...худенький носатый сутулый аспирант Дима Быков

Мои университеты

С Днем Татьяны! МГУ форева!

Ниже — очень длинно, читать — не перечитать.

На фото — мои любимые однокашницы по журфаку, и по ШЮЖу Юля Рапохина (давно уже Селезнева) и Марина Сороко. Была у нас ещё одна подружка, Наташа Шарова, но жизнь нас разбросала, много лет не виделись. Надеюсь, всё у Наташи благополучно — она уже в шюжовские времена была крутой журналисткой, писала острые проблемные материалы в Домодедовскую газету «Призыв» и мы смотрели на нее снизу вверх во всех смыслах.

Моя университетская история началась классе в седьмом. Именно тогда из уст чудесной учительницы русского и литературы Александры Тихоновны впервые прозвучало слово «журфак». Потому что было понятно, что с алгеброй и физикой у меня всё сложно, а сочинения — более-менее. Ну, вот, журналистика, почему бы нет. Именно Александра Тихоновна подсказала мне, что при эмгэушных факультетах есть школы юных. И при журфаке тоже есть ШЮЖ.

В восьмом классе я пошла туда поступать. Написала сочинение, помню, на тему «С рюкзаком за плечами». На собеседовании позорно перепутала режиссера Ромма с режиссером Роу: «Какие фильмы Ромма вы знаете?» — «Ну... сказки...» — «Хм... Да, «Обыкновенный фашизм» — это страшная сказка...» На вопрос где бы я хотела работать, не размениваясь на пустяки, в свои шестнадцать заявила: «В «Литературке!». А фигли! Мне «Литературка» всегда нравилась — родители ее много лет по средам из почтового ящика доставали... Наверное, за наглость меня и взяли.

В ШЮЖе я встретила очень красивую девочку с огромными оленьими глазами и длиннющими ресницами, которую узнала, потому что видела ее раньше в передаче «До 16 и старше». Она там свои стихи читала. «Если налить водички, цветы страдают дольше...» Девочке в телевизоре было 14, а теперь на журфаке мы уже были постарше — кому 15, кому 16, и мы подружились. Звали девочку Марина Сороко.

Была ещё худенькая, похожая на Пьеро девочка Юля Рапохина, которая хоть и выглядела скромницей, тем не менее, практику проходила не где-нибудь, а в «Пионерской правде»!

И ещё была высокая, большая, громкая и смелая девушка Наташа Шарова из Домодедово. Вот мы как-то вчетвером сдружились и стали общаться.

Нашу группу в Школе Юного Журналиста вела Женя Басовская, дочь великой Натальи Басовской. Тогда — хрупкая нежная девушка сегодня — уже сама маститый ученый, заведующая кафедрой медиаречи факультета журналистики РГГУ, доктор фиолологических наук Евгения Наумовна Басовская.


А литстудию в ШЮЖе вел у нас худенький носатый сутулый аспирант Дима Быков. Да, тот самый, ныне — классик, поэт, писатель, радиоведущий, матерый журналист и оппозиционер Дмитрий Львович Быков. И мы уже тогда, тридцать пять лет назад догадывались, что он — будущий классик, потому что он был настоящим фейерверком: читал свои стихи про оттепель, учил нас, как писать страшно, рассказывал о стихосложении, о литературе, очаровывал и влюблял.

Женя Басовская вместе со своей соведущей на занятиях тренировали наши творческие навыки. Например, давали нам совершенно невозможные темы для десятиминутных сочинений вроде «В будуаре отчетливо пахло клопами». Или: «Он молча слез с воздушного кораблика, Спросил, узрев неправды перевес: "Зачем в пленительное яблоко Червяк, непонимающий, залез?» Это была тема для сочинения, да. Всё четверостишие — тема. Вот что хочешь, то и пиши. А тебе пятнадцать лет и у тебя десять минут. А то ещё так делали: «Назовите три прилагательных!..» — называем, записывает на доске в столбик. «Теперь — три существительных!» — записала. «И — три глагола!» — третий столбик. «А теперь возьмите по слову из каждого столбика! Это и будет тема вашего сочинения. У вас — десять минут. Поехали!..» И так — раза по два-три за занятие. Оценивали по десятибальной системе. У меня до сих пор, если покопаться, в архивах эти листочки с оценками Жени лежат. А ещё мы с газетными штампами разбирались, встречались с именитыми журналистами, например, с Юрием Ростом... Было очень круто!

Главное, что даёт ШЮЖ детям, которые собираются поступать на журфак, — это возможность публиковаться в многотиражках.После окончания учебного курса нам дали направление на практику. А это было важно, потому что для поступления на журфак требуется предоставить не менее пяти публикаций. А где ты их найдешь, если ты — школьник? Интернета тогда не было, все выкручивались, как могли. ШЮЖевцы в этом смысле были в привилегированном положении.

Мне выпало проходить практику в газетах «Московский автотранспортник» и «Московский автозаводец». Первая моя публикация в газете «Московский автотранспортник» была про таксиста и называлась, соответственно, «Таксист». Мне казалось, что название совершенно роскошное, глубокое и остроумное. Ездила я и на ЗИЛ. Ходила по огромным цехам, где стоял чудовищный грохот — не то, что интервью брать, а на ногах устоять было сложно от звуковой волны. Пихала в нос перемазанному в мазуте мастеру диктофон с аудиокассетой — откуда я этот диктофон в шестнадцать лет достала? Не помню уже. Но статью про передовиков написала.

Школу я закончила в 88-м с четырьмя четверками: химия-физика-алгебра-геометрия, расписавшись аттестатом в том, что являюсь чистым гуманитарием.

После школьных экзаменов начались вступительные. Ни о каких ЕГЭ тогда ещё слыхом не слыхивали. На журфаке перед основными экзаменами проходил творческий конкурс — сочинение, собеседование, просмотр публикаций. И только потом — еще одно сочинение (русский, литература), английский и обществоведение. Я всё сдала, но не добрала одного балла на дневной: по сочинению получила 3/4, орфография подвела. Утвердилась, что ни на что не гожусь — самооценка с малых лет была на нуле. Мысленно распрощалась с университетом. И так бы и ушла, уверенная в своей никчемности и несостоятельности, если бы не мама. Мама отступать не привыкла. Она заставила меня подать заявление на вечерний. Я упиралась, ругалась, даже плакала — не хочу, не достойна, не имею права, ничего не выйдет... Но мне было семнадцать и тогда я ещё не умела противостоять маминому натиску. В конце концов сдалась. Заявление на вечерний подала. Нужна только была справка, что меня ждут на какой-нибудь работе. Тут я поступила плохо: взяла справку в зиловской многотиражке пообещав, что, если поступлю, приду туда работать. В тот момент думала, что — да, приду, буду писать про ЗИЛ и его рабочих. Мама знала, что этого не будет, но мне не говорила.

Подав заявление, я спокойно поехала в ТИЛ (Тимирязевский инструктивный лагерь) инструктором, уверенная, что поступать буду теперь уже на следующий год.

И вдруг в сентябре приходит заказное письмо: «вы приняты». Мама плакала, я плакала, все долго не могли поверить.

Начала учиться. Подружки — Марина, Юля и Наташа тоже оказались на вечернем. Мы ходили на лекции, семинары, экзамены вместе. Шесть лет.

В «Московский автозаводец» я работать не пошла. Хотя меня там ждали. До сих пор стыдно, когда вспоминаю тот телефонный разговор с девушкой-редактором, которая мне справку давала...

Но то, что я попала на вечерний, оказалось в итоге большой удачей. Мама — опять мама! — увидела в газете объявление, что издательство «Молодая гвардия» набирает девушек на курсы машинисток. Вот туда я и двинула.

Полгода вместе с двумя девчонками училась машинописи в УПК на Сущевке. Получала зарплату от «Молодой гвардии». Ещё раз: за обучение не я платила, а мне платили! И немало — сорок пять рублей старыми! В семнадцать лет это немалые деньги. Научилась классно вслепую печатать на «Ятрани», электрической печатной машинке. Этим навыком я горжусь, он мне всю жизнь помогает, кормит меня. Так что, если что, с голоду не помру: машинопись — ремесло, которым я владею в совершенстве.

Вот, днем я долбила по клавишам «фыва-олдж», а вечерами ездила на Моховую. После лекций и семинаров у дверей журфака меня ждал высокий худощавый умный черноволосый студент МАИ Миша. Пока ждал — сочинял стихи. Встречал — читал. Провожал на метро и автобусе в далекое Бескудниково и оттуда, уже в первом часу ночи, ехал к себе в Лианозово. Было очень романтично.

На старших курсах после лекций и семинаров у журфака меня ждал уже выпускник МАДИ, мой будущий первый муж Серёжа. Пока ждал — сочинял стихи. Встречал — читал. Провожал до Бескудникова. А потом во втором часу ночи возвращался в своё Орехово. Тоже было романтично.

Учиться мне нравилось. Запомнила формулировку вопроса по античке на первом курсе: «Отражение кризиса полисного коллективизма в трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде». Раздувалась тогда от гордости: до чего ж я культурная и образованная — я понимаю в этом вопросе каждое слово! Бесподобный Бабаев читал нам русскую литературу и я узнала, что Пушкин, конечно, поэт, но самое крутое у него — «Повести Белкина» и «Борис Годунов». А ещё он был классный публицист. А ещё — редактор... Конспекты лекций Бабаева у меня чуть не заиграли, но я их отвоевала и знаю, что где-то они у меня в закромах лежат, ждут своего часа. Древнерусскую литературу вела легенда журфака Татаринова. Кто понимает — сейчас кивнул и многозначительно поджал губы. «Зарубежку» у нас сначала читала волшебница Елена Волкова, обаятельная с завораживающим как у сирены негромким голосом. А потом Вийона и Рабле на французском декламировал девичья тоска, красавец-блондин Балдицын в белом в полоску костюме, на лекциях которого девушки на задних рядах тихонько томно постанывали. Помню ещё преподавателя Пронина — он вёл «тыр-пыр», «теорию советской печати и журналистики». Пронин однажды проспал экзамен, потому что какой-то съезд ночью слушал — тогда, в конце восьмидесятых, начале девяностых, все ельцинские съезды ночами слушали... Кстати, Ельцин перед выборами на журфак приезжал — выступал у нас. Аудитория была забита — яблоку некуда было упасть!..

В общем, хорошие у нас были предметы и потрясающие преподы. Тем не менее, мы были молоды и занятия с девчонками иногда прогуливали. Бегали то в «Космос», то в «Пингвин», то в «Север» ближе к Белорусской. Не на пьянки — мороженое есть. В «Пинвине» мороженое было не очень вкусным — химия она химия и есть. В «Космосе» было «Солнышко» с медом и орехами — вот оно вкусное. А в «Севере» вообще подавали брусничные и клюквенные сорбеты! Они только-только появились, ещё и слово-то было в новинку: «сорбет»... Вот это было — да! В начале девяностых на Пушкинской открылся Макдональдс. В него мы тоже иногда ходили. Помню, героически простояла километровую очередь не в первый, правда, а во второй день после открытия.

Но так-то мы не только насчет поесть — мы и в читальных залах сидели! Благо — научная библиотека как раз у нас там, на Моховой находится.

Как к экзаменам готовились помню. Сидели с Маринкой ночами — то у нее дома, то у меня, — обложившись списками литературы и толстенными томами. Журфак чем хорош? Списками литературы. Системными, выстроенными, грамотными. Из которых, конечно, за семестр успевали прочесть процентов тридцать, а остальное долистывали в последнюю ночь. Но — где бы я ещё столько прочла и получила представление о всемирной литературе? От Гомера до Хемингуэя, от Аввакума до Платонова, от Софокла и Плутарха до Уитмена и Ибсена, от «Поучения Владимира Мономаха» до Трифонова и Астафьева. Всего Пушкина — подробно. Джойса — не только прочла, а ещё и курсовую по нему написала, причем с попыткой стилизации. Или какого-нибудь Тредьяковского — да сдался он мне, если бы не журфак! Помню, как возле ленинской аудитории перед экзаменом все мы судорожно искали в толстенном томе Рабле, что же сказала Божественная бутылка, потому что преподы валили именно на этом. А сказала она «Тринк!» Помню, как написала классный курсовик по «Кукольному дому» Метерлинка, разобрав его с точки зрения фрейдистской теории...

Да, параллельно обучению развивалась и моя головокружительная карьера. Год я поработала в типичном советском гадюшнике — машбюро издательства «Молодая гвардия» (здание на Новослободской), где двенадцать машинисток поливали фикус кипятком и кефиром, дружили против друг друга, по сто раз на дню скандалили и мирились, вытягивали талоны на сапоги, бегали за заказами с гречкой и зеленым горошком, а в обеденный перерыв ходили в подвал на душ-шарко. Для семнадцатилетней девочки была неплохая школа жизни. Ещё полгода я служила секретаршей у зам.директора типографии, ходила с макияжем, на каблуках в мини-юбке, приносила чаи и кофе на подносе, носила документы на подпись и бегала по лестницам из подвала на четвертый этаж с полными пакетами — спецзаказами с копченой колбасой и красной рыбой. Взяток шоколадками не брала — стыдно было. Вообще, секретарши из меня не получилась. Слишком я была мямля, не хватало жесткости и принципиальности. Хотя начальник у меня был добрый, относился ко мне по-отечески и отпускать не хотел.

Но — счастливый случай! — чудесная женщина из издательской многотиражки «Молодогвардеец» сосватала меня в редакцию журнала «Сельская молодежь», в здание на Новодмитровской. Оно тоже относилось к «Молодой гвардии», но там размещались редакции разных журналов. И вот там я обрела свой первый настоящий рабочий дом.

«Село», как и многие редакции, размещенные по этажам двадцатиэтажного издательского здания, было большой шумной семьей. Со своими браками и разводами, любовями и изменами, дружбами, пьянками, слезами, смехом, интригами... Туда приходили писатели и музыканты, приезжали фермеры и колхозники. «Село» дружило с другими этажами, где сидели редакции — «Техника молодежи», «Студ.меридиан», «Молодой коммунист», «Юный натуралист», «Мурзилка»...

Я пришла в журнал в 90-м году, ещё при Олеге Попцове, в благословенное время, когда тираж журнала насчитывал несколько миллионов экземпляров, и это никого не удивляло. Когда журналист возвращался из командировки и у него было две недели (!) на то, чтобы написать очерк. В месяц литсотрудник мог писать два материала, и все были довольны, никто его не теребил, не торопил. Наоборот, платили и зарплаты, и гонорары. В редакцию приходило в день по десять полных мешков писем и Отдел писем, состоящий тогда ещё из шести, или даже из семи сотрудников эти письма разбирал... Дни рождения справляли вместе, шумно. Чаи гоняли через каждые полчаса. Планерки растягивались часа на три... В общем, жили широко, раздольно, интересно и весело. Упадок начался года с девяносто четвертого, но это уже другая история...

Сначала в «Сельской молодежи» я была машинисткой, набирала чужие материалы на бланках с голубыми рамочками, чтобы их потом в типографии набирали шрифтом, а потом выклеивали верстку на больших листах. А на третьем курсе уже перешла в литсотрудники и стала сама писать материалы и отдавать их машинисткам в набор. В 19 лет поехала в свою первую командировку в Свердловскую область, Артемовский район, поселок Не зевай. Потом — и ездила, и писала, и рубрики даже вела, но главное — училась у настоящих взрослых журналистов, опытных, талантливых, с острым умом и хорошим чувством юмора.

Университет я закончила в 94-м году. Диплом был творческий, то есть составленный из моих же публикаций в «Сельской молодежи». Можно было и диссер написать — предлагали. Но научная руководительница как раз заболела, потом как-то всё замоталось, затерлось, тут я уже и замуж вышла, стало не до того. А журфак остался знаком качества. Журфак — статус. Как только произносишь, так сразу к тебе отношение совсем не такое, какое было до того, как произнесла. На всю жизнь.