к проблеме фашизации

farma_sohn — 23.01.2010

Запись на сайте enadtochij.phronesis.ru.

http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/1791/1796/

Коля Плотников свел воедино свои размышления о предпосылках адекватного построения историографии русской философии.

Я, разумеется, сочувствую такому посылу и со многим там согласен.

Но осторожно замечу, что все описанные им проблемы “русского философского языка” легко найти и в иных державах. “Африканская” и “латиноамериканская” философия, к примеру, оперируют набором примерно тех же инвектив и ламентаций. Наверняка подобное можно найти и в философии юго-восточной азии, там, где пытаются мыслить “на западный манер”. даже конструируемый Хайдеггером разговор японца с вопрошающим что-то мне напоминает

Более того, внутри самих европейских философий существует тот же самый набор проблем – и в части непереводимости с одного философского языка на другой, и в части тех черт, которые Николай выделяет как присущие “русской попытке философствовать”. Философы типа Маритена или Сартра – это что такое? католические парафилософы 20-30х годов во Франции, кстати, прекрасно находили общий язык с руссскими пароходными философами – тем же Бердяевым. Не без проблем взаимонепонимания, но все же. Если почитать претензии к маритену со стороны академических философов-картезинцев во Франции – я думаю, получится примерно тот же набор, что и описанный Николаем применительно к русской философии.

А ведь подобных парафилософов, описывающих религиозный опыт через мешанину из хрен знает чего – полно было и в Германии, насколько мне известно?

Или вот возьмем современность. Весь этот “религиозный поворот в феноменологии” во Франции. Что эти люди делают и как их описывать? Насколько их признают академические феноменологии “строгой школы”? Николай, кстати, поминает “данное” из переписки Франка с Бинсвангером. Ну так вспомним Марьона с его “данным”. Это что такое и как его едят?

Или что такое Левинас, со всеми его критиками хайдеггеровского и гуссерлевского языка. Сильно ли отличается его способ мысли от того, что пытались делать русские философы “религиозного толка” в России в начале прошлого века?

Другое дело, что следом в Европе идет академическое дисциплинирование. Целая армия тех, кто концептуализирует усилия странных сумасшедших. Так был концептуализирован тот же Левинас (далеко не сразу) или квазирелигиозная феноменология. Или вот сейчас идет работа над Симондоном, человеком весьма странным и маргинальным. Более того, Батай, Арто и даже Де Сад были концептуализированы и стали местом академической философии во Франции.

Ну а про то, что такое Деррида – мы и говорить не будем. Это вообще какое-то буйство всего, что описал Николай как “русская философия”. Кроме, правда, ее религиозно-мистической составляющей, здесь Деррида был тверд, иначе бы не имел бы он совсем никакого хода в академический мир, скорей всего.

Образы национального вообще чрезвычайно спекулятивны. Ведь есть же попытки и сделать национальным русский язык, все эти мощные движения “национальной картины мира”. результаты их часто анекдотичны.

Надо не выделять, видимо, объект “русская философия” по национальному признаку, но строить какую-то минорную философию – общеевропейскую, разделение в которой пролегали бы и через русский материал. Ибо он глубоко не однороден, и Шпет и Бердяев едва ли живут в одной вселенной. Бердяев, как мы знаем,перестает быть “русским”, если начать его сопоставлять среди похожих на него способов постановки его проблем – в среде протестанских и католических людей, работавших на границе теологии и философии (а ведь именно это среда дала Хайдеггера, Блоха, Беньямина, Розенцвейга и целую кучу других людей по всей Европе).Кстати – Розенцвейг – это кто? Русский философ? Или еврейский философ и есть идеальный русский философ?

Тут, конечно, входит в дело очень специальная инстанция – т.н. “академическая философия”. Которая сама себя уполномочила судить о коерантности дискурсов и принадлежности цеху.

И тут таки мы действительно обнаружим “национальные образы”. Или национальные мафии. При чем не покрывающие всей среды в своей стране, разумеется. Уже во Франции мы обнаружим гражданские войны за “настоящую философию”. История Деррида общеизвестна. Но это лишь вишенка на пироге. А что скажут немецкие университетские профессора о многом у своих французских соседей – можно себе предстванить. Или что они говорят о том же Слотердайке.

Ну а как относятся к континентальной философии англо-саксонские люди, и какие смешные разделения сущетсвуют внутри тех же США, что там понимают под философией (вполне институционально) мафиозные аналитики – общеизвестно.

На этом большом фоне ничего такого особенного нет в русских проблемах с философией и философским языком. Язык советского марксизма был весьма строг и носил все черты дисциплинарного дискурса – так что нашел и отзвуки в Европе. ПОд него была создана мощная универсоитетская и более широкая институциональная машина – и вот вам результат.

Русские филсофы начала века в основном были эссеистами-журналистами. Был же и вполне академический филсофский слой – но он мало кого сегодня интересует. Что-то я не вижу, чтобы какой-нить Лопатин стал звездой новых книжек про русскую философию.

Гибель марксисткого дискурса – далеко не завершенная, кстати, – оставила после себя пустоту. Отсюда нынешнее безумие, усугубленное нынешним состоянием воспроизводства университетско-академического знания. ясно, что нынешний палимцест более всего заинтересован в производтсве того, что именуется “русской философией серебрянного века”, он создал этого монстра и им легитимируется в своем производтве философии-кошелька (поминая термины Делеза из его совсем не академического проекта с Гваттари).

Но и само производство знания между тем меняется на наших глазах. Вот что такое гендерные исследования или там постколониальные? чем это отличается от того, что вменяет НИколай “русской философии”?

Вобщем, у Николая, мне кажется, имеются некоторые непроявленные посылки об адекватных способах институциализации и дисциплинаризации знания и его разделения. Их стоило бы критически обдумать и обсудить.

что, конечно, не отменяет вопроса об “истории понятий”. Но как ее строить, какие “недискурсивные формации” задействовать для истолкования дискурсивных формаций (которые еще предстоит построить для филосфоствования и парафилософствования на русском языке) – огромной сложности вопрос.

Я вон уже писал про Ибн-Рушди и вызванные им проблемы, привевшие, кстати, к рождению и субъекта, и бытия в позденсредневековой философии.Но такого рода масштабные заходы – а явно это один из возможных, не более того – заставляют шататься здание вообще всей истории философии, как она сложилась на сегодняшний день. С какими трудностями сталкиваются те, кто пытается вызвать такие землятрясения – видно на примеру мучительного развития проекта Либера по археологии субъекта. Братья-медиевисты уже точат ножи и вилки. Вский конкретный специалист без труда побъет генерализатора, производящего новые концепции генеалогий – примеры Фуко и Либера -достаточны.

Вот, к примеру, я только что с коллоквиума лингвистов, где темой была – история самой лингвистики как концеотуалозация оной.там было много любопытного для меня как не-лингвиста, но вот лыком в строку к тому,что пишет Николай: он поминает Виноградова как пример революционной разработки “критики языка”. А вот ни фига, анализ лингвистами его программы исследования “литературного языка” показывает Виноградова как безнадежного архаика, не имеющего за душой (с той поры, как он стал патриархом и крестным отцом волей судеб) ровным счетом ничего. Т.е. пример получился комичный у НИколая. И никакой его вины в этом нет, разумеется. Ибо Виноградовым как великим русским ученым проели мозги, а виноградовская мафия, наверно, жива до сих пор. Я взял этот пример только чтобы показать, сколько ловушек на пути тех, кто выходит за рамки твердой земли своих конкретных академических разысканий.

Я обязательно попрошу моих коллег-лингвистов прочесть эту статью и прокомментировать. Интересно, как они, хорошо знакомые с проблемами производства концепций “научного языка” и “литературного языка”, воспримут посыл про “философский язык”. Как правило, расуждения того же Фуко о языке заставляют их брезгливо морщится. Для них это – беллетристика. У нас одна коллега пишет диссер про переводимисть и концепт субъекта в совр руссой филосфии. Для лингвистов ее рассуждения – скандальная бессымслица. Что не значит, конечно, что лингвисты могут нам помочь. Я в этом сомневаюсь. Их собственные проблемы с русскими лингвистическими концепциями (даже с рецепцией Соссюра каким-нибудь Якобсоном) напоминают наши проблемы с русской философией. Но зато хорош сравнивать с научным подходом, имеющимся рядом, в соседней дисциплине с филсофской “критиой языка”.

Мне кажется, что главное в гипотетической историографии русской философии как истории понятий – это запрет на нормализацию. Иначе и начинать не стоит. Интерсны как раз “непереводимости” ( в духе известного словаря под ред Б.Кассин). Или, еще иначе: эта философия должна служить постановке каких-то оригинальных проблем. Иначе смысла в такой археологии немного. Показывать, что здесь вот – ненормальная феноменология, а здесь – дурацкая античная философия, аздесь – “предвосхитили” – зачем нужно? Я с интересом взираю, к примеру, на шпетоведение, все разрастающееся -и не понимаю, зачем люди это делают. Шпет для них не ссть способ постановки каких -то современных проблем философии – в том что девелось читать. Это дикая никчемная архаика, с которой может соперничать разве что какое-нить синергиеведение им.Хорунжего, бессмысленное и беспощадное.

Вот здесь проблема – полная оторванность всех вопрошаний о русской филсофии от современных филсофских дискуссий. ПОэтому и знание – мертвое. До сих пор не удосужились поставить проблему пассивного синтеза в том, что похоже на феноменологию в русской пара или просто философии перовй трети 20 века. А это – проблема того самого данного как даримого, современной религиозной феноменологии и т.п., т.е. СЕГОДНЯШНИЙ день филсофии. Если бы вывести тех же русских парафеноменологов в этот контекст (а им дело не исчерпывается) – эти философы заговорили бы по чем-то неархивном. Но нет. Шпетоведы просто не понимают вопроса, им адресуемого в упор (я проверял на одной из главных шпетоведок).

Бахтин заговорил и стал всемирно знаменитым не сам собой. А будучи искусстно препарированным через перевод. Во Франции – через переводы Тодорова и Кристевой, изготовивших совершенно неузнаваемый, но зато понятный в спорах конца 60х-начала 70х текст. наши лингвисты как раз это подробно разбирают.Но я вижу в этом примере нечто и вполне позитивное – вот как работает “культурный перевод”. перевод в обратном направлении работает ничуть не иначе.

Агрессивный маркетинг русской философии как имеющей отношение к сегодняшнему дню континентальной мысли – вот задача “новой русской истории философии”. Как минорной линии самой этой континентальной мысли (пребывающей ныне в кризисе, кстати). А иначе и начинаться не стоит. Добавлять провинциальности и без того провинциальной российской мысли – точно не трэба.

Сохранено