Как делается наука: план по валу или прорыв к новому

Нет худа без добра – закон о национализации РАН заставляет задуматься, как делается наука. Насколько о состоянии науки можно судить по числу публикаций? Или по числу публикаций в солидных (рецензируемых) журналах? Или по индексу цитирования? Или же нужны совсем иные критерии?

Мне приходилось видеть, как большие лаборатории и даже отделы весьма почтенного академического института десятилетиями переливают из пустого в порожнее. При этом они существуют как научные школы, постоянно производящие не только кандидатов наук, но и докторов, и член-корров и даже академиков. Оставаясь при этом «вещью в себе».

Видел я и как талантливый одиночка несколькими статьями создавал мощный прорыв, в который потом устремлялись десятки его учеников и сотни учеников учеников.

В какой из школ было написано больше статей? Где был больше индекс цитирования? Да, одинаковыми они, наверное, были.

Наука – это движение мысли. Всплески цитирования возникают там, где ученый решает задачу, над которой бьются, но не могут решить другие ученые. (Так произошло, например, с Перельманом.)  Но когда ученый предлагает новое направление – ставит новые задачи, ему не нужно рассчитывать на быстрое признание.  В этих случаях всё бывает очень по-разному. И мы знаем множество великих имен, которые получали признание через десятилетия после их смерти. Взять хотя бы того же Юнга в психологии. Или нашего Выготского, идеи которого только-только начинают пробиваться в западную психологию. Впрочем, список таких имен может быть бесконечен.

Именно из-за такого консерватизма автору в наши дни часто проще опубликовать книгу, чем статью в академическом журнале, особенно когда он не связан с редактором личными связями. Любое научное сообщество – это прежде всего сообщество, «тусовка». Со своими темами, интересами и правилами жизни. А прорывы в науке, естественно, всегда антитусовочны.

Что же нужно для того, чтобы научное производство могло развиваться? Нужно многое. Перечисляю не в порядке значимости, так как многие факторы здесь значимы равно.

Нужно, чтобы ученый не был голоден. Даже у молодых должна быть приличная зарплата.

Нужно, чтобы труд ученого был престижен – как это всегда было в России.

Нужна особая атмосфера в научной среде, когда сообщество заинтересовано прежде всего в качестве продуцируемых коллегами идей. Когда естественная зависть к чужому успеху лишена возможности мешать его развитию. Такой атмосферы на моей памяти в советской науке уже почти не было, хотя воспоминания о ней в мои молодые годы еще были живы.

Нужна максимальная творческая свобода для талантливых ученых. Среди математиков живет полулегенда о словах большого академика «Неважно, что будет делать Колмогоров, важно, что это будет делать Колмогоров» в ответ на чьи-то сомнения, что Колмогоров никогда не занимался тем, на что просит лабораторию.

Нужны научные лидеры, способные оценить качество предлагаемых новых идей и поддерживать молодые таланты. Это, к слову, очень непросто – суметь абстрагироваться от собственных устоявшихся представлений и увидеть ценность нового. Здесь необходим редкий сплав доброжелательности, мудрости и своеобразного альтруизма.   

Нужны открытые каналы связи между состоявшимися учеными и научным молодняком, чтобы первые могли учить, а вторые учиться. Здесь большой плюс университетской науки перед академической, если последняя оторвана от ВУЗов.

Были ли все эти «нужно» в советское время? Во всяком случае, в последние советские десятилетия этих «нужно» было много меньше, чем было нужно. Поэтому уже тогда стало все больше обозначаться наше отставание именно в фундаментальных областях.

Как это исправлять? Уж, конечно, не рейдерскими захватами. Возможно, ядовитое замечание Путина о невозможности системы реформировать саму себя и выстрадано в осознании нереформируемости изнутри путинской России, но российскую науку кроме российских ученых реформировать все равно некому.  

Ниточка же, за которую здесь необходимо потянуть, видна явно. Необходимо перестроить сложившуюся в науке иерархию таким образом, чтобы место в ней определялось исключительно талантом ученого и научного организатора, качеством работ его самого и его учеников. А не близостью к телу Самого, как повелось у нас издавна и как стало доходить до неприличия в последние годы.

Организационно это означает даже не реформу РАН, а выстраивание учеными рядом новой академии. Что для этого нужно? Прежде всего, понимание самими учеными, что другого пути нет. 

Конечно,  изолированной реформа науки быть не может. Как и во всех других реформах, здесь работает то же правило: чтобы перестроить науку, нужно перестроить всё общество. Но это не значит, что реформу нужно откладывать до того счастливого времени, когда наше общество станет совершенным. Прямо наоборот – оно будет совершенствоваться по мере прогресса  частных реформ: реформы науки, реформы образования и т.д..