Иконников-Галицкий о Вадиме Лурье, часть 1

gasloff — 30.06.2010 Анджей Иконников-Галицкий
ОТПУЩАЕШИ НЫНЕ ТВОЕГО СКИТАЛЬЦА. ВАДИМ ЛУРЬЕ. СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ
Глава из книги "Пропущенное поколение"

Наши головы в одной большой волне

Много смертей в моём поколении. Слишком часто - устал уже! - приходится встречаться с ровесниками на похоронах. Один умер в тридцать три, другая - в двадцать восемь... По иным - смерть скользнула, оцарапав косой: оставила жить ещё на срок. Неуютно стало в моём кругу: как стоять на безлесной скале над озером в ветренный день. Но оставшиеся не теснее жмутся друг к другу - что вы, всё дальше расходятся, всё неумолимее. И снова садятся за общий стол на очередных поминках.

Среди всех этих разновидностей смерти - полной или частичной - есть такая: уход; монашество. Аксиома аскетики: монах - тот, кто умер. У него нет родни, дома, прошлого; у него нет даже прежнего имени. Вся его жизнь до пострижения осталась там; там же осталась семья, мать, дети, друзья. Он - новый - не имеет к ним никакого отношения; и дело, которое он делал там, и страсти, им там управлявшие - безразличны ему, бесконечно от него далеки.

Теперь уже нет Вадима Лурье, талантливого, смешного и необычного человека, без которого немыслим был тот поэтический круг начала восьмидесятых годов. Есть иеромонах Григорий... Но кто он? Чужой какой-то. Потерянный в бесконечности.

Странно это. Неожиданно вспомнилось и закрутилось в голове что-то такое, живое, трепещущее, весёлое:

Вот Петергоф в его начале.
Едва приблизились сюда,
Как зачертили на причале
По небу мачтами суда.

Вы только шляпкой покачали,
спросили что-то у меня:
"Зачем же всю перекачали
води-чи-чи-чку из пруда?"

А мне как раз того и надо.
И тут отнюдь я не зевал.
И у подножия каскада
Я в шею Вас поцеловал...

И что тут сразу приключилось -
Того не можно объяснить!
А утречком гулять случилось,
И я насвистывал: "Фьюить!"

Такое стихотвореньице читал (мне, или кому другому) Вадим Лурье (он же - Димочка, он же - просто Лу), наверно, на подоконнике в "Сайгоне", с чашкой кофе в руках... Кофе за 26 копеек, "двойной без сахара", сваренный самой Люсей! Мастерицей сайгонского кофе! Впрочем, если на тот день случились деньги, то мог иметь место и четверной кофе, за 52 копейки. Естественно, без сахара. Когда я в первый и последний раз попытался положить ложку сахара в кофе в присутствии Лурье, то мне было сказано (почти крикнуто): "Вы что, собираетесь пить эту гадость? Кофе с сахаром - это отвратительно. Этого нельзя делать." Я поверил: настолько это было убеждённо и потому убедительно. И до сих пор пью кофе без сахара. И чай тоже.

Да, так вот, "Сайгон" и кофе. За 52 копейки варили Люся и Стелла. Крепче - не брались даже они. Крепче делали только в "Тортах", крохотном кафетерии на Невском, между Марата и Пушкинской. Там был такой мальчик, Саша, кажется... Он варил за рубль четыре. Это был густой тяжкий напиток, от которого перехватывало горло и начинало плавно гудеть в голове. Ходила легенда, что он и за два ноль восемь мог сварить: избранным завсегдатаям. Ну, не знаю. Скоро этого Саши не стало: ползали опять же слухи, что его посадили по сто двадцать первой: за гомосексуализм...

В "Тортах" теснились интеллигентные любители кофе. Любители всех форм общения, не брезгующие лёгкой грязью, с девяти утра тянулись в "Сайгон". Там было просторнее, имели место подоконники, чтобы сидеть, и ровно умещалось на каждом три человека: не тесно и уютно. Главное: в "Тортах" не наливали, а в "Сайгоне" наливали коньяк и шампанское.

Лурье коньяк не пил: денег не было. Встретить его можно было с равным почти успехом и в "Сайгоне" и в "Тортах". Зайти и увидеть: сидит на подоконнике такой щупленький, светленький, очень белолицый, сгорбился и читает (пишет) (а то и читает и пишет одновременно), и на отлёте чашку держит: маленький двойной без сахара. Лурье в своём смешнейшем детском пальтишечке (зимой) или в цыплячье-жёлтой курточке (во все остальные сезоны) был уникальным, единственным сайгонским посетителем: все приходили сюда за чем угодно - общаться, есть, пить кофе, пить коньяк, кривляться, кто-то по стукаческим делам, кто-то - транжирить время... А он, единственный, приходил сюда читать и писать. Шум и грязь "Сайгона" ему не мешали. Трудился он на подоконнике с такой же непринуждённостью, как у себя в кабинете. И ещё отличительная черта: рядом всегда сумка или саквояж; то или другое набито книгами. Так - с саквояжем, с килограммами книг - и носился по городу. Обычный маршрут: "Торты" - "Сайгон" - химфак на Среднем - "Сайгон" - квартира Оли Матюшкиной на Большой Московской (об этом смотри ниже) - "Торты" - "Сайгон" - вечернее поле деятельности (ЛИТО Сосноры, Дворец Пионеров, клуб самодеятельной песни "Меридиан", лекция Л. Н. Гумилёва на геофаке... список может быть продолжен до бесконечности).

Я с ним познакомился в ЛИТО - январь 1980. Советские войска только что введены в Афганистан. У Сосноры стихочтение. Читают все подряд. Потом обсуждают. Жарко. Тесно. В начале чтения появляется странная пара: светлый маленький юноша и стройненькая миниатюрная девушка, тоже светлая. Странные, потому что - глаза. У него навыкате, и такие крупные, что кажутся стеклянными. У неё - серые с очень чёрным в середине. Оба взгляда страшно пристальные, глядят куда-то внутрь тебя, и за. Сели. Слушают. Пошло обсуждение. И тут светленький выдаёт: говорит что-то, много, сбивчиво, страшно энергично, и совершенно непонятно что. Но - умно. Куча непонятных слов и загадочных намёков. Соснора явно доволен. Назначает светленького оппонентом на следующий раз: должна читать некая поэтесса Ляля (Лариса) Володимирова, а светленький будет разбирать её стихи.

Я не помню, что стеклянноглазый говорил о моих стихах. Видимо, что-то хорошее, ибо в перекуре подошёл ко мне. Как-то он меня назвал: специфическим типом, что ли, или как-то иначе... По интонации было понятно, что это - комплимент. Так и познакомились: он - Димочка Лурье, она - Танечка Кадаврик, я - Анджей Иконников-Галицкий, специфический тип.

Про эту самую Лялю. В моих тетрадках есть такая запись: "Ляля ... вчера читала со сцены в полупрозрачной юбке на фоне мощного освещения, что при её фигуре было в чтении самое приятное. Я наслаждался. Пишет она, по выражению Лурье, суггестивную лирику. Что это такое - не знает никто, даже сам Лурье". (Не знаю и я, что есть эта запись по отношению к Ляле Володимировой - хамство или комплимент). Помню её чтение зимой восьмидесятого, и помню Лурье в роли оппонента. Определение "суггестивная лирика" сделало своё дело: Ляля скоро в "Цюрупу" ходить перестала, а Лурье мгновенно завоевал репутацию штатного критика и главного теоретика ЛИТО. Разборчивая Алла Смирнова сказала мне: "Ну как тебе этот Вадик Лурье? Правда, очень милый?" Это было признание.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив