К вопросу о нравственном прогрессе

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН (РАСПРОСТРАНЕН) ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ диаконом АНДРЕЕМ ВЯЧЕСЛАВОВИЧЕМ КУРАЕВЫМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КУРАЕВА АНДРЕЯ ВЯЧЕСЛАВОВИЧА
«Именно на Московскую эпоху приходится закат культа святых князей Бориса и Глеба. Постепенное угасание почитания святых братьев может объясняться не только изменением религиозного менталитета эпохи, но отчасти и сознательной политикой московских Рюриковичей. Уж слишком разительно отличалась братоубийственная политика потомков Даниила Александровича от идеала, завещанного святыми братьями, уж очень походили они в образе своих действий на сына двух отцов — Святополка окаянного.
На Московское время приходится и эволюция отношения к убийству вообще, отмеченная А. А. Горским. В эпоху христианской Руси XI—XIII вв. отношение к убийству и убийцам было сурово осуждающим, и более того, ряд ситуаций, которые в до- Владимирово время наверняка закончились бы убийством, теперь разрешаются по-другому. В это время происходит и отмена кровной мести и законного права на нее.
С началом монголо-татарского домината на Руси его правители вводят жестокую практику княжеских казней. В 1238—1339 гг. монголами было убито 15 князей. Такова была норма семейных взаимоотношений монгольских ханов.
На этом фоне изменяется отношение и к внутрирусским убийствам. Русские князья также освоили убийство в качестве акта политической борьбы, и ни одно из них не получило в литературе развернутой негативной оценки.
Смертная казнь попадает как норма в Судные грамоты XIV—XV вв. и Великокняжеский судебник 1497 г. Сознание Московской Руси предполагало допустимость убийства как нормы.
При этом данная норма оказывалась обоснована идеологически. Если в XII—XIII вв. летописец горестно считал позором, если «встает правоверный князь на правоверного князя», то в 1471 г. великокняжеские своды оправдывают поход Ивана III на Новгород тем, что тот «поиде на них не яко на христиан, но яко на язычников и ча отступник от православия». Было достаточно внести идеологические коррективы, чтобы оправдать и убийство, и факт гражданской войны.
диакон Александр Мусин. Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского Средневековья в контексте религиозного менталитета.— СПб., 2005. сс.326-327.
Достаточно сравнить два завещания — Владимира Мономаха и Ивана Грозного, чтобы понять различие двух этических и ценностных систем. Поучение Владимира Мономаха, местами напоминающее цитатник Псалтири, пропагандирует, несмотря на все жестокости средневековой истории, принцип библейский— «уклонись от зла, сотвори благо, найди мир и отгони зло». Согласно его этике — жалостливость и слезность выступают как главные добродетели. Вполне в духе поступка Бориса и Глеба Владимировичей князь призывает: «Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его». При этом князь требует ограничения произвола дружины как в социальном, так, очевидно, и в эконоческом.
В духовной грамоте Ивана Грозного любовь к ближним как социальная функция древнерусского княжья заменяется заботой о ближнем круге сподвижников — тот самый «сладкий привет» к своей дружине. Иван призывает любить и жаловать тех, кто служат царю, а остальные должны жить в страхе царской немилости: на изменников и тех, кто государю были непослушны, «опалы класти, а иных кознити и животы их и статки имати»
Такая идейная настроенность напрочь перечеркивает заветы Владимира Мономаха, ставящие убийство и немилосердство вне закона. В поучении самостоятельная забота об управлении, присущая Древней Руси, превращается в идею самовластного правления. Однако в исповедании четко сформулирована и корыстная, материальная заинтересованность в проведении репрессий, ведущая к обогащению правителя и его приспешников и предвосхищающая экспроприации Нового времени. Однако такая этика вновь резко противоречит общественному и воинскому идеалу Древней Руси.
сс.330-331
В эпоху древнерусского христианства меч был подчинен кресту, а не крест был подавлен мечом и поставлен ему на службу, как это произойдет в эпоху Московской Руси. Формальная инерция исторического мышления и его содержательная трансформация сделали возможным такую подмену при сохранении казалось бы прежней риторики союза меча и креста. Однако словесная пелена не должна закрывать от нас сути происходивших явлений, которая выявляется, в том числе, благодаря анализу памятников материальной культуры. К тому же и сама риторика стала более византийствующей и помпезной, пелена сгустилась, риторические фигуры, словно заклинающие читателя и слушателя поверить в «христолюбне» «христолюбивого воинства», уже сами по себе должны насторожить нас. Еще ветхозаветные пророки предупреждали: «Твердят: „Мир! Мир!“ — а мира нет».
Именно топосы, связанные с христианским воинством, должны были заполнить пустоту, господствующую в московской казарме, поскольку по-настоящему христианский идеал воина был вытеснен политической конъюнктурой. Церковная фразеология и религиозная активность епископата решительно ставились на службу политике насильственной централизации и откровенного экспансионизма Московского царства. Безразличие к содержанию и было восполнено интересом к словесной форме. Именно тогда христианская эортология, литургический календарь церкви были приспособлены к обслуживанию воинских побед великокняжеского оружия, военные походы перестали соотноситься с великопостным подвигом, а строительство храмов превратилось в сооружение победных обелисков и не рассматривалось более как особая форма поминовения убиенных воинов.
Такое равнодушие к воинской этике хорошо проявилось в изменении военной эстетики эпохи зрелого Средневековья. Уже на рубеже XIII—XIV вв. исчезают свойственные Древней Руси мотивы украшения оружия и предметов ежедневного обихода христианской символикой, прежде всего различными формами креста. Из «структур повседневности» было изъято постоянное напоминание о нравственном и религиозном долге. Очевидно, такого молчаливого напоминания требовала совесть человека Древней Руси. Совесть человека Московской Руси была вручена духовнику. Удивляет не столько практически полное исчезновение христианских и библейских сюжетов из способов орнаментации оружия, сколько замещение их в ряде случаев сюжетами культуры ислама. Парадоксально, но боевые шлемы с сурами из Корана начинают приписываться князьям-воителям Древней Руси, в частности святому князю Александру Невскому. Здесь видится не просто влияние военной моды, диктуемой армиями мусульманского мира, или утеря исторической памяти. Ориентализация русской социально-политической системы, как и воинской культуры и организации, обретает здесь свою осязаемость и перерастает из области историософских спекуляций и исторических аналогий в непререкаемую плоскость образов материальной культуры.
сс. 340=342
***
Спустя века очень православный депутат Госдумы Виталий Милонов выразил готовность лично дать по голове ледорубом музыканту Андрею Макаревичу (признан в России иностранным агентом).
Впрочем, сегодня более моден экспорт «новичка».
|
</> |