К вопросу о традициях...

shurigin — 14.01.2012





...Эту историю десять лет назад я почти дословно записал со слов майора Алексея Ефентьева больше известного в миру как "Гюрза" - легенды первой чеченской войны. Десять лет этот рассказ не публиковался. Сегодня, кроме яркого языка рассказчика, а Лёшу можно слушать часами, он ещё интересен и тем, что почти напрямую проецируется в прошедший ниже спор - убивать или не убивать?..



...В тот день задача была обычная — к утру прибыть в населенный пункт Турти — хутор, чтобы, как бы точнее выразиться, “укрепить установленный порядок”. Задача обычная, цель конкретная, но поневоле заставляешь себя сосредоточиться. Ведь в этих кавказских джунглях, несмотря на все договоры и перемирия, идет война. Сколько бы я ни ходил в горы, но всякий раз сердце начинает учащенно биться. От страха нет лекарств ни для рядового, ни для майора...



...Но привычные дела загоняют чувство страха в самую глубину души, а подчеркнуто четкие действия моих солдат, их внимание, заботливость рождают какую-то ответную теплую волну, уверенность в том, что мы одно целое. В том, что мы сильны и задача будет выполнена...


Отряд небольшой — человек тридцать, “механы” и наводчики не в счет, их задача катить по “ниточкам”, да когда нужно — прикрыть. Разведка любит пеших, как тысячу лет назад, как сто, как десять. Это специфика.
Отряд вытянулся в цепочку и за мгновение до начала движения издал общий, почти слившийся в один, щелчок досылаемого в патронник патрона. А уже через минуту цепочка серо-зеленой змеей неспешно втянулась в сырой после дождя лес.
Прошли всего километра два — и тут началось. Два духа что-то рыли на липкой серо-бурой обочине дороги. Начали окружать — те бегом. Лес густой, стрелять бесполезно. Да черт с ними, в следующий раз не уйдут. Верно, не последняя встреча. Благо, их сюрприз, управляемый фугас, тут же “вскрыли” саперы. Их у нас двое, парни хоть куда. Одного прозвали “Старый” — тридцать восемь лет набежало, уж сын взрослый. Кстати, он тоже в саперах ходит, в нашей же бригаде. Батек, как узнал, что сын на контракт пошел, дома дела завязал — и к нему. Вместе ходят редко, чтоб наверняка кто-то живым остался. Мерзко, конечно, так думать, но на войне всякое бывает. Другой — “сапер-инвест” (так его прозвали и с тех пор прилипло) Андрюха, образование высшее, учитель. Дочь и жена дома, на Брянщине. Ростом невелик, но уважением пользуется — за мастерство и душевность.
Взял я как-то раз Андрея взамен раненого “Лиса” (другой сапер) — ему понравилось в рейды ходить, хоть и стонал поначалу. То раненая нога болит, то сердце покалывает, но сам втянулся да “Старого” за собой притянул. Пара получилась, что надо: возраст да рассудительность плюс опыт и мастерство— саперам без этого никуда.
Вышли из ущелья. Перед нами — долина. Узкая, лесистая, обрамленная со всех сторон вершинами — словно гигантская вытянутая чаша. На дне ее — кишлак, а господствовала над долиной гора. Там, по данным агентуры, — база “чехов”.
Быстренько установили “самовар” (миномет) и давай вершину обрабатывать. Звон плыл в ушах, упруго содрогалась земля и были хорошо видны ярко-синие разрывы мин в сгущающихся сумерках.
— Ладно. Хватит. Утром почистим склоны.
Легли спать. Одна треть отдыхает, две — бодрствуют. Таков порядок. Костров не жжем, курим в кулачок. Снайперы и у “чехов” работают неплохо.
Подъем. Технику оставляем на месте, с частью ВУНРа (взвод управления начальника разведки) плюс тройка из разведроты. Остальным чуть-чуть воды, по паре кусочков сахара — “солдатских конфет”, — зато побольше боеприпасов. И в путь. Идти сложно. Предательски шуршат сухие ветки и опавшая листва, а под ними то и дело вяжет ноги грязь. Скользко. Слабый ветер шевелит кроны деревьев, заставляя поминутно останавливаться и прислушиваться. Часа полтора идем к вершине, два раза какая-то лесная птица, словно кикимора из сказки, охнула со стоном в листве.
Замирали. До боли во лбу вглядывались в полумрак, но вроде все чисто.
К пяти утра на месте. Удача! Здесь действительно совсем недавно были “духи” и мы их выкурили. Два блиндажа, окопчик, емкость для воды, три забытых радиостанции, брошенные 12 цинков патронов к стрелковому оружию да ящик 82-миллиметровых мин. В блиндаже — стол, макароны в кастрюле, заправленные томатной пастой, поломанная лепешка, вилки и ложки на семь человек. А на улице, у входа в блиндаж, три засыхающих лужи крови, в одной — “сало” мозгов.
— Накормили “чехов” до самых мозгов, — ухмыльнулся Андрей.
— Ладно, хорош болтать, они из-за обстрела ушли, но скоро обратно подползут. Будем ждать гостей.
Мы отошли в глубь леса. Наткнулись на тропу, сделали засаду. И вновь повезло: не прошло и 20 минут, как услышали хруст ветки, затем быстрые шаги человека. В просвет между деревьями вышел молодой чеченец, смуглый, в черной робе, автомат беспечно болтается за спиной, в левой руке — портативная радиостанция. Шел не таясь. Вероятнее всего, уповал на ошибочное мнение, что “федералы” в лесу ходить боятся, держатся ближе к населенным пунктам и дорогам, тем более ближайший гарнизон в трех десятках километров отсюда.
Его подпустили на расстояние пяти метров, и двенадцать автоматов с разных сторон уставились в его грудь. Чеченец вздрогнул, остановился, как вкопанный, рука поползла было по ремню автомата вверх.
— Стоять! — шепотом скомандовал я. — Руки!
Чечен посерел и медленно вытянул к небу руки. Его тут же разоружили.
— Садись! — отрывисто бросил мой зам. — Валера, давай веревку. Будем вешать, суку.
Один из солдат снял с плеч РД, присел и расстегнул ранец. Пленник начал дрожать всем телом. Валера, высокий костистый разведчик, стал деловито вязать из капронового шнура петлю. Повешение для мусульманина — страшнее любой пытки. Солдат, убитый без крови, в рай не попадет, как не попадет в рай тот, у кого отрезали уши. Аллах, понимаешь ли, тащит душу на небеса за уши.
— Вставай, — рявкнул Валера и набросил “чеху” петлю на шею.
— Я все скажу, — завизжал пленник.
В душе я аплодировал своим орлам. Молодцы! “Раскрутили” чеха, “раскололи”. Многомесячная война в горах сделала из моих солдат не только опытных воинов, но и отличных психологов.
— Покажешь, где твои? — резко схватил его за грудки Валера.
— Покажу, дишь тыбля (честное слово по-чеченски).
И пленник сразу поник. Челюсть задрожала, глаза как-то сузились, до черноты посинели искусанные губы.
В нем боролись старые, как человеческая история, жизнь и смерть. Предательство для жителей гор равносильно смерти, но ведь тебе восемнадцать лет, всего лишь восемнадцать. Хочется, очень хочется жить, ведь совсем ничего не было: ни женщины, ни денег, ни праздников. Все еще впереди. А тут, на тебе: враги, петля, позорная безвестная смерть. Чудовищно, до боли в мозгах хочется спастись. Любым образом, хоть чудом — надо. Одна сторона — смерть, другая — предательство и жизнь. Конечно, если эти русские не обманут...
Кричала душа, в венах пульсировало: “Хочу жить! жить! жить!”
— Идем! — затравленно-загнанно выдавил из себя чечен, поднялся и как-то неестественно быстро, словно боясь своих слов, шагнул к лесу.
Подошел Андрей.
— Командир! Разреши, я его пытну. Больно быстро согласился. Как бы не затащил в засаду.
В глазах у сапера — холодная ненависть. Андрей умеет допрашивать. Любого молчуна разговорит. Не хотел бы я попасться такому в руки.
Бездонные ледяные глаза его топят, затягивают, гипнотизируют, устрашают. В них что-то ужасное, безразличное и беспощадное.
— Потом видно будет, — уклоняюсь я.
Что сломалось в этом бывшем учителе, откуда столько злобы? Может, это боль ранения или смерть товарища?
Этот чеченец скорее всего не по своей воле в банде, ему бы с девкой целоваться. Глаза у пленного воспаленно краснели: наверное, не спал пару суток. Он даже сгорбился под недобрым взглядом разведчиков. Почему-то стало жаль его.
— Подожди, Андрей. Рискнем. Кончить его всегда успеем.
Андрей зло, недовольно сверкнул глазами, но подчинился. Молча отошел.
Пленник вел нас по тропе вот уже полчаса. Вдруг что-то мелькнуло в лиловом просвете между двух огромных грабов.
— Всем лечь! — я почувствовал знакомый холодок приближающейся опасности. Группа рассыпалась по кустам. Заняла боевые позиции.
Вскоре стали отчетливо слышны шаги нескольких человек. Они то и дело переходили на бег. Это были “чехи”, продвигающиеся по узкой, чуть заметной в молодой поросли тропе.
“Чехов” пока только трое. Быть может, это “головняк” — головной дозор, а основной отряд идет за ними? Но узнать это мы не успели.
Они вышли прямо на нас. Деваться некуда, будет схватка. Сержант, лежавший метрах в пяти от меня, достал нож, протер потную ладонь о штанину. Вдруг первый чеченец резко остановился, его взгляд упал на пень дерева, за которым притаился сержант. Видимо, что-то заметил. Уловив его движение, сержант приподнялся и, рассчитывая на эффект внезапности поманил рукой маячившего в метрах семи перед ним чеченца. Тот какое-то мгновение стоял не шевелясь, а затем, как ошпаренный, одним прыжком метнулся за дерево. Прямо на стволы засады. Огонь открыли без команды, почти одновременно.
Двое “духов”, опрокинутые пулями в упор, рухнули в траву, третий бросился наутек. Вслед ему полетели сотни пуль.
— Береги патроны! Мы в духовской зоне. Снайпер, ко мне! Дай ствол.
Я взял винтовку и, как учил меня когда-то мой ротный в Афгане, навернул ремень на руку, сложив винтовку и руки в жесткую конструкцию. Прикинул направление бега, прицелился. “Дух” бежал, немного отклоняясь вправо, забыв от страха обо всем, не петляя и не уворачиваясь. Поймал его спину в перекрестье и мягко надавил на курок. Ахнул выстрел, дернулась от отдачи панорама в прицеле. Голова “чеха” лопнула, как спелый помидор, полетели во все стороны кровавые брызги. Тело подлетело вверх и затем грузно шлепнулось в куст ежевики.
— Готов! — услышал я над ухом азартный крик кого-то из своих.
Забрав оружие, документы и амуницию убитых, группа поспешно возвращалась. “Есть результат”, — торжествовали все. Но надо спешно уходить. Война беспечности не прощает. “Чехи” наверняка оправились от шока и идут по нашим следам.
Пленный, нагруженный двумя мешками трофеев, со связанными за спиной руками, бежал босой в середине группы. Разведчик, приставленный к нему, то и дело подталкивал его стволом автомата. “Чех” ослабел, всхлипывал, но останавливаться не рисковал.
В лагерь пришли к вечеру. Красное расплывчатое пламя костра мерцало в темноте, бойцы разогревали ужин. Оставшиеся в лагере расспрашивали о стычке в лесу и о захваченном пленнике. Совсем стемнело.
— Командир, разреши, я о нем “позабочусь”, — подсел ко мне Андрей.
С ним подошли еще несколько солдат, все как-то криво улыбались. Андрей настроил их “кончать” чеча. Бойцы предлагали сразу, Андрей же хотел помучить, оторваться на пленном за увиденных ранее распятых на крестах, обгоревших, со следами ужасных пыток своих сослуживцев, попавших раненными в плен к чеченцам.
И тогда я решил иначе:
— Андрей, он твой. Ты за него отвечаешь, и пока не выйдем к своим, чтоб с его головы волос не упал. Понял?
Андрей изумленно вскинул брови, но приказ командира не обсуждается.
— Понял.
Прошло трое суток, мы по-прежнему выполняли задачу в горах. Совершили еще пару дерзких налетов, захватили девятнадцать единиц стрелкового оружия и множество боеприпасов к нему. С пленным не расставались, таскали всюду его за собой. Народ даже как-то привык к нему. “Чеху” перестали связывать руки, ел он со всеми, и вообще внес какой-то странный колорит в рейд. Он тащил на себе трофеи и боеприпасы, за что его беззлобно прозвали “верблюдом”. Он и сам отзывался на эту кличку. Заискивающе улыбался, был предупредителен и услужлив. В свободные минуты бойцы проводили “агитацию”, объясняя ему наивно, по-солдатски, свое “понятие” войны, ее правды. Но настала пора уходить, был получен приказ вернуться в бригаду.
Надо было решать судьбу пленного. Я не хотел его смерти и обдумывал слова в его защиту перед подчиненными. Так уж заведено, что в разведке каждый имеет право голоса, но приказ командира не обсуждают. Однако хотелось, чтобы судьбу пленника “по-хорошему” решила вся разведрота.
Вечером ко мне опять подошел Андрей. Он мял в руках косынку и весь его вид говорил, что он хочет что-то сказать с глазу на глаз.
— Говори.
Андрей вытащил пачку сигарет, ловким щелчком вытолкнул до половины две сигареты.
— Закурим, командир? — предложил он.
Затянулись, сизый дым растаял в сумерках.
— Говори, чего тянешь?
— Я сразу к главному, хорошо? Командир, может, отпустим “чеха”? Что он нам за добро? Пусть дышит.
— Ты о ком? — словно непонимающе спросил я, “додавливая” Андрея на столь милое моему сердцу решение.
— О “чиче”. Пусть нас всю жизнь вспоминает. Да и мужики не против. Свою жизнь он отработал. Скольких “духов” нам сдал. Такие люди нам нужны. Пусть живет.
— Согласен. Отпустите утром.
...Наливался раскаленной дневной белизной восход. В суете сборов, выполняя необходимые распоряжения, подтягивая на себе снаряжение, клацая затворами, солдаты подходили к пленнику. Прощались. Кто сухо-презрительно, кто панибратски хлопал по плечу, кто степенно, спокойно. Чеченец всем улыбался: блестя чернотой зрачков, что-то бормотал на своем языке и слезы катились по покрытому слоем пыли лицу. Он что-то бубнил себе под нос, каждый раз повторяя: “Дишь тыбля”.
Хрипло взревели двигатели боевых машин, лязгнули гусеницы. “Бээмпэшки” тронулись в путь.
— Скорость давай! — крикнул я “меху”. В зелени леса растворилась одинокая фигурка чеченца.
Я лежал на броне, облокотившись спиной на башню. Вспоминал события последних дней и словно впервые осознавал, казалось бы, давно услышанное и известное понятие — “русский характер”. А как еще назвать эту отходчивость, душевную жалость к безоружному противнику, столь свойственную русскому человеку?
Андрей в полудреме откинулся на плечо одного из разведчиков. О чем он думал, что ему грезилось?
На душе у меня было светло, потому что мои солдаты, несмотря на горечь потерь, ужасы войны, способны вот так просто дать свободу пленному, простить врага, проникнуться к нему жалостью, принять как своего...
Рейд заканчивался. Война продолжалась.



февраль 1997 года.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив