Интерпретация истории

Еще один пример: несколько лет назад Болгария отмечала трехтысячелетний юбилей своей истории — уж не знаю, кому, как предполагалось, Болгария наследует: догреческим фракийцам, македонцам или еще кому-то. Такие очевидно фальсифицированные юбилеи возникают постоянно — поскольку это способ сообщить, что эта нация раньше других появилась на определенной территории, а потому имеет больше прав на нее.

— Но применительно к Средним векам в любом случае невозможно говорить ни о нации, ни о национальном государстве?

— Конечно, нет. В позднее Средневековье наблюдается определенная связь между людьми, говорящими на одном языке, но она не обязательно политическая, скорее культурная. Национальное государство — то есть идея, что люди, имеющие единую культуру, должны иметь единую политическую власть, — возникает в XVIII–XIX веках. Но в Средние века всегда можно найти что-нибудь, что будет поддаваться нужной интерпретации. Например, в венгерском средневековом праве формулируется некоторая разница между рабами или слугами, которые говорят на венгерском языке, и всеми остальными. Одних можно продавать за границу, других нельзя. Так что там присутствует какая-то идея о том, что есть мы, а есть другие. Но это не имеет никакого отношения к представлению о государстве: человек является подданным определенной династии, и через это определяется его отношение к королевству. Можно ли вообще назвать королевство государством — большой вопрос, вызывающий много споров, давайте оставим его в стороне.

— Можно ли, исходя из этого, сказать, что Средние века были в общем‑то толерантным временем?

— Это не толерантность, это отсутствие интереса. Я имею в виду, что толерантность — это когда люди понимают, что могли бы повести себя нетолерантно, но сознательно решают иначе. В Средние века же в принадлеж­ности к тому или иному народу просто не видели проблемы. Это можно сравнить с дальтонизмом. Косвенным образом это подтверждается тем, что в повествовательных и документальных источниках редко уточняется, например, что что-то было сказано на одном языке, а затем переведено на другой: человек из Германии приходит ко двору венгерского короля, и они о чем-то договариваются. Как им это удалось — никого не интересует.

— А религиозные различия?

— Религиозные различия — это действительно различия, и тут «толерантность» может быть вполне подходящим словом. Папа римский, например, говорит: мы должны терпеть евреев, потому что они несут нам весть, они посланы нам в назидание — как напоминание о том, что они не поняли, что Мессия пришел, и отвергли Его. Это Божья воля, чтобы мы всегда имели их поблизости. Они неправы, но они вовсе не обязательно являются олицетворением зла — и мы, несмотря ни на что, вынуждены их терпеть. Мусульмане, возможно, являются злом, и к ним можно отнестись иначе. А вот еретики — они несомненное зло, потому что они портят всю общину, приносят вред. Так что их следует вернуть в лоно церкви или истребить. Тут толерантность неприемлема: было бы просто проявлением лени наблюдать, как люди, имеющие возможность спастись, идут прямым путем в преисподнюю, на вечные муки. Так что мы должны силой принудить их вернуться на путь истинный — или по крайней мере не увлекать за собой других. Так что быть «толерантным» в данном случае нехорошо: ты ведь таким образом позволяешь людям снискать проклятие, зная, что их можно было бы спасти. Лучше в таком случае их сжечь.

— Можно ли сказать, что в последние годы наблюдается консервативный поворот, из-за которого снова возникает интерес к Средневековью?

— В Венгрии недавно вполне демократически избранное правительство приняло конституцию, в преамбуле к которой провозглашается, что Святая корона Венгрии — символ Венгерской Республики. Казалось бы, что может быть более средневековым? Но это все уже не так важно. Мне кажется, это скорее декоративная деталь — консерватизм вообще любит украшать себя клерикальными или средневековыми аксессуарами, но не думаю, что за этим стоит что-то большее.

— Политики не единственные люди, пользующиеся нужными им интерпретациями средневековых явлений?

— Да. Второе направление — возродившийся в начале XIX века интерес к средневековому искусству. Прежде его отвергали как варварское; отсюда и слово «готика» (потому что готы воспринимались как какие-то дикие кочевники). Теперь готическая архитектура начала восприниматься как доказательство величия национального прошлого, и в Англии, Франции и других европейских странах стали во множестве строить здания, подражающие готическим соборам. Посмотрите, например, на Вестмин­стерский дворец 

— Интересно, что в действительности он стал проявляться только с началом реставрации середины XIX века: Венский конгресс, собранный после поражения Наполеона, был, в общем-то, средневековым мероприятием — после того как наполеоновская версия революции была повергнута, монархи собрались и распределили между собой Европу. У руля при этом стояли российский император и император Священной Римской империи, фигуры средневековые по своей природе.

И третье направление, гораздо более недавнее, это квазисредневековая романтика с вампирами и прочими элементами такого рода, «Гарри Поттер» и прочие вещи. Я не думаю, что у этого направления есть какая-то специальная политическая подоплека. Возможно, оно имеет некоторое отношение к тому, что происходило в 1960-е годы, — я имею в виду и парижские события 1968 года, и американских хиппи, и другие события. В результате тех же процессов люди стали искать альтернативу материалистичному современному миру — и находили его в эпохе вампиров, Дракулы, рыцарей в сияющих доспехах, спасающих прекрасных дам от разных неприятностей, и прочих мифологизированных образов, связывающихся в обыденном сознании со Средневековьем. Тогда стали открываться и все эти «средневековые» рестораны.

Я с этим столкнулся, когда преподавал в канадских университетах. В 1960-е и 1970-е годы курсы по Средним векам собирали толпы студентов: среди молодых людей, которым осточертел мир их родителей, все это коммерциализированное модернизированное общество, был распространен такой идеализированный образ неиспорченного, сельского, простого, человечного средневекового мира. С одной стороны, такие большие группы были нам на руку для получения грантов, но с другой стороны, нам приходилось говорить этим молодым людям: «К сожалению, вряд ли все так однозначно, и вряд ли в то время человечество было ближе к Богу, чем в любую другую эпоху». Это возрождение Средних веков до сих пор продолжается — в массовом кино и через другие коммерческие механизмы. Частью этого направления, возможно, является всплеск интереса к «Властелину колец», начавшийся в Америке в 1960-е годы