к предыдущему

Пекут, скажем, хлеб, и полопались кое-где края — так ведь эти трещины, хоть несколько противоречащие искусству пекаря, тем не менее чем-то хороши и особенно возбуждают к еде. Или вот смоквы лопаются как раз тогда, когда совсем поспели; у спелых маслин самая близость к гниению добавляет плодам какую-то особенную красоту. Так и колосья, гнущиеся к земле, складки на морде у льва, пена из кабаньей пасти и многое другое...
Вот он сам и есть что-то вроде "лопнувшего края" для стоицизма - да и для всего античного духа, пожалуй. В глубине этого разлома уже угадывается личинка настоящей индивидуальности, неведомой древним. И вот поэтому за его пафосом в пользу подчинения космическим ритмам распыления-собирания ощущается такой родной нам страх смерти (пусть и безотчетный для него):
О смерти: или рассеянье, если атомы, или единение, и тогда либо угасание, либо переход.
Смотреть на бег светил, ведь и ты бежишь вместе, и мыслить непрестанно о превращении одной стихии в другую. Ибо такие представления очищают от праха земной жизни.
(Эй, Марк, хватит уже тупить там! Давай окончательно сюда, к нам - в земную жизнь! Она одна - не прах как раз...)
|
</> |