К вопросу о сталинизме: история бедного прадеда

Первая кровь
Год назад, зимой, из Нижнего написал кузен: "Я в шоке. Наш прадедушка был расстрелян в 1937 году".
Потом позвонила сестренка. Позвонила она родителям, мы-то с ней переписываемся. Я сидел рядом с мамой, и, пока она говорила, понял суть: сестра по моему примеру увлеклась семейной археологией; но, поскольку оказалась ближе к нужным архивам, подошла к делу научно и обнаружила сведения про нашего прадеда - отца моего дедушки по маминой линии. Дядька мой, мамин брат, - упрямый антисемит и, следовательно, поклонник сталинского авторитета. А тут оказалось, что деда его расстреляли в сталинские времена. Правда - что успокоило дядьку - за антисоветскую пропаганду (советское время при всем уважении к Сталину дядька все-таки не любил).
Мама деда вовсе не помнила, да это и не удивительно: в день, когда она родилась, он подписал себе приговор в виде добровольного признания в собственной антисоветчине. А дома у него, на Красной Слободе, прошел обыск. Были изъяты альбом со старыми фотографиями, бумажная коробка со старинными деньгами, "протманет" с документами и 11 церковных книг. В тот же день обвинительное заключение было отправлено на рассмотрение тройки УНКВД, 10 ноября вынесен, а 20 ноября приведен в исполнение приговор - "расстрелять".
До сих пор в нашей семье не было ни одного расстрелянного во времена репрессий (двоюродный дед Анатолий - не в счет, официально он пропал без вести). И тут - такое...
И вот этой зимой сестра провела небольшое расследование этой истории, которая не давала семье покоя. Потому что и отец, и мать, и дядька (как я упоминал) с недавнего времени увлеклись отмершими и разоблаченными культами - поверили в Бога и Сталина. Спорить с ними бессмысленно, поэтому, как только наше общение переключалось на эти темы, я родителей покидал. А тут, как я надеялся, они свои воззрения подвергнут строгой ревизии. Логика мамы была такой:
- Нет, это просто нелепость! Не понимаю, чем советской власти мог помешать безобидный старик 67 лет? Это просто случайность, нелепая ошибка. Местный перегиб. Мало Сталин их расстреливал, этих местных начальников...
Самоубийственный характер
Далее мама продолжала:
- Ну, бывало до революции, напьется, выйдет на площадь у Кремля и начнет коленца выделывать да частушки про царя распевать. Бабушка много их нам рассказывала, но я только строчку из одной запомнила: "Царь Николашка да жена его Сашка". Эту частушку (очень по тем временам непозволительную) он распевал в день получки, танцуя вприсядку вокруг городового. А городовой, бабушка говорила, и глазом не вел - деда в этой части города хорошо знали. Если уж сильно разойдется, городовой ему скажет: "Иди проспись", - и все.
Теперь вот надо бы рассказать про деда чуть подробнее. Опишу по единственной фотографии. которая сохранилась в нашей семьей - там ему примерно как мне сейчас.
Был он среднего роста, довольно крепкий, с высоким лбом и сросшимися черными бровями, носил черную бороду. Своим удлиненным лицом с какими-то испанскими скулами и мускулистыми кистями загорелых рук он скорее напоминал крестьянина из Ла-Манчи. А по мне так он вылитый мордвин эрьзя. А вот первая жена его, умершая рано, запомнилась нашей родне очень красивой чувашкой. Был он, по понятиям нашего времени, осевшей в Нижнем Новгороде "лимитой", поскольку происходил из села на границе в Чувашией, но в городе закрепился, и дети его были уже горожане. До революции прадед служил писарем у воинского начальника в городе Александров, работал сторожем в Реальном училище, а потом устроился швейцаром в Горьковский государственный институт. Носил он красноречивое имя Николай, что в русском алкогольном именослове подразумевает пристрастие к спиртному. Наверное, поэтому на момент ареста он жил один в своей квартирке, похожей на конуру. А два взрослых сына проживали на прежней квартире с матерью - второй женой Николая. Видимо, у прадеда был сложный характер - судя по внешности, горячий. Но бабушка мамы отмечала его общительность и радушие. Потому частенько у него в гостях останавливались односельчане, прибывавшие в город за справками да по делам. Все это в сумме, видимо, стало причиной опрометчивого поступка. По следам одного из таких визитов прадед (возможно, под влиянием водки) и написал листовку, за которую его расстреляли.
Вестники
Кто же был у него в гостях? Мама считает, что односельчане - кто еще мог быть? От кого, как не от сельских жителей мог дед узнать про грабительски низкую закупочную цену на хлеб? Так или иначе, гости были. Как видно из протоколов допроса, прадед назвал их имена:
"Я, Синяткин Николай Васильевич, сорок лет проживаю в городе Горьком, раньше работал в реальном училище, тепери работаю в Госуниверситети при Советской власти никуда из города не выезжал. Имею двух сыновей одному 38 лет и другому 21 лет хлеб и муку покупаю в магазине на университетской улице 1 р.85 к. за килограмм. В Калининский (?) район хожу и хожу редко. в колхозе в комуне никогда не был за границей тоже
за границей тоже не был. Котова Афанасия Андреевича знаю не давно и Буслаева знаю Андрея Ильича заю с 1936 г."
Прочитав это, я расстроился. Больше нигде, ни в каких протоколах допросов (а их было три) эти люди не упоминаются. Откуда они взялись в признании, да еще в утвердительной форме, как ответ на готовый вопрос? Судя по странным ошибкам и повторам, свое признание прадед писал в очень сложном эмоциональном состоянии. Возможно, его били, а может быть, запугали. Так что умер он не как герой, это факт. Но я его не осуждаю, мне просто его очень и очень жаль.
Кстати, этих его товарищей я потом искал в Книге памяти. Не знаю, что прадед рассказал в застенках про этих людей, но - слава богу - в числе репрессированных (расстрелянных и сосланных) я таких не нашел. Так что, они, вероятно, преследованиям не подвергались. Это уже хорошо.
"Да здраствует собачья власть"
Как же это все было? Вечером 6 ноября прадед уже в темноте вышел из дома в фуражке и брезентовом плаще (видно, выданном по месту работы) и направился к нижегородскому Кремлю. Там, проходя мимо кремлевских ворот, через которые проезжали обитатели Дома Советов, он бросил записку следующего содержания:
"ГР. СТАЛИН В КОМУНЕ ПИШЕТ ЧТО ЗА ГРАНИЦЕЙ ВЗДОРОЖАЛА
ПРОДУКЦИЯ НА 28 И 30% А САМ ПОВЫСИЛ НА 300%
МУКУ ОТНИМАЕТ У КРЕСТЬЯН ПО 92 КОП А ПРОДАЕТ 30 РУБЛЕЙ ПУД
СТЫД И СТРАМ ДА ЗДРАСТВУЕТ СОБАЧЬЯ ВЛАСТЬ"
Написанная на куске оберточной бумаги простым карандашом, записка, как отмечает следователь, несмотря на плохую погоду (мокрый снег и грязь), была сухой и чистой.
Вальков и Дуппур
"Вопрос: Скажите, знаете ли вы не известного вам гр-на?
Ответ: неизвестного гражданина я совершенно не знаю, что он из себя представляет
Вопрос: скажите. где вы взяли контрреволюционную листовку?
Ответ: контрреволюционную листовку я взял у третьего подъезда проходящего в кремль, где ходят машины из дома советов.
Вопрос: скажите. вы видели, кто эту листовку бросил?
Ответ: я шел с гражданкой Дуппурой Ириной Эрнестовной с Алексеевской улицы и около трибуны, недалеко от нас, шол не известный гражданин осмотревшись по сторонам и что-то выбросил из рук... Прочитав листовку, мы совместно с гр-кой бросились за не известным гр-ном и нам на встречу шли два милиционера, которым мы рассказали о листовки и передали ее им".
Словом, когда прадед бросил листовку, ее подобрала парочка молодых людей: некий Вальков (учащийся, сын служащих, беспартийный) и латышка Дуппур (дочь служащих, служащая, беспартийная). Сестра заинтересовалась и поискала в архиве бумаги на Валькова и Дуппур. Валькова ей пришлось оставить как личность архивно-бесцветную, исчезнувшую навек. А вот с Ириной Дуппур вышла такая вещь: на момент роковой прогулки ее мама уже сидела в тюрьме и ожидала приговора тройки. Вероятно, девушка надеялась своим содействием в поимке антисоветчика каким-то образом помочь своей матери. Но через месяц после расстрела прадеда взяли и ее отца. Мать отправили в лагеря, а отца расстреляли в феврале следующего года.
Пружина
Сестренка считает, что дело на прадеда было сфабриковано, и какую-то роль в этом сыграла Ирина Дуппур. Она объясняет это какими-то хитросплетениями, но я сразу эту версию отбросил: и правда, кому надо плести интриги вокруг безвестной личности, старого человека, который теперь кажется мне вспыльчивым и неосторожным, склонным, как говорят, к чудачеству - непредсказуемому поведению. Верю потому, что я и сам такой. Где-то в глубине души, в тихом и пыльном углу у меня находится взведенная пружинка. Все хорошо, когда ни слово, ни событие. ни человек ее не замечают и ходят себе мимо. Но стоит кому-то из них потерять осторожность и задеть сторожок, запоры слетают с дверей и рушится весь сарай. И вот тогда приходится начинать все заново и зализывать раны - свои и чужие.
История закончена. Но родительской веры в Сталина это не опровергло. Мама назвала случившееся чудовищной ошибкой. И не учла при этом, что почти все приговоренные и их родственники думали то же самое. И вся страна считала Сталина Вождем, Учителем и Отцом. Только было это 80 лет назад.