландау, повлекло за собой форменный камнепад, обрушившийся на русского учёного Трофима Лысенко. Стоп, тут надо опять объясниться. Какое отношение к этим моим заметкам о мафии в науке имеет житейская и научная драма великого русского учёного и великого патриота России Трофима Денисовича Лысенко? Да самое прямое.
В последнее время, даже и в научной, вполне академической среде, кроме проклятого либералами понятия «лысенковщина» являются обстоятельства, которые позволяют ввести в исторический обиход понятие «вавиловщины», тоже далеко не лестное. И имя Николая Вавилова начинает терять своё прежнее обаяние.
Дело тут вот в чём. Лысенко и Вавилов, как и всё тогдашнее (да и нынешнее, конечно) научное сообщество, принадлежали вполне сознательно к двум разным его полюсам. Лысенко всеми силами крепил ту её часть, которая стремилась к результату. Немедленному, крайне необходимому неисчислимым нуждам страны и народа. Так уж получилось, что эти нужды в России всегда были чрезвычайными и насущными. И теперь тоже, кстати.
Другая часть учёных обслуживала собственные нужды. Они, эти нужды, тоже были насущными и безмерными. Но на совершенно иной результат были нацелены эти учёные нахлебники — степени, звания, должности, слава, мировое признание и деньги, конечно.
Моё собственное определение «лысенковщины» такое — это наука, облагороженная патриотическими устремлениями и потому имеющая насущной целью давать каждодневную силу народу, питать его непрерывное процветание. Подобный смысл науки и теперь то ли не ясен, то ли не по силам учёной братии. А, может, она им просто отвратительна? Прикладная наука со времён Хрущёва, когда пали окончательно хозяйственные принципы Трофима Лысенко, остаётся в полном загоне.
«Вавиловщина» же стала символом оторванности науки от практических запросов страны. Она включает в себя презрение к народу, спесь, снобизм, неодолимую тягу к хлебным должностям, презрение к собственно научной работе, использование даровитых соавторов в качестве литературных рабов, безудержную рекламу своих несуществующих заслуг, стремление к связям в среде высокой чиновной знати, предпочтение собственно научной плодотворной работе начальственных должностей. Вот что такое сегодняшняя «вавиловщина».
Менялись времена, менялись главные титульные символы советской и российской науки — генетика, кибернетика, квантовая механика, но неизменной оставалась суть того, что впервые так ясно обозначилось в нашей науке с начальных времён рокового противостояния учёных-практиков и учёных-теоретиков, в большей своей части строящих воздушные замки и дорого продающих миражи своего сознания неразборчивому государству. Пусть меня простят тут создатели научных теорий, которые таят в себе подлинный и великий смысл. Не к ним относится то, что я тут сказал о бесконечном противостоянии настоящей науки и наглого приспособленчества.
Продолжу о Ландау. Как можно понять из его восторженных и не всегда внятных записок, величайшим учёным и человеком для него был, понятное дело, Альберт Эйнштейн. Он не только грезил о его безмерной славе, но и мечтал превратить всю систему научного образования и вообще научного творчества в некую «эйнштейниану», в зеркальное отражение духовной и созидательной сути этого «непревзойдённого человека и творца».
Он, Ландау, известен, например, замысловатой одной фразой, которая загадочна, как и сам предмет, по поводу которого сказана была. Его попросили однажды объяснить в чём же всё-таки окончательная суть гения Альберта Эйнштейна. Он ответил так: «Эйнштейн сумел познать то, что не мог даже представить себе. Может быть величайшим триумфом человеческого гения является то, что человек может понять вещи, которые он уже не в силах вообразить». И это он вовсе не в припадке своего необычайного юмора, оказывается, сказал.
Ясно, может, именно потому у нас так много диссертантов и прочих остепенённых гениев, что они берутся познать и объяснить то, что не в состоянии представить себе? Понятно, что среди того, что невозможно представить себе, есть немало того, что просто-напросто не существует. Пока не существует, уверены многочисленные ландау, но, возможно, будет существовать этак миллиона через полтора лет. Так что все эти миллионы лет нам предстоит платить немалые деньги той бесплодной науке, которая, создав себе зону необычайного комфорта, ждёт пришествия несуществующего. Не в том ли суть неисчерпаемого количества предсказаний, сделанных Львом Ландау почти во всех областях знания. И везде он чей-то соавтор. В этом немалая суть нашей, по преимуществу теоретической выхолощенной, науки. Но и об этом позже.
Дальше я буду вынужден, в силу сложности и даже определённой опасности поднимаемой темы, ссылаться на одного из признанных знатоков личных и прочих качеств Льва Ландау, кандидата наук, физика Анатолия Петрова. Конкретно на его работу «Научный авантюризм Эйнштейна и Ландау — неиссякаемый источник профанации точных наук», опубликованную в сборнике: «Труды Конгресса-2014. Фундаментальные проблемы естествознания и техники. Санкт-Петербург, 2014».
Вот как он, Петров, пишет о том, чем конкретно завоевал Эйнштейн великолепного интеллектуала Ландау: «В своих воспоминаниях, касающихся отношения Ландау к обшей теории относительности Эйнштейна и теориям квантовой механики, учёные умалчивают о том, чтó именно его в них восхищало. Сам Ландау этого не скрывал: более всего его восхищало то, что эти теории никому не понятны, включая и самих авторов. С целью добиться такого же эффекта он и задумал свой “Курс по физике”, основу для которого нашёл во время зарубежной командировки».
К этому надо бы добавить и то, что сама биография Альберта Эйнштейна представляет из себя великолепную иллюстрацию того, как ловкий манипулятор от науки может прожить сладкую жизнь, паразитируя на человеческом невежестве и на парализующем здравый смысл ловком фокусничестве. В тридцатых годах прошлого века некий Авраам Флекснер нашёл возможным потратить пять миллионов долларов на создание в Принстоне (США) научно-исследовательского центра. Эйнштейна поселили туда с великолепным пансионом до конца дней. Дали возможность без забот использовать предполагаемый его гений на благо науки. Долгие десятилетия в Принстоне, однако, продемонстрировали полную бесплодность его ума. Унылую пустынность сознания. В течение почти сорока лет Эйнштейн пытался убедить научный мир, что он способен вывести формулу так называемой единой теории поля. Не знаю, что это такое. Говорят, это теория, которая разом объяснила бы все физические явления. Отменила бы все предшествовавшие ему достижения других физиков и дала бы ему монопольное владение физической наукой. Известный учёный, доктор физико-математических наук Владимир Бояринцев, с которым я говорил на эту тему, считает эту попытку вариантом поисков пресловутого философского камня, который всё многообразие химических элементов превращал бы в золото. Путь оказался тупиковым. Некоторые и тут подозревают, что это было новое большое надувательство — умение хорошо продать даже собственную несостоятельность. Впрочем, есть и те, которые считают, что Эйнштейн открыл-таки это уравнение перед смертью. Легенда гласит, что вместе с захоронением кремированного его тела, был захоронен пепел рукописей его последних работ, сожжённых им перед смертью. Будем ждать нового ему Нобеля, когда, наконец, станут давать его посмертно.
Так вот, пример Эйнштейна заразителен оказался для многочисленных авантюристов от науки, обнаруживших в себе гениальное призвание мутить чистую воду истинного знания, чтобы изловить в мутной водице золотую рыбку, исполняющую все их низменные желания. И в первую очередь для самого Ландау.
Продолжу цитировать Анатолия Петрова: «Так вот, теория относительности Эйнштейна не принесла человечеству никакой практической, и даже теоретической пользы. Почему же тогда, она продолжает главенствовать и в наши дни? На этот счёт есть интересное мнение. Некоторые независимые исследователи считают, создание ОТО (Общей теории относительности) и присвоение ей главенствующей роли, специальной, четко продуманной акцией. Она целенаправленно заводит новые поколения учёных в тупик, «съедая» у них самые продуктивные годы жизни. Пока молодые учёные продерутся сквозь дебри ложных (ну или тупиковых) и бесполезных формул проходят годы. А в это время прогресс теряет темп. И мы по-прежнему прикованы к поверхности нашей планеты». И тогда наукой и научными кадрами легко управлять той же научной мафии, добавлю я тут от себя.
У Ландау, опять же, есть ещё один саморазоблачительный каламбур: «Жрец науки — это тот, кто жрёт за счёт науки»? В нашей науке, увы, этих «жрецов», ловкостью и прожорливостью выбившихся в «великие учёные», в руководители институтов, направлений, отраслей, в законодатели творческих процессов — неисчислимое количество. И не только в науке, конечно. Вся беда в том, что некому заняться у нас наведением порядка в разлагающейся с давних пор научной армии, до неимоверности прожорливой.
Как говорили пророки, добрые к земле Израиля: «…введёт тебя бог твой, в ту землю, которую Он клялся… дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться» (Второзаконие 6:10-11). И им, дельцам этой второй паразитической части в русской науке прошлого и нынешних дней, очень важно, чтобы сложившееся нездоровое положение тут сохранялось вечно. Чтобы из этих колодцев, которые они не рыли, можно было пить и насыщаться бесконечно. Ничего не давая взамен. До той поры, пока они, эти источники, не пересохнут окончательно. Такие вот дела.
«Мы так извратили понятие науки, — писал на эту тему ещё Лев Толстой, — что людям нашего времени кажется странной сама мысль о том, что наука должна уничтожать смертность детей, проституцию, наркоманию, вырождение целых поколений и массовое убийство людей. Нам кажется, что наука только тогда наука, когда человек в лаборатории переливает из склянки в склянку жидкости, разлагает спектр, режет лягушек и морских свинок. Настоящая наука должна узнать, чему должно и чему не должно верить, как должно и как не должно учредить совокупную жизнь людей: как пользоваться землей, как возделывать её без угнетения других людей, как учредить половые отношения, как воспитывать детей, как относиться к иноземцам и животным».
Вот ещё один эпизод к теме Ландау и русская наука. Был у него одно время даже и в приятелях начинающий русский учёный Дмитрий Иваненко. Без краткой справочки тут опять не обойтись (Дмитрий Дмитриевич Иваненко (16 июля 1904 — 30 декабря 1994) — советский и российский физик-теоретик, доктор физико-математических наук, профессор МГУ, лауреат Сталинской премии, первооткрыватель протонно-нейтронной модели ядра). Это именно он, Иваненко, лишил Ландау на всю жизнь его настоящей фамилии. Он при первой же встрече со смехом заявил Ландау, что первая половина его фамилии «лан» по-французски означает «осёл» и что он, получается, «осёл Дау». Ландау запомнил это навсегда и требовал, чтобы его называли только Дау.
Так вот, тёплые отношения между Ландау и Иваненко зашли так далеко, что Дау решил посвататься к симпатичной сестре своего приятеля. И тут произошло непредвиденное. Потенциальная вторая половинка Ландау отказала ему по совершенно экзотической какой-то причине. Она сообщила жениху, что когда представила свою первую брачную ночь и вообразила обнажённым своего предполагаемого мужа, её стало неудержимо тошнить. Причиной было исключительно своеобразное телосложение Ландау, которое сам он называл «теловычитанием». С тех пор и пошло. Когда Иваненко вдруг стал проявлять свои недюжинные способности к научному творчеству, защитил, например, с блеском докторскую диссертацию, неутихающая ярость Ландау к русским дарованиям в науке включила в себя и бывшего его приятеля Иваненко. Ну, а уж когда этот Иваненко стал вдруг профессором МГУ, ненависть Ландау к нему стала просто маниакальной. Как пишет один из свидетелей «она, эта ненависть, не находила себе удовлетворения, передавалась его окружению, порождая своего рода групповой психоз». После роковой автомобильной катастрофы Ландау оказался прикован к постели, вынужден был вести «растительный образ жизни», подобно тепличному огурцу или помидору. Но инерция его маниакальной злобы продолжала преследовать тех, кого он ненавидел. Надо было привести Ландау в чувство, и врачи решили, что этому может поспособствовать какой-нибудь «положительный эмоциональный всплеск». Тогда его жена Кора явилась в Академию наук к одному из ее вице-президентов и потребовала «выгнать никчёмного Иваненко из МГУ, поскольку известие об этом может спасти гениального Ландау». Главное, что даже после смерти опального Иваненко его прижизненный кошмар продолжается. Интеллектуальные боевики из когорты великого Дау продолжают перемывать кости покойника, вспоминают, кого он словом обидел, книжку не вернул, посмотрел косо. Препятствуют появлению всякого доброго слова в память ему.
А небывалая терапия, между тем продолжилась. Вызывает некоторые непростые размышления сам факт, что именно в это время на Ландау и обрушилась вся эта лавина немыслимых наград. Не с той ли целью, чтобы вызвать тот самый чудодейственный «положительный эмоциональный всплеск», который, по мнению врачей, мог бы вернуть его к жизни. Но прежде испробовали вовсе уж экзотический способ. Доставили в больничную палату его бывшую любовницу с весьма обворожительной грудью, которая так восхищала когда-то несчастного Дау. Попросили обнажить эту грудь перед больным. В присутствии консилиума. Не подействовало. И вот уже в апреле жестокого катастрофического года ему вручается Ленинская премия. Конечно, прямо в больничной палате, в обстановке театрализованного действа. Чтобы вызвать как можно больше эмоций. Через недолгое время в такой же обстановке угасший гений Ландау попытались воскресить вручением диплома и медали Нобелевской премии в придачу с чеком на 250 тысяч шведских крон. Главным, помимо самого Ландау, в этом действе был шведский посол. И для того, чтобы превратить окончательную драму Льва Ландау в совсем уж непотребный фарс, лишённые чувства меры доброжелатели добиваются для него третьего ордена Ленина. Вроде помогло, он прожил ещё шесть тяжких и мучительных лет.
Тут меня, конечно, можно уличить в полном невежестве и тупом обскурантизме, зубоскальстве, в конце концов. Да, я не знаю всех тонкостей физической науки. Я знаю только, что государство было, и всегда должно быть, не сторонним наблюдателем, а заказчиком и требовательным организатором научных исследований. А учёный должен быть таким же исполнителем заказов, как любой трудяга на производстве, как хлебороб в поле, как спортсмен на беговой дорожке. Он должен показать конкретный результат, которого от него ждут сегодня. И естественно, что государству всегда было не безразлично, на что они, учёные, тратят народные деньги. И, как заказчик, государство имело и имеет право, да и просто обязано при необходимости, вмешиваться в дела учёной братии. Требовать от неё полной отдачи не в будущем, неопределённом и призрачном, а сегодня и сейчас. Эта необходимость не просто была, она и теперь остаётся. Может, именно потому, что того контроля за учёной братией, который когда-то наладил Сталин, теперь нет со стороны государства мы имеем то, что имеем.
А имеем мы вот что. Воспользуюсь я тут статистикой, которая регулярно собирается ЮНЕСКО и публикуется на сайте ООН. По этой статистике с прошлого года в России насчитывается почти восемьсот тысяч граждан, занятых в научных исследованиях, то есть тех самых учёных. И по этому показателю она, Россия, на четвёртом месте в мире(!). Что касается доли, которую мы занимаем в мире, например, по экспорту высокотехнологичного товара, который вскоре окончательно заменит на мировом рынке нефть, древесину, зерно, и создать который возможно только с помощью научных разработок и наукоёмких технологий, то она катастрофически мала. Российские поставки подобного товара теперь — это всего лишь 0,3% от всего мирового объёма высокотехнологичного экспорта (тридцатое место в мире!). Эту цифру я, разумеется, взял ту, какой она стала ещё до введения санкций. Чтобы ни у кого не возникло мыслей, будто я намеренно использую тут данные, проигрышные по объективным причинам. Впрочем, нашего технологичного товара как бы и нет вообще. Цифры постоянного на протяжении многого времени нашего участия в мировых поставках наукоёмких товаров, это ведь всего лишь уровень возможных технических погрешностей в расчётах. Нужны ли другие доказательства российского научного апокалипсиса последних лет!?
А ведь к этому упадку нынешней российской академической науки и упомянутый великий сверх всякой меры Лев Ландау тяжкую приложил десницу. И та губительная традиция, которую он заложил в науке. И это опять же не только мои соображения. Так вышло, что некоторые мои рассуждения на эту тему попались на глаза выдающемуся учёному, физику практического направления Льву Похмельных. Тут справка, конечно, нужна: Похмельных Лев Александрович, 1935 г.р., Москва. Выпускник физического факультета Московского Гос. Университета им. М.В. Ломоносова (1964). Канд. физ.-мат. наук (1974). Около 60 научных публикаций, патентов и сертификатов. Автор технологии метеозащиты Москвы от избыточных осадков методом засева облаков с самолётов льдообразующими реагентами (1982 -1990). Автор технологии коррекции погоды методом воздействия электронами на атмосферу (1989). Научный руководитель проектов увеличения осадков в Мексике (с 1996), на Кубе (2005-2008) и в Израиле (2011-2013), в Китае (2015 -2018).
Так вот что думает он о Льве Ландау и легионах подобных ему учёных теоретиков, не умеющих дать практических результатов, да и не стремящихся к тому: «Его книга "Квантовая механика" обобщила и закрепила в России и не только в ней мысль, что весь микромир описывается квантовыми представлениями начала и середины XX-го века. Критиковать Квантовую Механику (КМ) в течение века было запрещено, как и общую теорию относительности Эйнштейна. Поэтому только в 2005-ом г. появилась публикация о том, что постоянная Планка представляет собой комбинацию констант электродинамики — частное от деления энергии ионизации атома водорода W = 13,6 эВ на максимальную частоту колебаний электрона в этом атоме — на частоту Ридберга R = 3,29.10^15 Гц. h = W/R. Замена h на это частное превращает уравнения квантовой механики в электродинамические и бессмысленные. Оказалось, что все построения в этой как бы науке, начиная с Планка и кончая Ландау, не имели отношения к реальности. Тем не менее, за сомнительные уравнения, принципы и правила Квантовой Механики было выдано семнадцать Нобелевских премий, включая (в это число и) Льва Ландау.
До сих пор РАН обходит молчанием факт дефектности Квантовой Механики и запрещает ссылаться на новую российскую физику близкодействия, претендующую на замену Квантовой Механики и доказавшую свою правильность в макрофизике созданием, например, электрической технологии управления погодой с наполнением нескольких крупнейших водохранилищ в Мексике с незначительными затратами энергии. Этим результатом решена одна из главных проблем человечества: нехватки пресной воды на континентах.
Квазинаучная чушь Квантовой Механики между тем по-прежнему вдалбливается в головы наших студентов. Давно назрела необходимость реорганизации РАН и науки России с их переориентацией на практически значимые результаты!»