///исправил трошки тут///

<�вспомнилось>
.
Один мой старший товарищ... (имя у него мягкое, отечески-ласковое — словно и не имя это вовсе, а тот мужик, что в знаменитом разсказе Достоевского утешил злякавшегося барчука... положим, его зовут Анатолий-Алексеичем) Так вот, мой старший товарищ на днях высказался в том роде, что он-де ранее очень боялся смерти как безследного исчезновения мыслящего «я», а ныне, напротив, ждёт этого самого исчезновения с нетерпением — «в частности, дабы не попасть на Страшный суд».
Это его высказывание меня поразило. Словно ледяной водой из ведра меня окатило оно. Натурально, я тотчас бросился доказывать Анатолию Алексеевичу, что Страшный суд вовсе и не страшен... Страшно другое.
«Понимаете (воспламененно глаголил аз), Господь Бог всё равно нас простит — всех простит, даже Сатану — ибо если Его милосердие не абсолютно, то и Сам он не абсолютен, а сие противоречит нашему определению Бога... Впрочем, это ещё блаженный Ориген заметил. Но меня страшит другое!.. Понимаете... (я повторялся, я глаголил сбивчиво) Понимаете, а мне очень не хочется утерять — в том модусе существованья, что ожидает меня за гробом — утерять свою личность. Безсмертие без личности — не безсмертие. Где нет осознающей себя личности, там нет и времени, а где нет времени, там нет и памяти, а где нет памяти — там-то и есть она, вечная смерть! Понимаете, да?.. А я хочу жизни вечной, то есть осознающей себя жизни вечной!»
— Хотеть не запрещается, — хладнокровно ответил Анатолий Алексеич.
И тут мне вспомнилось!..
Мне вспомнилась моя учительница по МХК (предмет такой новый ввели у нас в школе; даю расшифровку: «мировая художественная культура»). Анна Владимировна рассказывала нам о палеолитических фресках Ласко, о царице Нефертити из Берлинских музеев, о чуде средневековой готики — Реймсском соборе... И ещё о чём-то она нам рассказывала...
Я внимательно её разглядывал. Она была молоденькой и очень миловидной, эта наша учительница по МХК... Стройной прехорошенькой женщиной она была — с чуть раскосыми русыми глазами и сладострастными скулами. Она была близорука и щурилась. Как и большинство чистокровных русских барышень о ту пору, она закалывала пучок светло-русых с рыжиною волос черепаховою заколкою на темени. Носила тёплые бежевые и кофе-молочные цвета... Когда она шла по коридору, она ставила аккуратно ножки в линию, носочками врозь. У неё были точёные лодыжки, несказанно красивые, аристократические.
Но при всём при том она была очень строгой, прям «ледяной» — такой ледяной и такой строгой, что у меня, как кажется, никогда и не возникло желания с ней переспать.
Странно, да? К тому времени я уже мысленно переспал со всеми нашими хорошенькими учительницами и даже с некоторыми старшеклассницами в мини-юбках (которые из сексапильных), а вот Анну Владимировну раздеть и уложить с собою в постель желания у меня почти не возникало!
Любимой присказкой её была такая: «Хотеть не вредно, вредно — не хотеть».

Imago: Она! Нефертити из Берлинских музеев (я тоже был в неё влюблён; в её шею лебединую, в её сладостные скулы).
|
</> |