КАК ДУШНО..

КАК ДУШНО...

   Подъехав к дому,  август подходил к концу, около двенадцати часов ночи, Виктор увидел на балконе фигуру, которая  махала руками и что-то кричала. Через закрытое и затонированное боковое  окно в машине он не мог  разобрать: кто и что кричал?

- Петро, сынок, - услышал Виктор, вытолкнутый тревогой из машины, - что же ты наделал?

   Дорогой мать не переставала выкрикивать: Петро, сынок и толкала Виктора в спину: да гони, гони быстрее, может быть, это не правда, ошибка.

   Каширская дорога от Домодедово   до Москвы была почти  свободна. Редкие машины. Некоторые из них слепили Виктора дальним светом, но он гнал машину, хотя слипались глаза, и ему хотелось спать. Вторые  сутки без сна.

   Люся  - бывшая жена  брата, глядя на которую, Виктор подумал: ведь красавица баба, что ему ещё в ней не хватало? -  встретила их с окаменевшем, опухшим  лицом, провела в столовую, в углу которой висела  старинная деревянная икона Николая Чудотворца и показала на белый листок, лежащий на чёрном полированном столе, который выбивался  из красного кухонного гарнитура.

- Вот, - она  заплакала.

   Потом достала из красного шкафчика  клочок листка  и бросила Виктору.

- Твоя записка, которую ты писал в последний раз.

   На листке крючковатым почерком: приезжайте, медицинский морг № 1, ул. Цурюпы 3, заберите тело.

   На клочке листа размашисто: уходишь от Люси – ты не брат мне. На глаза не показывайся…

   Это была сжатая в комок злость.

- Ты своей запиской, - Люся замолчала, но Виктор понял, что она хотела сказать.

- Но он же её не читал!

- Значит, кто-то другой читал.

- Бред, - ответил Виктор. – Кто  мог её ещё кроме тебя читать?

- Да у тебя всё бред, если кто-то с тобой не согласен, - вспыхнула Люся. – Ты знал всё, а молчал, прикрывал его. – Она выдохлась от крика. - Три дня он не появлялся у меня, Денис соскучился. Я поехала к нему на квартиру, а  на двери листок приклеен.  Тебе не дозвонилась. Ты такой же, как он. Матери вашей позвонила.

   Петро тяжело переживал, оставляя Люсю с  сыном Денисом  и уходя к Ольге и дочке Насте. Вначале он мыкался между ними, не оставаясь ни у одной, ни у другой, а уходил на Курский вокзал и просиживал до утра. Потом  стал пить, однажды включил газ и задохнулся бы, но соседи почувствовали запах и выломали дверь, а в тот вечер, отпраздновав свой день рождения с друзьями из МГИМО, стал  развозить их по домам.

    Возвращаясь, он уснул за рулём и врезался в столб.

   Это была официальная версия на искорёженный кусок металла, разрубившего Петра на части.

- Так Бог решил, - прошептала мать, когда они осматривали машину.

   От окровавленного переднего сиденья у Виктора засбоили нервы, и он захохотал.

- Перестань, - с яростью крикнула Люся, но Виктор хохотал и замолк, когда Люся плюнула ему в лицо.

- Освежись!

- Остановитесь, - попросила мать.  –  Никто не виноват. Он сам звал...  – Она запнулась. Сколько раз она уже произносила пугающее слово, прощаясь с отцом, матерью, мужем, сёстрами… -  Остался бы  жив, так и метался бы между детьми. Там Настя, здесь Денис. А  Бог  освободил его   от мук.

- Бог! – Люся затопала ногами. – А кто меня освободит? Вам сына жалко. А меня живую?

   Она кинулась к иконе и хотела сорвать её, но пробить мать не удалось.

   На похороны пришли  друзья из института, Ольга с Настей.

- Суки, - сказал Виктор, протолкнувшись к институтским Антипу, Коржу и Гарике. – Ведь знали, что он пьян. Не могли ногами дотопать. Извозчика нашли.

- Да мы его уговаривали. Он ни в какую. У него же бульдозерный характер.

   Дошло бы и до кулаков, если бы не мать.

- Оставь. Брата хоронишь.

- Да ведь это пришейники… Князья мгимоковские. Стол трещал от замаринованного чеснока, грибков, водки и пива.

   Он выматерился. Даже горе не перебило накопившуюся злость.

   Виктор повернулся и направился к Люсе с  Ольгой, чтобы отыграть свою злость на Ольге, но споткнулся на её словах.

- Ты прости меня, Люся.

- А за что тебя прощать. Ровня мы теперь с тобой, Оля. Любил меня, да разлюбил. Тебя полюбил, да… Детей только не нужно разлучать. Пусть знают, что они родные. От одного отца. Это всё, - грустно улыбнулась Люся, -  что осталось мне с тобой от его любви.

   Прошумели годы. Люся и Ольга встречаются. Дети тоже. Вместе ездят на Щербинское  кладбище: крестов взглядом не охватишь, а весной хлюпанье, от которого  слякоть в душе появляется.

   Виктор тоже ездит, но один.

   Холмик расположен возле кромки леса, от которого его отделяет ручеек: осенью забитый желтыми промокшими листьями берез, а весной чистой журчащей водой.

   Сколько Виктор  видел холмиков, но этот особенный. И не из-за мраморного смолистого цвета памятника, а из-за фотографии.

   Сколько прошло, а она  не выцвела от Солнца, не потемнела от дождя и снега, не выветрилась ветром, не стёрло её время. Оно словно только скользит над ней и доносит оттуда голос.

- Не переживай, брат. Не твоя же записка меня убила. Мать права. Бог  освободил меня от мук.

   Виктор понимает, что там молчание. А мысли  вырываются из его сознания, добавляя: Господи. Как бесконечна Вселенная, но как же душно порой человеческой душе в ней…