Интервью с человеком, освободившимся из центра “Город без наркотиков”

Специально не стал высказывать свои мысли по поводу прочитанного.
И подробностей, что и откуда.

Но тут появились версии одна смешнее другой.
Что интервьюер - я.
Что интервьюируемый - я.
Что всё это вообще придумано мною.
Что это организованная травля Ройзмана.


Ну, и обычные реплики жижистов:

ну еп, уже и Глеб в накате на фонд участвует

а производил впечатление приличного журнала...

Бля Глеб ты в натуре что ли нашист) Интервью полная хуйня, реально ковш лживого компромата. 

тут и без Ройзмана видно, что заказуха.

Я не хотел это комментировать, но это очень топорный вброс говна на вентилятор, что меня, собственно, и возмутило.

А журнальчик-то желтеет...

и вот это, немножко необычное:

Я сторонник качественно подготовленных материалов, пресс-релизов. Тот материал, что опубликован в посте - не взяло бы ни одно нормальное издание.

Если что - текст отсюда http://rylkov-fond.org/blog/lichnye-svidetelstva/gbn-renewed/

Расскажи, как ты попал в Фонд «Город без наркотиков»?

Бухал и покалывался. Меня мама туда закрыла, вот и все. Проходил там реабилитацию.

Да.

Это вызывается «захват». Зовется у них там все это внутри – «терпилы». Родители – это «терпилы». То есть, к примеру, твой ребенок употребляет наркотики, и ты за него переживаешь. Ты звонишь туда и говоришь: «Заберите моего сына, помогите». Ну, вот мама позвонила, она приехала в Фонд. Я скажу честно, я с крокодила спрыгнул тогда и пил водку. Жестко. И еще по десять кубов в день ставил этого Тропикамида. Она приехала туда, а там мест нет. А она говорит: «А я не уйду отсюда, пока вы его не закроете». И все.

Да. То есть за ним потом приезжают, его везут на карантин и запирают. 27 дней нужно вылежать. Наручников нету. Утром каша и чай.

Да, раньше были, сейчас их нет. Потом днем – хлеб. Вечером – каша и чай.

Нет. Кашу добавили. Ситуация какая – в туалет поссать, вот хочешь пописять… Вот человек больной приехал, после наркотиков, организм не «везет». Если сам пошел добровольно на карантине, кто-то спалил, а там локалка – нету ни дверей, ничего, просто решетки стоят, вместо дверей решетка. И то есть кто-то пошел в туалет без разрешения, его спалили, его выводят с карантина, и начинает он приседать. Минимум час.

Да. Туалет можно только где-то через шесть часов.

Нет, никакой.

Я был до этого в тюрьмах, когда тоже сидел на наркотиках, я ломку вообще не ощущал. Было другое подсознание в голове как бы. Как бы вылезти из этого болота.

Нет. Есть там люди, которых ломает жестко. Вот они там начинают говорить, к примеру: «Мне плохо, можно в туалет сходить?» А им: «Нет». Даже если он кого-то позвал, чтобы не спалиться, к локалке, ключника – того же бывшего наркомана, это должность уже там, так вот они ему не разрешают.

Вот я, когда до туалета бежал, просто недержание было, и я в штаны себе нагадил. Вот и все. Одного привезли при мне, он просто вешался там. Он еще отходил от феназепама и от легалки. Вечером отбой, а его привезли невменяемого, а вечером там в 10 включают молитву. Это есть там, я не опровергаю, ничего. Все, молитва 25 минут идет по телевизору, потом ее выключают, свет выключают, и буквально минут через пять такой грохот. А это тот, который под феназепамом был, он просто упал. А потом, на следующий день он пытался повеситься. Его просто успели из петли вытащить, он мог себе просто позвоночник сломать. И умереть там. Дальше был еще один инцидент за ним – его привязали на вязки. Это когда простыни рвут такими длинными полосками, привязывают руки и ноги к кровати. И вот так человек лежит привязанный. Когда ему разрешают в туалет, его отвязывают, его отводят. Он там справляет все свои нужды, и обратно кладут и привязывают. Там и суицид есть. Как бы многие люди готовы на это пойти. Именно от таких условий содержания. После этого меня увезли на Белоярку…

Тоже центр. Но это у них уже как офис получается. Там содержится более ста человек. Привезли туда, там началось все. Был там со мной парень, кто первый заявление на них написал. Вот после смерти девочки. Человек падал с пятого этажа, и он жив остался. Это у него в жизни было, но ходит он нормально. И вот за бараком снег только сошел, он убирает шишки, мусор вот этот весь на носилки. Сзади его пацан берет носилки, а этот – спереди. И начинает его первый гонять: «Ты чего, охуел, мастырка ебаная, давай быстрее». Под говно его пинает, а у него после падения ишимия сердца, это жестоко. То есть беспредел между людьми, и никто за этим не смотрит. Еще нет благоустройства на Белоярке. Там есть реабилитанты, но которые более-менее в себя уже пришли. Их там ставят, чтобы смотреть за другими. Вот мы в 7 утра вставали на работу, сидишь ешь, опять же очень хочешь в туалет. Просишь этих: «Выведите меня в туалет». Ему отказывают. Тот чуть ли не на коленях умоляет: «Пожалуйста», а ему – нет. Потом поднимается в палату, а это был при мне случай: «Да ты чего, охуел». Вот такие постоянно слова, то есть унижение идет. «Ты чего, блять, не понял», – и начинает его просто бить.

Да, просто человек хочет в туалет.

Постоянно. Пацан как-то от того, что вот такие условия содержания, и работы нет на бараке, а сидеть просто так тупо тоже надоедает, так вот он сидел и читал книжку. Может любой ключник зайти, посмотреть обложку, и спросить, про чего там пишется. Так и было. Один спросил, а тот адекватно не смог дать ответ. За это его заставляют приседать два часа. Или случай. Был там пацан, у него 60 клеток иммунитета осталось. То есть там на три раза покурить жизни у него осталось. И он и еще двое уходят в побег. Эти двое знают, как у него со здоровьем, и они говорят: «Ты беги за нами, и мы тебя отобьем». Короче, эти двое сбегают, а этого пацана ловят. Привозят его обратно на барак, вечером приезжает ключник – есть там такой Алладин Костя. Заходит в карантин, одевает боксерские перчатки и начинает его хуярить. Очень жестко. Ногами, руками. Вечером, когда всех уже сводили в туалет, на бочку, где все сделали все свои дела, других выводят в карантин. Кого за побег, кого там за курево. Ну разные моменты бывают. Короче, там такой есть тренажер, на него встаешь и качаешь ноги. И вот это я сам видел. Так вот этого беглеца вывели, на него надели бронежилет, в карманах у него по пять килограмм блины от штанги. Итого – на нем 15 килограмм. И вот он стоит упражняется на этом тренажере и приседает одновременно. Два часа. Если филонит, то ему могут пиздюлин дать за это.

Там одна поговорка на все – «нахуй ты кололся». Так и говорят. Потом реабилитанты – там за них платит мама, жена, батя там. Ну, родственники. Платят 8 тысяч в месяц. Но куда они идут, не понятно. По еде, которую там дают, ну человек съедает на одну тысячу рублей. Каша, хлеб и вода. И еще плюс все ездят на объекты вот там, в Березовске стройка есть, там евро дома строят. Вот они и строят. Оплетку эту арматурную делают. Самая сложная и тяжелая работа. И там за каждого человека фонду платят по тысяче в день.

Да. За одну тысячу рублей в день. Они, конечно, ничего не получают, ни копейки. Но им дают чуть больше покушать за это. Вот этим выездным, к которым уже есть более-менее доверие, на бригаду в шесть человек идет банка тушенки, это на всех. Еще банка сайры, банка сгущенки и банка паштета. Это вот на шестерых.

Да. И еще по пачке «Ява золотая». Приз, бонус такой.

Ну, там люди и по два года находятся. Там старший барака разными путями старается, когда родители звонят и хотят забрать своего ребенка, то он всегда говорит: «Ему еще мало, оставьте его здесь». Короче, палки в колеса вставляют, и стараются человека оставить. Двойка, вот у нас есть зона такая «красная», так она отдыхает рядом с этим местом по условиям содержания.

Ну, не обязательно поопиздюливаться. Как себя поведешь. Короче, ситуация какая, там не то что нужно ключником стать. Вот я не люблю унижения человеческого. Не могу на это смотреть. А вот чтобы стать там ключником, там надо какие-то балы набрать. Обыкновенные работники-реабилитанты там ходят в сланцах, ключники – в кроссовках. Питание у них получше. Привилегии. Им не надо спрашивать и унижаться, чтобы в туалет сходить. Идешь сам в туалет, и все.

Да.

Да. И они типа лечат. Там психолог приезжает. Но зачем она приезжает, вот в чем вопрос. Она выспрашивает твои мысли. А потом мама звонит, а она уже подготовила, чего ей сказать. И уже накидывает со своей стороны: «Все нормально, все хорошо, не переживайте. Ваш сын реабилитируется, и ему нужно побыть здесь еще». Потом, в том году я был в Фонде.

Да. Ситуация какая – вечером собираются все старшие. И они говорят: «Весь барак, на улицу. Надо фотографироваться для родителей». Это показуха: кто в волейбол играет со счастливыми лицами, кто на качелях сидит качается, кто в теннис играет. И вот эти все фотографии собрали на флешку на одну, потом их показывали родителям на собрании в Фонде. Говорили: «Смотрите, как замечательно там все выздоравливают. Ваш сын там реабилитируется, занимается спортом, рыбачит, купается». Короче, показуха. Еще одна вещь – вот веники на трассе видели продаются? В том году был план по Фонду – три тысячи веников. То есть все, что там было – на Белоярке, на дорогах и везде вокруг, они всю березу порубали, и эти веники плели. А в этом году план – пять тысяч веников. По 30 рублей они их продают. То есть едут, обрубают ветки, привозят на барак, веники делают, потом их продают.

А там не дают. Там работал человек один, за ним приехал отец. Он был, говорят, недалеко от барака: «Пошлите человека, скажите, что отец приехал». 700 километров он ехал. Человек ждал четыре часа, сидел в машине, пока сына привели. У меня жена в том году за мной поехала с мамой. Они приехали, и просто вопрос ребром поставили: «Я его забираю». А там уговоры, то да се.

Я уговорил. Я звонил, мы ездили на объекты строить, и работодатели, которые наши были, была доступна связь. А так, позвонить с барака – если звонишь, то руководство включает громкую связь, и они заставляют говорить: «Мама, у меня все хорошо». Если скажешь: «Забери меня отсюда», потом сразу страданешь. Опять бронежилет, опять приседания. И это днем не отделаешься. Могут неделю, две недели так пытать. Издеваться над человеком.

Вот березовская стройка. Потом там рядом стройка, насколько я знаю. Сарапуска – это вот женский барак тоже строили.

Есть, вот я и говорю. Вот за тебя бабки платят, тысячу в день, как я и сказал. И это привилегия – поехать на объект. Кормят получше, и люди посвободнее себя там чувствуют. И люди с бараков только рады поехать туда. Все деньги идут, естественно, фонду. Плюс ездят на дачи учредителей Фонда, огороды им капают. Строят им там.

Нет, вот смерти не было.

Доводили. Вот с Первоуральска пацан Леха, с клетками. Он умер потом. И вот еще. Я не знаю, спрятали того на бараке, кто вот именно заявление написал.

Короче, приезжает вечером Ройзман, после смерти девочки. Вывел весь барак, на улице собрание: «Ребята, завтра приедут врачи, менты, пожарники, исполнение наказаний, МЧС – короче, вся там гоп-прикрутка». И не пояснил, чего дальше. Но у нас все хорошо, типа. И вот когда приехала проверка, машин тридцать приехало, один из пацанов с барака просто к ним ломанулся: «Заберите меня отсюда, меня здесь убивают, унижают, гнобят, не дают жить нормально». Все, его забирают к ментам. И он пишет заявление.

Да. Вечером Ройзман опять приезжает, после уже этого кипиша. И говорит: «Я даю слово мужика, кто считает, что реабилитация закончилась, отходите влево». И 26 человек просто сразу написали заявления.

Не знаю – кто с Владивостока, кто с Мурманска. Иногородние. То есть людям просто не добраться никак до дома.

Вот я за два года первый раз увидел такую проверку из-за смерти девочки. Я вот смотрел в интернете – давала девчушка показания, в капюшоне сидела, по этой истории. Та, которая умерла, у нее была пластина в голове, она после аварии. Ее ни пописять не выводили, а потом за волосы несли куда-то, и головой ударили об шкаф. Они стараются списать это все на естественную смерть – от пневмонии там, еще от чего-то.

Конечно, нет. Все сами. Поверь, я много в жизни видел, и в тюрьмах сидел. Но такого унижения, такого отношения к людям я просто нигде не видел.

Да, пробовали ментов туда поставить, был такой случай в 2001 году. Там одного чуть в печку не засунули. Там уже четверо держали за ноги, за руки, и хотели уже в топку закинуть. И мент только успел сказать: «Передайте жене и дочери, что я их очень люблю». И это их остановило. Они его не закинули. А сейчас там наркоманы охраняют. За лучшую пайку еды, чтобы у тебя кроссовки были надеты.

Это все показуха.

Нет, только журналисты. Какой-то голландский журналист. И еще какой-то, все. Больше никого. А так, собирают собрание перед тем, как должен приехать кто-то. И все должны показывать своим видом – тут курорт. Картинку просто создают. А если что-то скажешь против, то ты остаешься на бараке. И вот эти бывшие наркоманы, ключники их называют, они начинают просто над тобой издеваться.

Нет, здесь хуже. Поверь, человек, который сидел на двойке, мне сказал: «Лучше пять лет на двойке топнуть, чем там побывать месяц».

Вот смотри, барак выходит в девять утра на работу. Работают до одиннадцати. Потом ключники выносят кастрюлю с чаем. Два подноса кружек. Все сидят просто полчаса отдыхают и пьют чай. И вот я общался со всеми во время этих перерывов. И вот все говорят: «Я вот выйду и буду еще хуже колоться на зло родителям». Вывезли вот 21 июня четверых малолеток с этого барака. Представляешь, они живут там – одному 14, другому 16, еще одному 16, и другому 18. И вот они там наслушались, чем там на воле можно колоться, про «легалку» и все остальное. И говорят: «Вот выйдем, всем въебемся». Они дети, сидят там все впитывают всю информацию.

Есть по 9-10 раз.

Да.

Они родителям все говорят, а родители не верят в это. Родители отдыхают от детей. Отправили, и забот нету. Все равно, они им больше отдадут, чем Фонду, даже по деньгам.

Ну, вот тебе не помогло?

Нет, честно говорю. Не помогло.

Да, я укололся в первый же день. Я не скрываю.

Все по разным сторонам разъехались. Кто в Башкирию, кто во Владивосток.

Нет. Там вот просто вот внутри нервное потрясение. Вся обстановка там внутри, она наоборот, она не лечит. А потом дает еще больший толчок, чтобы человек еще дальше употреблял на злости уже.

Ситуация такая. Приезжает туда человек. Через сутки у него ломка начинается. Его спрашивают: «Чем кололся?» Он, допустим, говорит: «Героином». Ему: «Где брал?» Он: «Не скажу». Его начинают пиздить. Потом говорят: «Давай съездим на закуп, закупимся, где ты брал, и все нормально у тебя будет». И он добровольно типа едет. И это все стоит – тарелка супа. Вот кто на карантине лежит, я рассказывал – утром каша, днем хлеб – две пайки, вечером – каша. А кто съездил и сдал, того еще днем выводят с карантина, и он едет и ест суп. То есть, за тарелку супа людей сдают. Еще говорят, фондовцы там отрабатываются, на этих квартирах, куда вламываются. Допустим, вломились, а там килограмм героина. На камеру сто грамм героина засветили, а остальное ушло куда-то. Куда, никто не знает. Может, менты забрали. У нас сколько менты этим героином торгуют. Телефоны, деньги – все отметают. То есть я говорю, там такая козлобудка, вообще.

Во-первых, скажу, что Ройзман был депутатом Государственной Думы. То есть он там закинул везде свою паутину. И здесь он с ментами работает. Эти все приемки, которые они делают – менты же тоже, им галочки нужно набирать за раскрытые преступления. За счет этих галочек новую звезду на погоны добавили. То есть им тоже это все выгодно. За счет этого они работают и живут. Взаимовыгодно.

Конечно, просто боятся. Вот ты на бараке, а это частная тюрьма. Ну, напишешь ты, Ройзман это еще так преподнесет со своими связями. Это все похерят, а человек так страданет, что его будут бить и так далее.

Нет, они работают, даже людей новых набирают. Можно позвонить, узнать, чего и как. Если интересно. Их хрен поломаешь так быстро.