Живем дальше. Ч.2

tatiana_gubina — 15.08.2015 Часть 1 здесь

Обрывочные воспоминания о тех месяцах. Пытаюсь восстановить ход событий — получается плохо. Помню, что в какой-то момент во мне словно что-то сломалось. Но в какой именно, и отчего — что произошло, была ли какая-то конкретная причина, толчок, событие, ссора… Или просто кончился «запас прочности»? Не могу вспомнить…

Листаю старые записи. Читаю:

«И днями длится - плохо, плохо, плохо.... Этот чужой ребенок - нет, какой там ребенок - чужой человек живет в моем доме, ходит, стоит, сидит, жует, проводит по мне равнодушным взглядом, спросишь - зыркает исподлобья, потребуешь хоть малости какой - в ответ с интонациями взрослеющей хабалки - "А почемууу я далжнааа?" Ходишь и думаешь - господибожемой, ну и зачем я испортила себе жизнь, вот нафига мне это счастье сдалося, я вообще для чего это все огребла?

А вечером вдруг так пробивает жалость к ней - стоит, уже в пижаме, глазами хлопает - ну дура-дурой, простигосподи, и ничегошеньки ведь не понимает, что плохо, почему плохо. И обнимаю ее, прижимаю к себе, прижимается доверчиво, как будто и не было никаких разборок и претензий, и головой зарывается, и сопит где-то там, ниже плеча. Отстраняю от себя немножко, смотрю ей в лицо - взгляд светлый, чистый такой, ну дитя и есть дитя.

Знаешь, - говорю, - вот разобрать бы тебя на кусочки, а потом собрать по новой, с самого начала. Кусочки хорошие такие, но собраны как-то неправильно. Пересобрать бы.…" "А у меня - не так, - отвечает мне она, - мне знаешь как кажется? Как будто я робот, которого очень давно не смазывали, он заржавел, и от этого плохо двигается. Как будто меня надо смазать, и переналадить, и детали починить". Удавиться можно...........»

Читаю эти строчки, и плакать хочется. Ведь понимала она сама, что что-то не так. С ней не так. С нашей жизнью — не так. И стояли мы обнявшись, и чувствовали, наверное, в тот момент друг в друге поддержку, и тепло человеческое. А потом опять — чужое, дикое, непонятное… Злое, разрушительное.

Иногда, помню, думала — смотреть бы на все попроще. Не морочиться идеями, не хотеть несбыточного, жить как живется, судить обо всем просто и без рефлексий. Два раза в неделю к нам приходит помощница по хозяйству, Валя. Уборка-стирка-глажка. Энергичная женщина, приезжая, работает в трех домах, и еще за старушкой какой-то приглядывает, за жилье. Говорит — «Ну что вы, Татьяна, переживаете? Взяли сиротку в дом, она благодарна быть должна, а она мало того что благодарности не чувствует, так еще и выделывается. Вломили бы ей посильнее, чтобы свое место знала. А вы ей — сапоги вон дорогущие. Зачем ей такие сапоги?»

Валя начищает эти сапоги, и смотрит на меня почти с укором. Я понимаю, что она сама себе такие сапоги купила бы, но ей дорого. И она искренне не понимает, отчего этой «сиротке» такое благо привалило, за просто так. А она вон пашет-пашет, и не может позволить себе столько хороших вещей, которые у нашей девочки под кроватью комками валяются. Валя выгребает из-под деткиной кровати «добро», ругаясь себе под нос. Иногда возвращаюсь домой, она подходит - «Татьяна, вы уж простите меня, я конечно, права не имею, но уж не удержалась, сказала ей все, что думаю, пока вас не было!» Я отвечаю — мол, чего вас прощать, у вас с ней свои отношения, я тут вроде и ни при чем.

Валя женщина прямая, горячая, за словом в карман не лезет, и при этом — обидчивая очень. Помнится, проработала у нас недели две, и обиделась — я попросила ее не оставлять ведро посреди коридора. Валя ведро отодвинула, пошла оделась, собралась — уходит. Спрашиваю — куда? Отвечает — я у вас работать не буду! Я не могу работать, когда мне указывают, где ведра ставить! Я смеюсь — а чего, говорю, такого — я вас попросила, вы переставили, в чем проблема-то? Стоит, вся негодованием пышет, рассказывает мне, что у нее характер такой, не переносит она ничего подобного. Минут двадцать с ней разговаривали — жалко же бабу, работает хорошо, она мне нравится, и ей у нас, вижу - нравится, просто таракан у нее вот такой в башке живет. Смотрю — вроде отходит понемножку. «Ну а что же говорит, будет, если я снова ведро где-то не там поставлю?» «Да чего будет — снова попрошу переставить, вот и все!» Улыбается. Ладно, говорит, давайте я у вас еще поработаю.

Меня она с тех пор зауважала — видимо, я была единственной в ее карьере, кто сумел ее в чувство привести, и без ущерба для самолюбия. Потом-то она у нас несколько лет работала, а из других домов чуть что уходила — тут ей так поперек сказали, а там эдак. Голову вздернет — я без работы не останусь, как я — никто не работает! Это уж точно — так все терла, плинтуса иногда отваливались. Бывает, подойдет, совета спросит — то про бабку свою, то про мужика какого-нибудь, то про дочку, которая там, на родине, осталась, и в коледже выучилась, и хочет теперь за границу уехать, и за иностранца замуж выйти. Разговариваем… Советов я ей, конечно, не даю, слушаю, поддакиваю да переспрашиваю, она сама все и скажет, что в мыслях крутилось. Меня потом благодарит — как вы мне хорошо подсказали! Я про себя улыбаюсь.

Сует мне сапог под нос — посмотрите, ну что же это такое! Да, действительно — весь носок ободран, кожа слезла клочьями, и как это детка умудрилась? Зову, спрашиваю. Сначала та делает большие глаза — первый раз вижу, потом признается — пока утром ждала меня у машины, носком сапога лед с бортиков отковыривала. Там такой лед, пополам с грязью примерзает, вот она и била по нему. Ну вот что тут скажешь? И правда сама я мама-дура, ну зачем я ей взрослые девичьи сапоги покупаю, красивые и дорогие, если знаю, что ей вот так вот интересно. Купила бы «вездеходы» какие-нибудь, и в бюджете экономия, и проблем никаких. Эх… «Вот будешь теперь в ободранных сапогах ходить, - в сердцах говорит Валя девочке, - новых-то не купят!» Детка пожимает плечами — я знаю, что ей это и вправду безразлично. В новых, в старых…

У них с Валей свои отношения. Валя считает, что воспитание — штука простая. Говори погромче, чтоб услышал. А если не услышал — вломи посильнее. Свою дочку она, похоже, так и воспитывала. Как, спрашиваю ее при случае, у вас отношения? Ужасные, говорит, у нас отношения, дочка меня ни в грош не ставит. Чего ни скажу — все не так, мать — дура. Надо, говорит, было с ней построже — сейчас уже поздно. Мою детку она не тронет, в этом я уверена, границы допустимого в чужой семье Валя чувствует очень хорошо. Да и детку поди тронь — ростика она маленького, а силушка в ней не девичья. Захочет — сама кого зашибет.

Я вижу, что у них есть какое-то свое взаимопонимание. Поломавшись под деткиной кроватью и выругавшись разными словами (при мне эти слова вполне литературны, но я подозреваю, что когда меня нет, словарный запас несколько расширяется), Валя велит девочке самой разбирать свалку. Удивительно, но та выполняет все беспрекословно, и явно без малейших обид на Валю. Впрочем, был моментик, когда детка попыталась заявить, что Вале тут «деньги платят, вот пусть она и делает». Насколько я поняла, дальнейшая разборка проходила на уровне «иерархии в стае», и стороны пришли к понятному им соглашению. Детка — член семьи, и имеет право пользоваться оплаченными услугами — до известного предела. Зато Валя — старшая, взрослая, и имеет право указываеть ребенку, где тот выходит за рамки. Я наблюдаю это со стороны, их «паритет» меня вполне устривает.

Иногда присутствие чужого человека напрягает. Валя у нас всего два дня в неделю, но срывы, и мои, и деткины, случаются все чаще, и иногда голоса повышаются и в ее присутствии. Для нее это, похоже, дело нормальное, она скорее, нашу прежнюю «тихую» жизнь воспринимала как нечто необычное. Иногда я плачу, и она меня утешает - «Да что вы расстраиваетесь. Чего плакать-то, ну просто недохват у человека. Шариков недоложили, и все».

Меня этот «недохват» и смешит, и возмущает. Словечко такое, емкое, я не могу не оценить его меткости. Одновременно мысль — какое право она имеет так говорить! Это же мой ребенок, а она говорит такие вещи, по сути — оскорбительные. Впрочем, говорит-то она не напрямую детке, а мне. Мне так плохо, что любое утешение приходится впору — и я думаю о том, что и тут я «сдала позиции», еще полгода назад я потратила бы время, чтобы объяснить моей утешительнице, что к чему в теме детей-сирот, и отчего нельзя относиться к моей детке так, как она. Сейчас у меня нет ни сил, ни желания менять чьи-то взгляды, я смотрю в сторону, киваю, говорю — да ничего, все пройдет, мы найдем понимание, все будет хорошо.

Иногда я, находясь на позитивной волне, начинаю рассказывать Вале что-то «тематическое», про детские дома, и про то, что многое можно изменить, и что главное — принятие и понимание. Она слушает, потом спрашивает — «и что, Татьяна, вы действительно во все это верите?» Она говорит — «вы хороший, добрый человек, Татьяна, но вы себя убьете. Уж очень вы все близко к сердцу принимаете». Мне становится плохо от ее слов. Мы с Валей в этом смысле как будто в разных измерениях. Для нее есть одно — благодеяние, и благодарность, которая должна тут быть, а ее нет. Меня корежит от идеи «благодеяния», но я не могу объяснить своей собеседнице, как и что тут для меня по-другому. Не нахожу слов. Пожалуй, я и мыслей уже не нахожу. Думаю — а я сама-то понимаю, что делаю? Раньше вроде понимала. А последнее время живу на «автопилоте», и думать боюсь о том, что такое происходит в моей жизни…

Снова читаю старые записи:

«… - Ну зачем мне учить историю? Мне ее не надо учить. Учительница не требует, чтобы мы учили, говорит, чтобы просто прочитали. Если я буду все учить, что задали, я до десяти вечера просижу. Зачем учить этот параграф, если я все равно все забуду через неделю?

Выбешивает. Вот весь вечер выбешивает. И только на следующее утро до меня вдруг доходит - так ведь это же она позицию свою отстаивает, аргументы приводит, причем несколько сразу!! Сама ж ее учила, мол, если не согласна - аргументируй, убеждай. Вот она меня и убеждает».

Пытаюсь вспомнить, как это было. Про «выбешивает» - помню. Про то, что отказывалась учить историю — тоже помню. Зацепила меня тогда эта «история». Не то чтобы я так уж хотела, чтобы детка ее учила. Но вот приносит же пятерки — чуть не с каждого урока. Пятеееоорки! А спросишь хоть самую малость — не знает. Вообще, ничего. Не просто не знает — не понимает, о чем идет речь. Фраза из учебника — абракадабра для нее. Ну ладно, учебники, как всем известно, написаны «ужасно», и если ребенок не понимает того, что там написано, то это принято относить «на счет составителей». Но она вообще — не понимает. О ком идет речь, о чем, а главное — зачем все это. Нет у моей детки в голове ни «географических» привязок, но «временных» - когда, где и с кем все это происходило, она сказать не может. Она вообще удивляется, когда я говорю, что описанные в учебнике события когда-то происходили с настоящими людьми — ей казалось, что это просто так кто-то зачем-то придумал.

И вот эти отличные оценки. Их ставит та самая учительница, которая, как я давно знаю, «жалеет сиротку», и пытется ей «помочь». Я все размышляю — пойти с ней поговорить? И как я ей объясню, что она приносит вред моему ребенку? Что детка и вправду верит, что она «все знает». Ну или что «ничего такого не надо». И она безусловно верит в то, что она - «отличница». Здравствуй, очередная халява! Я прикидываю, как я могла бы поговорить об этом с человеком, который абсолютно уверен в том, что творит добро. Понимаю, что у меня вряд ли получится. Корю себя за то, что пускаю ситуацию на самотек…

И — да, я пытаюсь видеть хорошую сторону. Детка отстаивает свою позицию. Я в очередной раз отмечаю, как хорошо моя девочка стала говорить, как четко она произносит слова, как грамотно строит фразы. Она вкладывает чувства в свою речь, у нее богатые, насыщенные интонации. Да, это не те чувства, которые мне хотелось бы «слышать», но в каком-то смысле это естестсвенно. Как психолог я не могу не знать о том, что выход из оцепенения происходит через негатив. Никто не выскакивает из подавленных, «убитых», депрессивных состояний сразу к радости и светлому принятию мира. Сначала — агрессия, и злость, и отвержение. Только так. Потом, постепенно, плохое будет уходить. Эти мысли скользят по краю моего сознания. Я знаю умом, что это так. Но мои чувства восстают, здесь и теперь я отвергаю все эти премудрости, мне плохо от ее агрессии, от ее «отстаивания позиций», я устала, я больше не могу, я давала ей достаточно времени, и сколько я от нее уже принимала, хватит, хватит! Хватит! Плохо мне, и безнадежно… И все психологические теории — дерьмо. Ничего хорошего вообще не будет… Так я чувствую себя — там, глядя на свою детку...

Вот еще, запись из прошлого:

«… - Когда мы ссоримся, мне кажется, что я бык, и что я мчусь на тебя... А у тебя такая красная тряпка в руках, и ты мне ее показываешь... - это она мне говорит.
- Дивный образ. Только мне вот все время кажется, что это ты мне красную тряпку показываешь, - это я ей, в раздумьи.
- Да, наверное, ты права...»

Удивительно. Как мы с ней разговаривали. И ведь это ее образ — бык, красная тряпка. Такой яркий, емкий образ. И как она согласилась, что образ можно «повернуть»… Отчего же у нас не углублялось, не закреплялось это понимание? Не помню…

Помню, что мне помогали разговоры - приходить в себя, хоть как-то восстанавливаться. Долгие разговоры с теми, кто понимает, о чем идет речь. Та психолог, из детского дома еще, бывшая коллега, которая потом «вела» мою девочку — она звонит, расспрашивает, слушает. Я ей рассказываю, поначалу осторожно — поймет ли, не осудит ли? Понимая, что не осудит, говорю-говорю-говорю. Знакомые-подруги, тоже приемные мамы, с этими можно не боятся, что осудят, этим можно все — как есть. Иногда, правда, каждый ситуацию на свой лад понимает, у каждого свои нюансы, но это не страшно, это не мешает, слушаем друг друга по очереди, все разное, но все похоже. И тупик у каждой — тупик. И понимание, что надо жить дальше, и искать силы, и конечно, мы их найдем, куда мы денемся. Фраза «я больше так не могу» означает всего лишь, что прямо сейчас мне нужно ее сказать, и потом идти жить дальше.

Знакомая приемная мама рассказывает, что ездила в дом отдыха, поездка специально для приемных семей. Говорит о том, как там было хорошо, и интересно, и много знакомых. Для родителей были семинары, для детей — игры, и совместное что-то, ну и вообще — пообщались, поговорили, поддержали друг друга. Спрашивает — может, ты тоже поедешь в следующий раз? Я говорю — нет. Я не поеду. Давно уже поймала себя на этой мысли — я не хочу ездить куда-то «как приемная мама». Это немного странно, для меня самой. Я не понимаю, в чем тут дело, это просто ощущение — мне не нравится «социальная роль» приемной мамы. Я не могу этого объяснить. Не потому, что я «устала от всего этого», нет. Это было с самого начала. Что-то про «социальные стереотипы» - мне не нравится, когда они идут «впереди меня». У меня есть приемный ребенок, но это мое личное дело. Не нужно относиться ко мне как «к той, которая...».

Впрочем, никаких сложностей эти мои странные мысли для меня не создают. В опеке регулярно предлагают воспользоваться услугами для приемных семей, но с нашей опекой мне просто — они ни на чем не настаивают, и можно просто написать письменный отказ. В школе у моей детки льгота на бесплатные обеды и завтраки. Я ей говорю — льгота есть, ты можешь ею пользоваться, или нет. Это твое право. Поначалу для нее было новостью, что можно — не пользоваться. Она ест эти бесплатные обеды — иногда, почему бы и нет. Но я рада, что у нее, похоже, понемногу растворяется былой стереотип «если ты ребенок-сирота, то ты делаешь то-то и то-то».

В целом, мы живем плохо. Мы ссоримся, я чего-то хочу от детки, и чего-то от нее требую, и она чего-то требует, и против чего-то протестует… Я не помню, чего такого мы друг от друга хотели, что вызывало постоянные ссоры, сцены, разборки. От чего мрак стоял стеной, и было так невыносимо. Мы воевали друг с другом — я и детка. И я уже не была «умным взрослым», чутким понимающим приемным родителем, ну или - почти не была, мы обе были быками, несущимися друг другу в лоб, и «красные тряпки» злого упорства реяли над нашими головами…

Мне говорили — что ты хочешь, это переходный возраст. В переходном возрасте они все такие. Я понимала, что отчасти это так. У моей Самой Старшей тоже был переходный возраст, и она давала мне жизни. Или мы обе давали друг другу жизни? В любом случае, я хорошо помнила, как это бывает. И я знала, как это бывает у других — впрочем, у всех по разному. И мне упорно казалось, что дело тут не только в переходном возрасте. Что-то еще...

Конечно, я останавливалась, и пыталась осмыслить, и возвращала себя в спокойное, вдумчивое состояние — иногда. Вечерами мы разговаривали с мужем, и я «сливала» на него негатив, накопленный за день. Иногда он сам «вовлекался», и волна агрессии поднималась и в нем тоже — и это было хуже всего, потому что у меня не оставалось никакой опоры, и я проваливалась…

Я помню, что Младшая все больше стала обо мне заботиться — в самом прямом смысле. Она приносила мне чай, и говорила - «мамочка, полежи, ты устала», и иногда я не выдерживала, и начинала и ей «сливать» свой негатив. Я понимала, что этого нельзя делать ни в коем случае, но — делала. Моя младшая дочь все больше превращалась в заботливую «мамочку» - для меня. Понимала ли я, что делаю? Отчасти — да. Но только отчасти, опять-таки, краем сознания, и отмахивалась от этих мыслей, потому что если их принять, и посмотреть правде в лицо - за что тогда держаться?

Еще одна старая запись:

«… в очередной раз с мужем не соглашались - зависит ли все в жизни человека от него самого, или же есть судьба, предопределение, заданность? Последнее время у нас с ним часто на эту тему философические дискуссии случаются, так как повод есть - ходит этот повод, кушает и спит, то сопит, то вопит, то улыбается, то руками размахивает, неустанно наводя на размышления, не пропадет ли наш скорбный труд...
...
Такая картинка родилась, с топографическим уклоном. Топография несколько метафорична...

Вот, например, идет человек через горы - трудно идет, вверх-вниз, где-то карабкается, за камни руками цепляется, тропинка узкая, а главное - это одна-единственная тропинка, по которой можно пройти. Вот нету другой, и все. Ни слева не обойдешь, ни справа, ни развилочки, ни обходика. Камушки из-под ног сыпятся, а впереди узкое место, карнизик над обрывом, и надо собраться с духом, и пройти там, страшно, высоко, кругом камни, расщелины, а идти надо, одна дорожка.

И вдруг кто-то умный говорит - вот ты задумайся, ведь в жизни человека все зависит от его выбора, каждый должен найти свой путь, свой собственный! Нет предопределенности, нет заданности, все в жизни человека зависит от него самого... Все пути ему открыты! "Открыты-открыты", думаешь ты, нащупывая хоть какую-то опору для левой ноги...

Другая картинка. Степь да степь кругом, степь широкая. Земля твердая, ровная. Всадник по полю скачет. Хочет - туда скачет, хочет - сюда скачет, хочет - круги наворачивает. Вся земля ровная, все триста шестьдесят градусов в его распоряжении. И вот кто-то ему скажет - ты найди свою дорогу, выбери направление, определись, милый! Нельзя же так - и туда, и сюда... Надо целенаправленно, последовательно, в одном направлении, шаг за шагом. Шаг за шагом. Эхххх, есаул, ну ты догадлив был...»

Сейчас я читаю, и пытаюсь вспомнить - какая из этих картинок была мне ближе? Да обе, каждая на свой лад. Карабкаюсь по этой горной тропе — нет, дело не в том, что она одна, и что она — предопределена ли, нет ли. Какая разница! Дело в том, что сил нет. Мне не нужно - «решение». Мне нужно — силы. Я не могу двинуться вперед. И не могу двинуться назад. И зависнуть и никуда не двигаться я тоже не могу, потому что прекрасно понимаю, что долго так не продержусь — это же не отдых, это тщетное цепляние за острые выступы, и рухну я в эту пропасть не сейчас, так очень скоро… А вот пришел бы кто-то умный и сильный, да и вытащил меня оттуда! Или попросту — пинка бы дал, для ускорения. Нет никого, нетууу…

И про степь — тоже близко. Не понимаю я, где дорога, куда дорога, зачем дорога. Как «правильно»? Что именно делать? И чувство, что все перепробовала, и все — не так. И не знаю я. И никто не знает…

«Просто жить» не получается — очень уж плохо. С мужем философствуем — это оттягивает, но ненадолго. Внешне жизнь наша заполнена разнообразными делами. Мы с девочками продолжаем заниматься икебаной — каждая из нас делает успехи, на свой лад. Мы ходим в фитнес. Девочки плавают, и участвуют в соревнованиях. Мы читаем книжки — и вместе, и по отдельности. Мы смотрим кино. Мы гуляем. Я договариваюсь о том, что выйду на работу — сколько можно сидеть дома. Надеюсь, что работа вытащит меня из состояния «все плохо и безнадежно». Внешне, для других людей, не заметно, что я пребываю именно в нем. По крайней мере, мне кажется, что незаметно.

Я по-прежнему пытаюсь понять свою девочку. Я догадываюсь, что она скучает по своему бывшему приемному папе. Пару раз она меня спрашивала — почему я с ним поссорилась. Каждый раз я отвечала — все то же самое, как это было для меня. Она выслушивала молча. Один раз спросила — помирюсь ли я с ним когда-нибудь. Я ответила — не знаю, мне самой не очень хочется, и подозреваю, что и ему тоже. Она сидела в задумчивости. Я задала вопрос — может быть, она с ним общается, и знает что-нибудь о том, хочет ли он помириться? Она замотала головой — очень поспешно — нет, нет, она не общается, и мне подумалось, что скорее всего — да, какое-то общение между ними есть. Но она мне про него не скажет.

Я понимала, что с этой темой у нас все плохо. Разрыв с папой не прошел даром. Я была почти уверена, что какая-то доля нашей теперешней агрессии «повисла» именно из-за этого. «Сломанная» ситуация, и непонятно, как ее починить. Мне приходило в голову — может, просто позвонить ему, и восстановить отношения, без затей. Пригласить в гости. Моральных трудностей у меня тут не было — позвонить я могла. Но вот дальше… Я представляла, как он приедет — победителем, отцом, и как будет себя вести. Конечно, это были только мои предположения, и, возможно, все было бы совсем не так, но я не могла через это переступить. Не первый год знакомы-то, и вряд ли он за эти месяцы сильно изменился. Сейчас сделаю шаг навстречу, и опять буду хлебать ложкой одну субстанцию, и теперь уже до бесконечности… Мне хотелось поговорить об этом с девочкой, но при малейшем упоминании «папы» она дергалась и замыкалась.

Я часто думала о ее прошлом, и о том, как ей было раньше, и как живется сейчас. Как-то я решила поговорить об этом. Подозвала свою детку, предложила сесть рядышком. Убрала весь негатив, заранее настроившись, что приму все ее ответы просто как информацию к размышлению. Спросила — скажи, ты иногда скучаешь о той жизни, которая у тебя была раньше? Ну, может быть, там, в тех временах, осталось что-то такое, что тебе сейчас кажется — лучше, интереснее, более привлекательным, чем то, что у тебя есть сейчас?

Она сначала посмотрела на меня с недоверием, видимо, опасаясь, что я спрашиваю с подвохом, и начну оспаривать, или убеждать, что сейчас — лучше. Но мой вопрос был честным, и она это почувствовала. Сказала — да, есть такие вещи. Вот, например, на гимнастику она там ходила, а здесь на гимнастику не ходит. Еще она там ходила в бассейн. И гуляла сколько хотела, а здесь нельзя так помногу гулять. Я внимательно слушала, держала ее за руку. Бассейн меня искренне удивил. Она сама рассказывала - в тот бассейн ей ходить было скучно, плавать она не умела, и проводила время, держась за бортик. И воды она боялась. Я осторожно переспросила, стараясь, чтобы мои слова звучали нейтрально — но ведь тогда она и плавать не умела? Детка кивнула — да, не умела, но все равно — ей хочется в тот бассейн. Я поблагодарила ее за ответы, мы еще чуть посидели.

Она поинтересовалась — зачем я все это спрашиваю. Я ответила — мне важно понимать, как ты себя чувствуешь, и скучаешь ли по той жизни. Я сказала — конечно, я не могу тебе вернуть тот бассейн, и ту гимнастику, и те прогулки — тоже, но я хотела узнать, как это для тебя. Она кивнула — да, я понимаю.

Разговор не выходил у меня из головы. Я крутила ее ответы так и эдак. Ну, с прогулками — понятно, там ей действительно было привольнее, чем здесь. Но вот гимнастика? По ее же собственным словам, она ненавидела эту гимнастику, и не хотела туда ходить, у нее там что-то не получалось, и отношения не складывались. И по этому поводу дома возникали конфликты. Отчего же сейчас она вспоминает эту гимнастику как нечто, чего она лишилась? Да и с бассейном то же самое получается. Загадка…

В какой-то момент меня осенило. Эти ее ответы «легли» куда надо, и другие мысли, которые давно варились у меня в голове, вдруг сложились в картинку. Все вместе — вот эта тоска о вещах ушедших. И ошеломляющая, сметающая все агрессия в текущей жизни. Отвержение нашей теперешней жизни — ведь все чаще я слышала от детки именно это — я не хочу тут с вами жить, я не хочу делать это, и это, и то, и другое, и третье — самые обычные, простые вещи, которые, казалось бы, не могли сами по себе вызывать столь бурных отрицательных эмоций. Она отвергала меня — я чувствовала это все сильнее, и понимала, что не я сама тому причиной, хотя я могла и добавлять негатива. И подростковый возраст — «переходный». И еще — мелькало в ее словах нечто… Что-то почти неуловимое. И мое ощущение, что — что-то здесь не так. Вдруг — я поняла.

Переходный возраст, да. Возраст, когда взрослеющий ребенок «отвергает» семейные устои. Пытается «выйти» наружу, в большой мир, и отталкивается от того, что так заботливо давали родители — нет, я хочу сам, я должен пробовать сам, я сделаю наперекор, потому что мне надо как я, а не как вы. Но… В обычной семейной ситуации, как бы ребенок ни отталкивал от себя «родительские ценности», он все равно, по большому счету, остается «под куполом родительской протекции», если можно так сказать. Я же отлично помнила, как это было с моей Самой Старшей дочкой, да и свой возраст я помнила — ты устраиваешь бунт, но «небо» над головой — незыблемо. Мирозданье остается в целости и сохранности — просто потому, что для тебя есть только одно мирозданье — то, в котором ты родился и рос. Оно — аксиома.

А у моей детки нет этой «аксиомы». И отвергая «устои», она разрушает — все. Вместе с «куполом». Да и есть ли он, этот купол? Одна семья, другая семья, и детский дом — это ведь тоже дом, хотя его и не приято «считать» за семью, но это тоже — вариант мирозданья, и он таким и остается в судьбе, и третья семья. За что тут держаться? Чтобы оттолкнуться от чего-то, надо это «что-то» иметь. А тут — нет ничего. Ничего устойчивого. Ничего, чтобы существовало бы «от начала времен». Вот она и разрушает — все.

Я подумала о том, что, на самом деле, этим можно объяснить многое. Обычно, когда у приемных детей начинается переходный возраст, приемные родители переносят это очень тяжело. И им все говорят — ну что вы хотите, это же просто переходный возраст! Ничего особенного, у всех так. А вы так трагично относитесь к самым обычным, закономерным вещам. Теперь я поняла, что, на самом деле, все не так. И приемный ребенок может переживать свой переходный возраст, свое взросление совсем не так, как ребенок, у которого семья не «ломалась». Для него тут не остается «опоры», за которую он продолжает держаться. Разрушается — все. Приемные родители могут чувствовать, что происходит что-то не то. Что-то, чего не должно быть. Все очень плохо, и непонятно, что именно. А вот это и плохо. И что самое плохое — непонятно, что с этим делать.

Я долго ходила с этими мыслями, не понимая, какие выводы я могу из них извлечь. Могу ли я что-то противопоставить? Могу ли я как-то «укрепить мирозданье»? Я не видела никаких «практических» выводов.

Прошло еще какое-то время, и я, не то в инстинктивной попытке "укрепить мирозданье для детки", не то сопротивляясь своему собственному разрушению, становилась все более жесткой и требовательной, все меньше стремилась к пониманию, и заботило меня только одно - чтобы эта "конструкция" хоть как-то устояла. Я стала резче относиться к тому, что мне не нравилось. Я стала настаивать на том, что «рамки» стоят именно там, где я их установила, и границы проложены там, где я решила, что они будут проходить. Было ли это ошибкой — я не знаю… Это не было «планом», или осознанным решением. Я не отдавала себе отчета в том, что я делаю именно это. Потом, спустя пару лет, когда я смотрела на этот период уже другими глазами, я пришла к выводу, что делать нужно было не совсем то, и совсем не так. Но на тот момент — я шла по этому пути. Другого я не видела, и даже не подозревала, что он существует.

Продолжение...

Сохранено