ИСТОРИК

uctopuockon_pyc — 14.02.2023

15 февраля1921 года родился мой отец, друг и Учитель 

Поликарп Яковлевич Мирошниченко 

(15.02.1921 – 31.12.2002)

Предлагаю вместе со мной взглянуть на судьбы исторической науки в СССР сквозь призму судьбы одного из ее магов и авгуров.

Часть 1.

Поликарп Яковлевич Мирошниченко родился 15 февраля 1921 года в селе Старая Збурьевка Голопристанского района Николаевской (ныне Херсонской) области.

Его отец Яков Васильевич Мирошниченко происходил из черноморских казаков, которые с конца XVIII века расселились в нижнем Поднепровье, распахивали целинные степи, несли пограничную и морскую государеву службу. С 12 лет Яков Васильевич Мирошниченко плавал помощником кока на паруснике. В I мировую он воевал матросом на кораблях Дунайской флотилии. Октябрьскую революцию встретил моряком-черноморцем, принял всем сердцем и честно служил её идеалам до конца своей жизни. Это он научил сына жить по совести и не торговать убеждениями ни с кем и никогда. Всю жизнь он отдал военно-морскому флоту, где прослужил красным командиром вплоть до хрущёвско-жуковской демобилизации фронтовых офицеров в конце 50-х годов. В Великую Отечественную Яков Васильевич оборонял Одессу и покинул её вместе с последними защитниками на пароходе «Чапаев». Затем он дрался за Севастополь и Новороссийск, за Кавказ, участвовал в Керченском десанте и, наконец, освобождал советское Причерноморье от фашистов, восстанавливал там мирную жизнь, строил оборону южных морских рубежей Отечества. А после демобилизации работал в администрации Херсонского порта, народным заседателем в районном суде и в Совете ветеранов революции.

Мать Мария Андреевна Кириченко – скромная домохозяйка, разделила военно-морскую судьбу мужа. Она посвятила жизнь тому, чтобы скрасить, смягчить, насколько это возможно, суровый военный быт супруга. Кочуя вместе с ним по гарнизонам, она всюду создавала атмосферу сердечного семейного уюта и заботы. Она родила сына и воспитала его достойным себя и своего мужа.

Год 1921-й был годом умиротворения молодой Советской власти. Вдоволь напившись крови, Великая Революция ушла на покой, уступив место Страшному Голоду. В это тревожное время и появился на свет Поликарп Яковлевич Мирошниченко. Молодая Советская власть уважала и берегла тех, кто её защищал. Поэтому семьи красных командиров пострадали от голода и послевоенной разрухи несравненно меньше, чем прочие соотечественники.

Ему повезло на школьных учителей. В конце 20-х и в 30-е годы ХХ века недобитые большевиками остатки «безыдейной» дореволюционной интеллигенции вытеснялись из высших учебных заведений «красной профессурой», наспех закалённой в психиатрическом огне коммунистического бреда. Куда деваться рафинированному интеллигенту в стране Советов? – В дворники… или в школу. Так советское просвещение получило в подарок от революции кадры замечательных преподавателей, заложивших основы гуманитарной культуры и доброкачественной интеллигентности целого поколения советских граждан.

Сын командира-краснофлотца учился до самозабвения фанатично. Он всегда был среди лучших учеников не только своего класса, но и школы. За успехи в учёбе его наградили путёвкой в Артек. Культ знаний и учености был тогда в моде, как и культ спорта. Юноши и девушки соревновались не количеством родительского движимого и недвижимого имущества, не объёмом выпитого спиртного и даже не изощрённостью сексуального поведения в студенческих оргиях. Они соперничали в стихах, музыке, спорте. И в дружбе, не знавшей иной корысти кроме личной симпатии и самопожертвования.

Загадочный феномен эпохи! На фоне маниакальной борьбы с «врагами народа» и холопского культа Усатого Вурдалака, в атмосфере гнусного доносительства, всеобщего страха и подозрительности – самая чистая и искренняя юношеская дружба, самая возвышенная любовь друг к другу и к романтизируемому Социалистическому Отечеству. Рискованно откровенные разговоры о происходящем в стране со всей мыслимой комсомольской принципиальностью без «тормозов» и запретных тем. И напряжённая учёба. С непостижимой сегодня жадностью. Страстные поиски истины, правды и справедливости. Читали всюду и всегда – по дороге на стадион и в спортзал, в транспорте, на пляже, в библиотеке, дома (ночью под одеялом, чтобы не будить родителей), на каникулах в родном селе на винограднике и на баштане в перерывах между работой…

В «оттепельные» 60-е годы друзья детства и юности Поликарпа Яковлевича вспоминали его выступления на комсомольских собраниях в защиту однокашников – детей «врагов народа», которых по указке райкома партии следовало «разоблачить», «осудить» и исключить из комсомола и школы. Их так и не разоблачили, не осудили и не исключили. Комсомольское собрание единогласно проголосовало «против». В стране Советов идеалы коммунизма по-разному отражались в сознании её руководства и простого народа. Это «открытие» комсомолец Мирошниченко сделает для себя позже. А тогда он даже не понял, как ему повезло, когда его комсомольская принципиальность и гражданская честность остались безнаказанными. Для него самого это выглядело, как естественное в стране Советов торжество коммунальной (общественной) справедливости. А на самом деле, вероятно, то ли просто не нашлось сволочи, которая захотела бы сделать карьеру на разоблачении слишком «идейного» комсомольца. То ли машина репрессий забуксовала перед дружным молодёжным коллективом, который не удалось расколоть изнутри на обособленные персональные дела, стравить друг с другом и растерзать поодиночке. Массовая расправа с детьми за более чем коммунистические убеждения?! – Наверное, это было слишком даже для сталинской советской власти.

В 1938 году он окончил одесскую среднюю школу №121 и поступил на исторический факультет Одесского университета. В 1940 году за отличную учёбу был награждён сталинской стипендией, которую получал вплоть до окончания университета. Зимой 1939-1940 годов его избрали членом бюро Водно-Транспортного РК ЛКСМУ города Одессы.

Студентом 3-го курса исторического факультета Одесского университета он вместе со своими товарищами-добровольцами в первые месяцы войны ушёл на фронт. Для Поликарпа Яковлевича война началась с мучительно долгого летнего отступления по знойной колосящейся урожаем украинской степи в составе маршевой роты 51 запасного артиллерийского полка (г. Днепропетровск). Душа рвалась на фронт, а командиры вели их в тыл – на формирование. Где-то воевали отец, товарищи. Из газет и по радио доходили фронтовые сводки о жестоких боях. Но приходилось уныло брести на восток вместе с колхозными стадами, толпами беженцев, колоннами эвакуируемых предприятий и учреждений и другими маршевыми ротами невезунчиков, получивших непрошеную отсрочку смерти. Так дошли до города Шахты Ростовской области, оттуда – в станицу Белореченскую и, наконец, на Кавказ. Здесь довелось впервые встретиться с фашистами. Сколько же погибло тогда приморских пацанов, воюя в непривычных горах со специально подготовленными и блестяще вооружёнными «эдельвейсами»! Они ходили в атаку с сапёрными лопатками и ждали когда убьют товарища, чтобы завладеть его винтовкой. В горах рукопашных не бывает и сапёрная лопатка не помогает даже зарыться в землю, вместо которой одни скалы. Но опять повезло – уцелел. Ведь пуля – дура! Хотя у подслеповатого очкарика шансов выжить в горной войне было меньше, чем у зрячих товарищей.

Повезло вдвойне, потому что в недалёком тылу – в Майкопе – чудом оказался эвакуированный Одесский университет, застрявший на пути в Среднюю Азию. И когда часть выводили с передовой во второй эшелон на переформирование и отдых, удавалось сдавать зачёты и экзамены. Вряд ли молодёжь начала III тысячелетия, привыкшая учиться за деньги и покупать оценки, сумеет представить себе, какой должна была быть жажда знаний и жизни у её предков, как нужно было верить в Победу, чтобы в тяжелейшие дни войны продолжать учиться. В августе 1942 года в прифронтовом тылу Поликарп Яковлевич успел сдать выпускные экзамены и окончить университет. И вновь угодил на передовую – юго-восточнее Новороссийска рядовым бойцом 723 полка 395 стрелковой дивизии.

В 1943 году решением медкомиссии по состоянию зрения Поликарп Яковлевич был переведен в нестроевые солдаты горно-вьючной роты и позже отправлен для прохождения дальнейшей службы в Среднеазиатский военный округ. Но зрение продолжало ухудшаться и, в конце концов, его демобилизовали.

В Туркменском городе Байрам Али находился эвакуированный Одесский университет. Сюда он и направился после демобилизации, чтобы поступить в аспирантуру. Здесь же в феврале 1944 он стал кандидатом в члены ВКП (б).

Вместе с университетом в 1944 году он возвращается в освобождённую Одессу. Там молодого аспиранта выдвигают на должность заместителя секретаря областного комитета комсомола по пропаганде. Но жертвовать наукой ради политической карьеры Поликарп Яковлевич не стал. Комсомол принял его отставку, и молодой аспирант всецело сосредоточился на своей диссертации.

В 1946 году Поликарп Яковлевич окончил аспирантуру, подготовив диссертацию «Отношение русского общества к балканским событиям 1875 – 1878 гг». Представить её к защите сразу он не смог – не было бумаги. Белая бумага формата А-4 была тогда редкостью, как, впрочем, тетради, блокноты и другая «макулатура». Учащиеся писали на полях газет, на обратной стороне листовок, на обёрточной бумаге, на картоне, одним словом, на чём попало. Такими же были и черновики диссертации молодого учёного. Их фрагменты долго хранились в его семейном архиве.

В сентябре 1946 года по назначению министерства просвещения Поликарп Яковлевич был зачислен ассистентом Сталинского педагогического института и в октябре приступил к работе. Вскоре ему удалось достать бумагу, отпечатать текст диссертации и отослать её Учёному Совету Института Славяноведения АН СССР. В 1948 году он её защищает: 6 голосов было подано «за», 5 – «против». Так бывает с теми, кто рискует отстаивать в науке свою собственную, а, значит, небесспорную точку зрения. Вчерашний фронтовик не принадлежал ни к одной из научных школ и, поэтому, не имел за спиной авторитетной фигуры научного руководителя, уважаемого в учёном мире. Он сам выбрал себе тему исследования, добился её утверждения академическим Учёным Советом, сам разыскал источники и самостоятельно сделал всю работу. Не всем учёным «зубрам» пришлась по душе дерзкая прыть молодого историка, претендовавшего войти в их «цех» с собственной «скороспелой», а главное, несогласованной с ними научной концепцией.

Через 55 лет журналист Сергей Боенко в донецкой газете «Весть» (№164-165/359-360 от 23 ноября 1995 года), выполняя заказ руководства истфака Донецкого национального университета облить грязью от лица возмущённой «научной» и «педагогической» общественности ослепшего неподкупного старика, упорно требующего от своих студентов знаний, а не денег, вменил ему в вину такие результаты голосования. Дескать, наверное «липовой» была диссертация, как и сама защита, раз не было единодушия Учёного Совета. Размышляя в духе своего времени, Серёжа решил, что, наверное, недоплатил жадный Поликарп Яковлевич – решил сэкономить и не тратиться на «лишние» голоса, купив стратегическое большинство Учёного Совета.

Уже тогда сформировалась стратегия научного поиска молодого историка и гражданская позиция его личности, которым он ни разу не изменил за всю свою жизнь. Здесь сказалась его психическая генетика – исключительное крестьянское упорство, без которого его предки – землепашцы и моряки – не смогли бы противостоять ни капризной Природе, ни коварной морской Стихии. Эти черты характера на всю жизнь определили вектор и жанр его научной и педагогической карьеры, сформировали предпосылки её трагедийности. Непросто разрешалось в советские времена противоречие инстинкта честного исследователя и обязанностей «бойца идеологического фронта», закрепленных за каждым советским историком. Выбирая историческую науку в качестве своей судьбы на всю жизнь, комсомолец Мирошниченко и не подозревал всего окаянства, связанного с профессией историка в Советском Союзе. Его выбор определялся «безобидным» очарованием обаятельных педагогов, преподававших ему историю в школе. Это они «виноваты» в том, что мозговитый и упорный мальчишка «заразился» именно историей, а не математикой, физикой или астрономией.

Из всех наук за годы Советской власти больше всего была испорчена коммунизмом история. Все 70 с лишним лет правления коммунистов она провела на передовой гигантской битвы власти за умы населения. Советские историки спасали власть не только от правды о прошлом. Они защищали идеологию коммунизма и от губительного влияния гуманистической культуры передовых стран зарубежья. От той культуры, где высшей ценностью был Человек, а не Государство и где не люди служили правительству, а правительство людям. Поэтому они были не учёными в подлинном смысле этого слова, а скорее пропагандистами. И хотя при Советской власти существовала внешняя атрибутика научной деятельности: присваивались учёные степени и звания, работали академические институты, защищались диссертации, издавались монографии и специальные журналы, в высших учебных заведениях готовились кадры историков-профессионалов, а в школах преподавались курсы отечественной и зарубежной истории, чаще всего ЭТО БЫЛА НЕ НАУКА, А ПРОПАГАНДА. Среди советских историков было немного настоящих учёных – тех, кто исследовал прошлое, пытаясь понять, каким оно было на самом деле, а не каким хотело бы изобразить его начальство. В большинстве своём они искали в прошлом доказательства того, как неотвратимо шествовало население планеты из дикой тьмы веков к лучезарным идеалам коммунизма – в царство советской бюрократии. И за это получали «учёные» степени и звания, награды, пайки, жалования и пенсии.

До революции 1917 года в нашей стране существовали мощные исторические научные школы, авторитетные за рубежом и популярные среди просвещённых соотечественников. Большевики устроили им погром, после которого уцелели лишь жалкие обломки былой культуры исторического мышления и научного исследования: случайные книги, журналы, голодные и запуганные ученики титанов дореволюционной исторической мысли, которые за пайку хлеба и под страхом расстрела готовы были искренне врать в угоду своим палачам всё, что тем заблагорассудится. Эти раздавленные коммунистическим террором люди невольно передали пришедшим в советские учебные заведения детям рабочих и крестьян, среди которых был и комсомолец Мирошниченко, инерцию взрастившей их дореволюционной гуманитарной культуры и её суть – технологию профессионального исторического мышления. Критическая способность ума молодых советских историков нашла мощную опору в школе диалектического и материалистического мышления, содержавшейся в трудах патриархов марксизма. Так в сознании рабоче-крестьянской интеллигенции причудливо соединились лозунги коммунистической пропаганды и методология диалектико-материалистического анализа исторического факта – суеверие и наука. Несовместимые в принципе они образовали ту «гремучую смесь» чисто религиозной веры в коммунизм и способности самостоятельного суждения, которая вскоре стала изнутри рвать души совестливых и мыслящих советских историков.

По-разному разрешали для себя противоречие науки и догмы наши отцы.

Одни спасались цинизмом, творя фальшивые «научные» карьеры. Умно издеваясь над вынужденной собственной ложью, они так скрывали стыд за боязнь правды, неугодной власти.

Другие меняли профессию историка на иную, не требовавшую губительной для самосознания и чувства собственного достоинства лжи.

Третьи утешались честными исследованиями далёких от современной политики античности и средневековья. Оснастив свои труды парой ритуальных цитат из классиков марксизма, они в остальном говорили правду – по совести и по уму.

Были среди историков и четвёртые, чьи мозги не вырабатывали самостоятельной мысли и поэтому были избавлены от мучительного конфликта научного знания с коммунистической догмой. Эти фанатично пересказывали мысли пророков коммунизма, заражая своей верой тех, кто ленился или не хотел иметь самостоятельные суждения. Младший современник Поликарпа Яковлевича Иосиф Бродский так сформулировал этот нравственный выбор:

«Один певец приготовляет рапорт,

другой – рождает приглушённый ропот,

а третий знает, что он сам – лишь рупор…».

К 50-м годам ХХ века в советской исторической науке произошла своеобразная поляризация. Кафедры и институты научного коммунизма, истории КПСС, истории СССР советского периода собрали вокруг себя, главным образом, циников и фанатиков. А кафедры и институты археологии, истории древнего мира, средних веков, истории СССР досоветского периода и зарубежной истории объединяли преимущественно настоящих историков, способных не только мыслить самостоятельно, но вдобавок выучить древние и иностранные языки, недоступные мозгам жрецов коммунизма.

Наверное, сначала Поликарп Яковлевич скорее ощутил, чем понял научную бесперспективность «исследования» Советской истории, её пагубность для личной нравственности и чувства собственного достоинства, которые всю жизнь были главными ориентирами его духовного мира. Сама по себе научная карьера без науки никогда его не прельщала. Писать «липовую» диссертацию, состоящую из цитат коммунистических вождей, пропагандистских текстов и лозунгов, лживой статистики ради фальшивой научной степени было ниже его достоинства. Холуйски славить КПСС, профсоюзы и комсомол, огульно хвалить Советскую власть за сам факт её существования не позволяли ни ум, ни совесть. Несмотря на принадлежность к КПСС.

Он пришёл в партию в 1944 году не за карьерой, а по убеждению. В годы войны, членство в ВКП (б) не давало иных привилегий, кроме права первой пули. Став коммунистом, он мог бы сделать и административную, и политическую карьеру. Сын красного командира из народа, круглый отличник, сталинский стипендиат, комсомольский активист, фронтовик, убеждённый коммунист, опытный лектор и блестящий товарищ, всегда готовый поделиться с друзьями последним – в 40-е годы этого было более чем достаточно для такого старта. А его должность заместителя секретаря Одесского обкома комсомола? Разве это не блестящий трамплин для политической карьеры? Цели партии, записанные в её программе, по его мнению, стоили того, чтобы посвятить им свою жизнь. И он очень долго считал её своей партией, неукоснительно живя по партийному Уставу. Товарищи уважали его, неоднократно избирая секретарём партийной организации и кафедры Истории СССР, и всего исторического факультета. Он с удовольствием и добросовестно руководил жизнью «первички». С энтузиазмом воспринял послесталинскую «оттепель», как доказательство неисчерпанного гуманистического потенциала коммунизма. С горьким оптимизмом переживал густеющий маразм застойной геронтократии. По-юношески вдохновился Перестройкой. А на 47 году своего членства в КПСС – 28 августа 1991 года, убедившись в чудовищном и, в конце концов, безнадёжном лицемерии, подлости и идиотизме руководства КПСС, окончательно угробившего его страну, открыто и честно расстался с партией, ясно осознавая, что изменить в ней что-либо ему уже не по силам.

Поликарп Яковлевич был коммунистом в самом высоком смысле этого слова. Хотя правильнее было бы назвать его «коммунаром» – носителем идеалов первобытной крестьянской общинности, коллективности, уравнительности, братства, добрососедства, взаимовыручки и жертвенности ради общего дела. Ведь если отвлечься от людоедских мотивов коммунистической революционности, распространённых в эпоху «классовой борьбы» за власть, а также от тлетворного духа бюрократического маразма, который разложил партию изнутри, мы не найдём в коммунистических программах ничего такого, что противоречило бы уму и совести всякого порядочного соотечественника, выросшего на идеалах общинной правды-справедливости и бескорыстно любящего свою страну. И если идеалы коммунальной справедливости и трудового общинного братства были явлениями инородными сознанию руководства страны, это не значит, что замещающая их там верховная подлость и лицемерие были свойственны всем рядовым коммунистам.

Поликарп Яковлевич никогда не хвалился своим коммунизмом, никогда не эксплуатировал его в карьерных целях и никогда не стыдился его. Даже когда он вышел из моды. И его скандальный уход из КПСС в 1991 году не был изменой коммунистическим идеалам. Он был протестом против подлости и политического ничтожества её руководства. Нравственная щепетильность никогда не позволяла ему находиться в дурной кампании. А чтобы быть коммунаром и жить в соответствии с идеалами молодости вовсе не обязательно числиться в каких-то списках. Выйдя из КПСС, он сохранил свой партбилет. Как памятник идеалам молодости, которым был верен всю свою жизнь. Если бы в КПСС было побольше таких коммунистов, может быть и построили бы мы свой коммунизм. Наверное, это случилось бы позже 1980 года. Вероятно, он был бы не похож на свой программный образ. Но, наверняка, народу жилось бы в нём лучше, чем в нынешних подлючих и воровских украинской «незалежной державности» и чиновном "русском мире".

В начале ХХ века идеология коммунизма помогла кучке политических авантюристов овладеть огромной страной благодаря соблазнительной иллюзии всеобщего равенства, братства и справедливости, к которой стихийно тянулись суеверные и непросвещённые умы крестьянского населения, составляющего её подавляющее большинство. Это стало возможно после того, как были вырезаны источники всякой независимой мысли, способные смутить сомнениями доверчивых и простодушных государственных холопов. Но ложь недолговечна. К концу ХХ века даже самые тупые жители Советского Союза поняли, что их предки, избавившись от одного Барина, посадили себе на шею другого – куда более бессовестного, злобного и жадного. В земном раю, созданном по чертежам партийно-советской бюрократии, не только не было места его строителям. Оно, как оказалось, не предполагалось и в проекте. Разуверившись в совместимости практического коммунизма с уравнительными общинными идеалами, народ избавился от его очарования. Кроме того, он научился у своих правителей врать и бездельничать. И тогда бюрократия стала искать новые формы умственной и трудовой дисциплины, чтобы с их помощью заставить «быдло» и дальше гнуть на неё спину. Так на смену дисциплине военно-полицейского и административного террора пришла дисциплина голодной смерти рыночной экономики. А вместо коммунизма людям стали дурить головы национализмом. Из архивов КГБ и частных эмигрантских собраний извлекли труды заклятых пророков украинского национализма, растиражировали и сотворили на их основе новый символ державной веры. Националистическим бредом столетней давности стали, «грузить» газеты, учебники, заражая паранаучными сказками сознание неискушённой молодёжи. Так сменились ориентиры в огосударствленной исторической «науке».

Это обошлось без замены их человеческих носителей. Те же «учёные» и преподаватели, которые до сих пор проклинали «буржуазный» национализм, стали его восхвалять и прославлять. Смекнув, что к чему, украинские историки пристроились служить новым государственным идеалам. Циники и фанатики с расформированных кафедр научного коммунизма, атеизма, истории КПСС, из аппаратов райкомов, горкомов и обкомов КПСС рассосались по кафедрам истории Украины, отечественной, зарубежной новой и новейшей истории. Кое-кто даже внедрился в кафедры археологии, истории древнего мира и средневековья. Для тех же, кому не хватило мест (штаты кафедр не безразмерны), специально создали кафедры модной политологии, социологии, международных отношений. Благодарная держава не оставила своих «учёных» холопов без работы, доверив «специалистам» по съездам КПСС, профсоюзам и комсомолу преподавать курсы истории древней Греции, Рима и даже археологию. Правда, нередко для этого приходилось увольнять или отправлять на пенсию настоящих историков. Но для «незалежной» Украины и компрадорской России это не потеря. Куда важнее сохранить проверенные кадры профессиональных вралей, украшенных солидными учёными степенями.

Кто из советских историков не был членом КПСС? Вопрос риторический, поскольку в СССР беспартийным историкам ходу не было. Их неохотно брали на работу и в учебные заведения, и в научные институты, отдавая предпочтение «политически зрелым кадрам». Передовые позиции фронта идеологической борьбы в СССР были предназначены исключительно для идейной гвардии. Но именно гвардейцы и оказались главными предателями. Кому же изменили советские партийные историки, превратившись из коммунистов в националистов? – Власти, идеологии, науке, моральным принципам? И что на самом деле в них изменилось – мировоззрение, политическая ориентация, совесть? А, может быть, ничего и не менялось, и они остались сами собой – беспринципными конформистами и безыдейными карьеристами, готовыми служить, кому угодно, лишь бы не потерять работу.

Объяснение резкому и с первого взгляда непоследовательному переходу от интернационального коммунизма к национализму многих украинских и российских историков и философов лежит вне формальной логики этих двух доктрин. Бесполезно искать точки соприкосновения и резонансы внутри этих течений общественной мысли, а тем более, генетические связи. Ключ к загадке лежит вообще вне пределов идеологии. Он – в психологии людей, воспитанных Советской властью циниками и холопами, в принципе не имеющими собственной точки зрения.

После крушения СССР историческая наука оказалась в руках «циников» и «лакеев», готовых по сходной цене удовлетворить идейный голод власти, ищущей новые духовные основания. Они не владели методологией научного анализа исторического факта, не знали источников по досоветской истории. Они умели лишь цитировать и пересказывать чужие мысли. И когда сверху им скомандовали: «Отставить сказки о коммунизме! Даёшь национализм!», они спрятали конспекты Маркса и Ленина, законспектировали Грушевского, Крипьякевича, Лотоцкого и стали читать по ним свои лекции. Так всплыл бред о «тысячелетней державности», присвоивший Древнекиевскому государству статус «украинского». Так возникли байки об «украинских арийцах». В средневековых записках П. Орлика обнаружили проект украинской «демократической (!) конституции». Казаков – средневековых бандюков, грабивших без разбора своих и чужих, превратили в романтических народных заступников, чтобы заменить ими на должности национальных героев «комиссаров в пыльных шлемах». Научная фантастика привычно победила науку.

Оставить комментарий

Популярные посты:

kirovtanin

Советская книга о революционерах

victorvideo

Существо, Обнаруженное в Антарктиде Испугало Ученых

koparev

Усиливается борьба между Венесуэлой и США

alex_rozoff

Случилось смешное: консультанты элитки (внезапно) обнаружили что мировая

kagury

ОЛДОС ХАКСЛИ «ДВЕРИ ВОСПРИЯТИЯ. РАЙ И АД».

barnaul

Бийск, улица Красногвардейская № 41

grazdano4ka

«На такого мужа, как твой, молиться надо!» – твердят Полине мать и бабушка

sitella

Китайский художник Huang Youwei (黄有维). Акварельные пейзажи.

• Ранее
• Архив