Идущие на смерть приветствуют тебя!

Идущие на смерть приветствуют тебя!

 На латинском языке это фраза звучит так:: Morituri te salutant! [моритури тэ салютант]. По сообщению римского историка Светония при императоре Клавдии подобными словами его приветствовали гладиаторы, отправляющиеся на битву в цирк. Выражение более известно в другой форме: Ave, Caesar! Morituriresalutant! — Здравствуй, Цезарь!  Идущие на смерть приветствуют тебя! Иносказательно это лозунг тех, кто отправлялся на некое дело, предприятие, финал которого неизвестен. Эти слова адресовались тем, кто в этом рискованном предприятии не участвовал.

   С фразы «Идущие на смерть приветствуют тебя» начался спектакль в одном небольшом городишке N, недалеко расположенного от столицы. И это примечательно, потому что  история разыгралась не в дикой глуши, а поблизости верховного командного нашего общественного пункта. Можно даже сказать, если проигнорировать расстояние, в самом его центре.

    Заметим, что в начале спектакля никто из публики не придал значения этой начальной фразы. Она пролетела мимо них и скрылась за кулисами в тот момент, когда на сцену вывалился десяток артистов, забранных в гладиаторские доспехи. Они с остервенением кромсали друг драга деревянными мечами, да так, что щепки  разлетались по залу, но на них не обращали внимания, потому что всех буквально заворожила сценическая бойня, которую с одушевлением поддерживали крики из зала. Спектакль закончился оглушительным воем, громоподобными аплодисментами, разносившимися по залу, словно барабанная, не стихающая дробь и огромными букетами цветов, засыпавших сцену.

   Цветы подобрали и унесли. Публика уже собиралась покинуть зал, когда на сцену вышел Зигмунд Слуцкий, известный не только в артистических и других интеллектуальных кругах, как Зимочка, но и в пределах городка.

   Это был высокий, спортивного телосложения, мускулистый, словно культурист,   мужчина с завитыми, покрашенными в чёрный цвет локонами, которые  завитками закрывали его развесистые плечи, с холеными руками и мягким, привлекающим, особенно женщин, лицом. К слову отметим даже без дурной славы, пристойных  замужних. Впрочем, в этом нет ничего удивительного и  оскорбительного. Замужние женщина такие же требовательные к своей натуре со стороны мужчин, как и незамужние, а порой даже превосходят их.

   Зигмунд, изгибаясь во все стороны, низко поклонился, опустив голову чуть ли не до самых коленных чашечек, а потом, выпрямившись,   повелительно  выбросил вверху руку.

- Я всё- таки убил режиссёра Гординского! – начал он, повысив голос до самой грубой ноты

- Браво, браво, - заревела публика, добирая остатки цветов и швыряя их на сцену. – Вы отлично сыграли убийство в спектакле и репетировали с Гординским  новое убийство.

- Какая к чёрту репетиция, - рявкнул Зигмунд, раскатывая голос.- Разве вы не видите на мне кровь.

- Это лепестки цветов, - понеслись смешки из зала. – Нас не обманешь.

  Зигмунд, не ответив, спустился по подмосткам в зал, выдернул из первого ряда мелковатого мужика, поднял его в воздух и стал тыкать в пятна на своих доспехах.

- Вы навели пятна специальной краской из пульверизатора, похожей на кровь, - шипел мужик, прикладывая всю свою силу, чтобы  вырваться из руки Зигмунда и достать ногами пол.

- Вы ослепли, - загремел Зигмунд, - и не можете  отличить кровь даже от краски.

   Публика рассыпалась новыми, более оглушительными аплодисментами, чем раньше, визгом и восторженными криками.

- Вы меня не поняли, - загрохотал Зигмунд. – Все артисты, которых вы на сцене видели, они не настоящие. Это бутафоры, муляжи, бижутерия режиссёра. Они играют не действительную жизнь, а искусственную под дудочку театрального главаря Гординского. А я в отличие от них сыграл существующую,  настоящую, нынешнюю жизнь.- Он выдержал достойную артисту паузу.-  Я взял  не деревянный меч, приготовленные для битв гладиаторов, а  кухонный нож, приготовленный ещё дома. И когда режиссёр вошёл ко мне в уборную, чтобы поздравить с отлично сыгранной ролью, я перерезал ему горло.

- Вам понравилась репетиция, - послышался весёлый возглас из зала.- Расскажите о новой интриге, но так, чтобы из неё был не ясен финал.

   Зигмунд внимательно посмотрел в зал и, заложив руки за спину, начал медленно расшагивать по сцене, вышибая носками чёрных туфель, неподобранные цветы

- Я смотрел, как он вёл себя с перерезанным горлом.  Это было совершенно по иному, чем на сцене. Там всё показное.  А в уборной я видел, как мучился и расставался  он с  жизнью. Кто мог бы из наших артистов изобразить такие судороги и бившую фонтаном  кровь, обливавшую подаренные мне букеты цветов? – Он овладел словом и начал рассказывать о таких подробностях, что публика повыскакивала со своих мест и взяла его в кольцо, чтобы не пропустить ни одно слово. После слов о том, как разлетелись мозги Гординского, размазавшихся на зеркале, он снова  замолк и презрительно посмотрел на взбудораженную публику, требовавшую продолжения. - А кому вы хлопали и радовались во время спектакля? Вызовите полицейских. Я добровольно отдаю себя в руки закона.

- Вы нас заинтриговали.

   Зигмунд вытащил из-за пазухи нож и, повертев им в руках, с силой запустил его в проход, который, воткнувшись носом в пол, легко завибрировал, разгоняя  запаренный и насыщенный потом и восторгом  воздух.

   В зале зависла тишина и поползла тревога. Публика стала отступать от Зигмунда, началась давка и неизвестно, сколько бы потоптали людей, если бы на сцене не появились два полицейских. Зигмунд встретил их с достоинством, блеснув на непроницаемом лице  белозубой улыбкой, слегка наклонил голову, и без слов   протянул им руки, на которых защёлкнулись наручники.

- И кому вы отсыпали аплодисменты, бросали цветы, орали браво, - крикнул он, когда его уводили за кулисы. – Вы раньше восторгались, не догадываясь о потенциальном убийце, а сейчас не хлопаете, потом что потенциальный стал натуральным убийцей. - Он поднял вверх указательный палец с огромным золотым перстнем на правой руке. Стащил его и, бросив в зал, захохотал, кода увидел, как толпа, отлипнув от дверей, ринулась  по проходу, ломая стулья, и стала ползать на коленях в поисках перстня, - это тоже настоящая жизнь, а не бутафория, муляж и бижутерия режиссёров, - бросил он.

   Во время суда Зигмунд проронил  слова, что наше время недалеко ушло от  времени гладиаторов и не более. После суда, как и завязано у нас,  поползли слухи, толки и догадки, без которых не обходится по общепринятому правилу ни книги, ни кинофильмы.

   Мнения были  разные. Одно, пожалуй, самое распространённое среди сексуальных аналитиков мнение сводилось к тому, что Зигмунд убил режиссёра Гордииского из-за своей любовницы Ягодкиной, который взял её обильные формы напрокат, пообещав  за это главную женскую роль в новом спектакле, а когда спектакль выдохнется, он вернёт их назад.

   Более тонкие журналистские аналитики ушли не в любовь, а в политику, но кроме того, что речь и  поступок Зигмунда касается высшей материи нашего общества, они ни вслух, ни тайно не говорили, так как опасались курирующих чиновников свободу слова. Ко всему этому присоединилась ещё загадка, откуда Зигмунд взял нож, похожий на разделку туш. Были проведены опросы всех столичных мясников, но безрезультатно. Они клялись и божились, что такого ножа они  и в глаза не видели и  их уши о нём не слышали. Даже детям они запрещали   играть с таим ножом. От публики добились того, что Зигмунд прирождённый убийца и подлец, а режиссёру Гординскому нужно поставить мраморный памятник среди заслуженных людей  на Новодевичьем кладбище.

   Предмет убийства оказался второстепенным делом. Главное для специально созданной команды следователей заключалось в том,  в какой степени это касалось высшей материи нашего общества. Мы и сами досконально об этом не знаем, но, как и жители того городка, не лишены любопытства  строить разные слухи и догадки в надежде докопаться до истинных причин.