КАК ЖЕ МОЖНО БЫЛО НЕ ЗНАТЬ О ТЕРРОРЕ?
graf_orlov33 — 02.10.2021«НЕЗНАНИЕМ» СТАРАЛИСЬ — И СТАРАЮТСЯ — ЗАГЛУШИТЬ В СЕБЕ СОВЕСТЬ
22 года назад умер Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906-1999),
российский филолог, культуролог, искусствовед, доктор
филологических наук (1947), профессор (1951); председатель
правления Российского (Советского до 1991 года) фонда культуры
(1986-1993); академик АН СССР (1970); Герой Социалистического Труда
(1986). Приведу фрагмент из его воспоминаний о государственном
терроре в СССР 1930-х годов.
"Сейчас очень часто говорят и пишут, что население страны не
знало о размахе того ужаса, который представляла собою деятельность
Сталина. Я свидетельствую как житель Ленинграда, не имевший связей,
избегавший знакомств, мало разговаривавший с сослуживцами (я сидел
над корректурами, работая сдельно), что все-таки знал многое. Мы
действительно не знали деталей, но мы видели, как опустели в начале
1935 г. улицы Ленинграда (после убийства Кирова). Мы знали, что с
вокзалов уходили поезда за поездами с высылаемыми и арестованными…
<...>
Знаком того, что народ знал о злодеяниях Сталина, были анекдоты.
Запишу здесь только один, на котором есть своеобразная «отметка
времени». Побывала крестьянка в городе и рассказывает: «Висит
огромный, усатый, страшный и надпись над ним: «Заем пятилетку в
четыре года!» Действительно, висели плакаты с портретами Сталина и
надписью, призывавшей подписываться на заем «Пятилетка в четыре
года». Почему надо было призывать — неизвестно. Подписка на заем
была принудительной. Систематически записывал политические анекдоты
Корней Чуковский. Но когда в самом начале тридцатых годов пошли
обыски, он большую книгу с этими анекдотами уничтожил. Об этом
рассказывал мне Дмитрий Евгеньевич Максимов, навещавший
Чуковского.
О больших арестах знали уже в конце 20-х. Когда меня арестовали,
родители получили сто советов — что носить в передачах, что купить
на случай высылки, как защититься в тюрьме от вшей, где и как
хлопотать. Все в Ленинграде были готовы к неожиданным арестам, ибо
в произвольности их не сомневались. Поэтому уверения, что «там
разберутся и отпустят», были совершенно пустыми. Чаще всего так
успокаивали семьи сами арестовывавшие. Делали вид, что верят в это,
родные арестованных. Это было чистое притворство с обеих сторон.
Только у очень небольшой части тех, кого «брали», была слабая
надежда вернуться в семью.
Большие аресты были в издательстве Академии наук, где я работал
ученым корректором. Особенно много было арестовано именно в нашей
корректорской, где работали почти сплошь «бывшие». Расскажу такой
случай. После убийства Кирова я встретил в коридоре издательства
пробегавшую мимо заведующую отделом кадров, молодую особу, которую
все запросто звали Роркой. Рорка на ходу бросила мне фразу: «Я
составляю список дворян. Я вас записала». Я сразу понял, что
попасть в такой список не сулит ничего хорошего, и тут же сказал:
«Нет, я не дворянин, вычеркните!» Рорка отвечала, что в своей
анкете я сам записал: «сын личного дворянина». Я возразил, что мой
отец — «личный», а это означает, что дворянство было дано ему по
чину, а к детям не переходит, как у «потомственных». Рорка ответила
на это приблизительно так: «Список длинный, фамилии пронумерованы.
Подумаешь, забота — не буду переписывать».
Я сказал ей, что сам заплачу за переписку машинистке. Она
согласилась. Прошло две или три недели, как-то утром я пришел в
корректорскую, начал читать корректуру и примерно через час замечаю
— корректорская пуста, сидят только двое — трое. Заведующий
корректорской Штурц и технический редактор Лев Александрович
Федоров тоже сидят за корректурами. Я подхожу к Федорову и
спрашиваю: «Что это никого нет? Может быть, производственное
собрание?» Федоров, не поднимая головы и не отрывая глаз от работы,
тихо отвечает: «Что вы, не понимаете, что все арестованы!» Я сел на
место… Одна дама в нашем издательстве сказала: «Если завтра не
окажется на месте Исаакиевского собора, все сделают вид, что так
всегда и было» И это верно! Никто ничего не замечал (вслух,
конечно!).
Арестованы были барон Филейзен, барон Типпольд (по прозвищу «Два
барона» — он был не толст, но очень широк), лицеист Чернявский и
многие другие. Арестованы и высланы были не только дворяне. Я знал,
например, что отправили из Ленинграда и, главным образом, из его
дворцовых пригородов, всех бывших лакеев и служителей дворцов.
Некоторые из них продолжали честно служить и при советской власти и
были верными хранителями дворцовых вещей и исторических преданий.
Высылки и аресты этих людей нанесли потом колоссальный ущерб
сохранности дворцового имущества. Это теперь только отмечают как
«особые» 1936 и 1937 гг. Массовые аресты начались с объявлением в
1918 г. «красного террора», а потом, как бы пульсируя, усиливались,
— усиливались в 1928-м, 1930-м, 1934-м и т. д., захватывая не
отдельных людей, а целые слои населения, а иногда и районы города,
в которых надо было дать квартиры своим «работникам» (например,
около «Большого дома» в Ленинграде).
Как же можно было не знать о терроре? «Незнанием» старались — и стараются — заглушить в себе совесть. Помню, какое мрачное впечатление на всех произвел приказ снять в подворотнях списки жильцов (раньше в каждом доме были списки с указанием, кто в какой квартире живет). Было столько арестов, что приходилось эти списки менять чуть ли не ежедневно: по ним легко узнавали, кого «взяли» за ночь. Однажды было даже запрещено обращаться со словом «товарищ» к пассажирам в трамвае, к посетителям в учреждениях, к покупателям в магазинах, к прохожим (для милиционеров). Ко всем надо было обращаться «гражданин»: все оказывались под подозрением — а вдруг назовешь «товарищем» «врага народа»? Кто сейчас помнит об этом приказе. А сколько развелось доносчиков! Кто доносил из страха, кто по истеричности характера. Многие доносами подчеркивали свою верность режиму. Даже бахвалились этим!.."