История про то, что два раза не вставать

berezin — 10.03.2012 Заговорили о Паустовском.
Видимо, причина в Булгакове, поскольку они оба питомцы Александровской гимназии. (Вертинского, кстати, оттуда выгнали).
Удивительно то, что Паустовский родился в Москве, а сейчас, когда всё смешалось, кажется киевлянином.
Его много ругали - ещё при жизни.
И не только литературные начальники, но и коллеги. Один из них назвал Паустовского "гениальным плохим писателем".
Действительно, Паустовский очень интересен, если пишет про себя - как в знаменитых повестях о жизни, но мгновенно, когда выстраивает самостоятельный сюжет, становится чудовищно сентиментален.
Беда, собственно, не в самом Паустовском, а в специфических ожиданиях публики.
Это ожидания чувств, что бы уж доподлинно были чувства, и жизнь, и слёзы, и любовь.
В антисентиментальную эпоху спрос на чувства и романтику, конечно, никуда не пропадает.
И общественный желудок будет их выделять хоть из таблиц Брадиса.
И вот Паустовский занял особую нишу "про чувства и природу". Он во множестве взял из прошлой русской литературы приёмы и вписал их в советскую реальность. И пошли у него бродить по страницам все эти чудовищные старики в потёртых шинелях, декабристская любовь и кованные розы как символ повышенной духовности.
Тут ведь нет особой тайны: желание человека сопереживать никуда не девается, даже в эпоху коллективных чувств. И крестьянки чувствовать умеют.
А Паустовский был, с одной стороны, хорошо образованный человек - всё-таки в его жизни была Первая Императорская Александровская гимназия и огромный корпус прочитанных книг. Он помнил всю эту старую культуру, будучи очень молодым. С другой стороны, он миновал индустриализацию литературы.
Но даже интереснее - он миновал пору экспериментов его коллег.
Всё это буйство форм, попытки выразить новый рождающийся мир новыми средствами - шум языков Бабеля и Платонова, лязганье конструктивизма, понемногу скрывающиеся в тени настоящего абсурда развлечения обэриутов - это всё его как-то минуло.
Зато потом Паустовский, очень точно попал в точку общественного интереса к природе, лесам и зверушкам, охотничьим рассказам, что была вырезана из общественной эстетики лет на тридцать. Плюшевые пледы, слово "офицер", дачная веранда с сиреньью в вазе, бокал шампанского с видом на море, все эти эстетические ориентиры вернулись ещё при Сталине.
Я тут недавно размышлял над одним его рассказом.
У Паустовского есть рассказ 1943 года под названием "Снег". Это удивительный текст хотя бы тем, что он написан в точности по канону святочного рассказа.
Суть там в следующем - во время войны в маленьком северном городе поселяется певица из Москвы с дочерью. Живёт она без мужа (замужество было неудачное). Они поселились в доме старика, который сразу умирает. "Татьяна Петровна привыкла и к городку и к чужому дому. Привыкла к расстроенному роялю, к пожелтевшим фотографиям на стенах, изображавшим неуклюжие броненосцы береговой обороны. Старик Потапов был в прошлом корабельным механиком. На его письменном столе с выцветшим зеленым сукном
стояла модель крейсера "Громобой", на котором он плавал".
Это совершенный мир, что называется "дореволюция", и вот московская певица ходит по дому трогает чужие вещи и лицо хозяйского сына что служит "в Черноморском флоте" (сам предлог тут отдаёт запахами старины и добротности). Да и живёт в эвакуации певица не только с дочерью, но и с её нянькой - так что это рассказ об особом социальном слое. Под лаской плюшевого пледа.
Но вернёмся к сюжету. Лицо молодого лейтенанта на фотографиях кажется женщине знакомым.
Впрочем, лейтенант приезжает на побывку, но ещё на станции, узнав, что отец умер, собирается обратно.
Всё же он остаётся на ночь и между этими молодыми людьми возникает чувство привязанности.
Они чувствуют влечение друг другу, и лейтенант всю ночь ворочается на диване в кабинете, потому что "каждая минута в этом доме кажется ему драгоценной и он не хочет её упустить".
Наутро он едет на войну, а с дороги пишет: "Я вспомнил, конечно, где мы встречались, - писал Потапов, - но не хотел говорить вам об этом там, дома. Помните Крым в двадцать седьмом году. Осень. Старые платаны в Ливадийском парке. Меркнущее небо, бледное море. Я шел по тропе в Ореанду. На скамейке около тропы сидела девушка. Ей было, должно быть, лет шестнадцать. Она увидела меня, встала и пошла навстречу. Когда мы поравнялись, я взглянул на нее. Она прошла мимо меня быстро, легко, держа в руке раскрытую книгу Я остановился, долго смотрел ей вслед. Этой девушкой были вы. Я не мог ошибиться. Я смотрел вам вслед и почувствовал тогда, что мимо меня прошла женщина, которая могла бы и разрушить всю мою жизнь и дать мне огромное счастье. Я понял, что могу полюбить эту женщину до полного отречения от себя. Тогда я уже знал, что должен найти вас, чего бы это ни стоило. Так я думал тогда, но все же не двинулся с места. Почему - не знаю. С тех пор я полюбил Крым и эту тропу, где я видел вас только мгновение
и потерял навсегда. Но жизнь оказалась милостивой ко мне, я встретил вас. И если все окончится хорошо и вам понадобится моя жизнь, она, конечно, будет ваша. Да, я нашел на столе у отца свое распечатанное письмо. Я понял все и могу только благодарить вас издали".
Татьяна Петровна отложила письмо, туманными глазами посмотрела па снежный сад за окном, сказала.
- Боже мой, я никогда не была в Крыму! Никогда! Но разве теперь это может иметь хоть какое-нибудь значение. И стоит ли разуверять его? И себя!
Она засмеялась, закрыла глаза ладонью. За окном горел, никак не мог погаснуть неяркий закат".

Из этого рассказа (он был очень популярен, и я даже помню, как часто его хорошим актёрским голосом читали по радио), можно вывести многое.
Про то, что это рассказ святочный, я уже сказал.
Но заметьте, всё в этом тексте выглядит так, будто Паустовский написал его в 1915 году, а потом положил в стол лет на тридцать.
Это я к тому, что советская сентиментальность делалась из эстетики Российской Империи рубежа веков. По сути, она делалась из русской литературы - как Паустовский Мещерской стороны делался из Пришвина, как Белый-Бим-Чёрное-Ухо из Куприна, как Луна, собственно, сделана из сыра.

Кстати, чтобы два раза не вставать, я ещё вот что скажу. Тут в комментариях сразу возникли полярные мнения - либо "ату его, графомана" или, наоборот, "это не сентиментальность, глупые, а широта его души". Надо уважать оба эти мнения, но правда, как всегда, посередине. Во-первых, зона личных предпочтений необяснима, а значит бесспорна, во-вторых, читатель всегда вчитывает в писателя то, что ему нужно, а не то что тот писал. В третьих, анализ того, как устроен мир, так интересный мне, собвершенно не обязательно интересен другим. Другим-то хочется непосредственных чувств, и что в этом дурного? Я-то мизантроп, и жизнь моя негуста..

Извините, если кого обидел

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив