История моего равнодушия

Как вы, конечно, понимаете, брежневская эпоха мало способствовала гражданской активности. Можно было сравнительно рано понять, что происходит, но никаких действий по изменению происходящего предпринимать было невозможно. Комитет, озабоченный безопасностью советского государства (не страны, а именно государства – системы управления), пресекал такие попытки моментально и крайне жестко. В лучшем случае можно было рассчитывать на эмиграцию. Но это – в лучшем.

Что оставалось? Заниматься своим делом. Если повезло его найти. В противном случае – семья, дом, дача, хобби...

Мне найти своё дело повезло еще в ранней юности, и я мало грустил от невозможности реализовать гражданское чувство. Конечно, я с почтением относился к героям, кто добровольно шел на плаху, но сам на амбразуру не бросался. Как и многие другие "диссиденты в душе". Большинство из нас просто мечтали уехать (и большинство – уехали при первой возможности): у вас своя свадьба, у нас – своя.  

Потом настала Перестройка. Поверить в нее было очень трудно. Но и поверив (в моем случае это произошло за полтора года до конца СССР), я не бросился в гражданскую активность. Почему? По нескольким причинам. Одна – понимание своей личной неспособности что-то изменить. Вторая – я не видел необходимости что-то менять, и так всё шло (как мне казалось тогда) правильно. И третья – опять-таки было много важных личных дел. Куда более важных, чем участие в политических играх – в полной степени бессмысленных и даже не очень-то и приличных для нормального человека. В некотором смысле, это тоже было "у вас своя свадьба, у меня – своя": общественная и личная жизнь виделись мне разделенными и не слишком связанными друг с другом.

Оглядываясь назад, на то, что происходило 20-25 лет назад, я думаю, что конкретно в моем случае такое решение было правильным. По одной простой причине – в том состоянии, в каком я пребывал тогда, я всё равно не мог привнести в те процессы ничего полезного. (И это при том, что был я в те годы уже даже не очень молодым и вполне успешным ученым.) Как и все окружающие, я ликовал, но (как я вижу это сейчас) не понимал ровным счетом ничего, и разделял с окружением все мифы, которыми мы тогда жили: про пятисотдневный путь к западному счастью, про рынок всё наладит, ну, и про всё остальное, кто помнит то время –  знает.

В этой уверенности, что "свадьб" две и что дела общественные, государственные меня лично не касаются, я провел еще лет десять. Интересно, что годы эти в моем случае были заполнены занятиями для того времени крайне нетипичными: размышлениями, исследованиями, экспедициями и писанием книг. Я открывал очень многое – о мире и о человеке. Но еще очень долго оставался в уверенности, что общественное и личное в значительной мере отдельны, независимы одно от другого. И что можно жить своей жизнью, мало заботясь об общественной.

И поэтому, даже отчетливо видя, ЧТО происходит осенью 99-го, я не пытался это своё виденье  озвучивать. Не пытался и позднее – еще лет пять. Во-первых, потому что "а что я могу?". А во-вторых, потому что "у них своя свадьба, а у меня – своя".

Правда, постепенно к этим двум мотивам моего молчания добавлялся и третий: я всё больше сначала догадывался, а потом всё отчетливей понимал, что сказать по большому-то счёту мне пока что не очень-то и есть ЧТО. Конечно, можно было возмущаться и негодовать. Возможно – и нужно. Но ничего предложить я не мог, и со временем понимал это всё отчетливей.

Люди в церкви говорят иногда о таком состоянии как об отсутствии благословения учить. У меня такого "благословения" (конечно – не от человека в рясе, а от Иного Источника Благословений) не было. И я это понимал. И молчал. И занимался своим делом.

И только когда дело это моё открыло мне некоторые вещи, которые раньше я не видел, и когда я понял (а точнее, понимание пришло ко мне само), что дальше нужно говорить, потому что теперь мне есть что сказать и не говорить теперь уже просто нельзя, только тогда я сменил работу кабинетного затворника на публицистическую.

Какие открытия привели меня к такому решению? Это даже не так важно, хотя в двух словах расскажу и об этом. Первое – я увидел, что человек не только индивидуум, но и клетка общественного организма. Не в переносном, а в самом прямом смысле связи индивидуальных психик с надиндивидуальными.  Здоровые же клетки в больных организмах не живут. Второе – я увидел, как устроена история и место России (не путать с РФ) в ней. Иначе говоря – увидел, ЧТО будет происходить. Не обязательно в ближайшие  месяцы или годы, но – в ближайшие  десятилетия. Картина, которая мне открылась, была и неожиданной, и в контрасте с темной окружающей реальностью – немыслимо оптимистичной.

Зачем я обо всём этом рассказываю? А вот зачем. Чтобы показать, что точка, в которой начинается не эмоциональная, ни мифологическая, а сознательная и серьезная гражданская активность, расположена очень высоко. В моем случае путь от "что-то неладно в мире, хорошо бы заняться им" до понимания, что именно неладно и как необходимо им заняться, растянулся на тридцать пять лет активного, деятельного поиска. У кого-то он может быть короче. Но – не в разы.

Поэтому наши надежды (у кого они есть) на массовый всплеск полноценной серьезной гражданской активности иллюзорны. Всеобщего одномоментного прозрения не будет. Оно невозможно. Как бы ни складывались отношения телевизора с холодильником.

А  что возможно? А возможен лишь длительный процесс, в ходе которого те, кто видят больше, будут делиться увиденным с теми, кто видит меньше. Если нам удасться организовать такой процесс, а для этого нам придется построиться "клином", то мы сможем двигаться вперед. В противном случае наш броуновский танец вниз по лестнице, ведущей вниз, продолжится.