Хорошие новости: скоро напечатают "Слепого часовщика"

Оригинал взят у

Томаса Гексли называли, как известно, "бульдогом Дарвина". Докинза называют "дарвиновским ротвейлером". Меня же один приятель в шутку окрестил так: русская псовая борзая Докинза. Ну что ж, мне это лестно.
И вот на прошлой неделе я закончил долгий, почти двухлетний, труд по переводу третьей книги Докинза - "Слепого часовщика". Перевод уже в редакции и осенью будет напечатан.
Книга эта особенная. Она не отличается ни опьяняющим революционным новаторством "Эгоистичного гена", ни глубоководными погружениями в философские пучины, свойственными "Расширенному фенотипу". В каком-то смысле "Часовщик" им уступает. Он попроще.
Но этот недостаток является оборотной стороной важного достоинства. "Слепой часовщик" - первая по-настоящему научно-популярная книга Докинза. Рассчитанная не просто на широкую, а прежде всего на непрофессиональную аудиторию. В ней автор рассказывает о теории Дарвина и о её колоссальном значении для современной науки "чайникам" - тем, кто имеет об этой теории весьма смутные или попросту ошибочные представления, - умело защищая её как от воинствующих невежд, так и от оригинальничающих учёных.
Написанный в 1986 г., "Слепой часовщик" нисколько морально не устарел. А по моему мнению, стал только более актуальным. И в России сейчас его выход будет, как мне кажется, особенно кстати. Во-первых, хорошей научно-популярной литературы у нас выпускается крайне мало, а во-вторых, дарвинизму в нашей стране особенно не везло. В советское время он преподавался через пень-колоду, поскольку существенно расходился с догмами марксизма-ленинизма. А сегодня с отнюдь не бескорыстными целями дискредитируется в глазах населения вконец распоясавшимися религиозными организациями.
Приведу два отрывка. Один из предисловия:
<<По причинам, не
вполне мне ясным, дарвинизм нуждается в защите больше, чем
аналогичным образом установленные истины из других областей науки.
Многие из нас не имеют никакого представления о квантовой теории
или о специальной и общей теориях относительности, но само по себе
это же не заставляет нас отрицать эти теории! А дарвинизм, в
отличие, к примеру, от «эйнштенизма», как будто бы считается
законной добычей для критиков с любым уровнем невежества. Мне
кажется, что одну из проблем дарвинизма верно подметил Жак Моно:
каждый думает, что понимает его. Эта теория, и в самом деле,
замечательно проста: на фоне почти всего, что есть в физике и
математике, её даже могут счесть примитивной. Если кратко, то она
состоит в том, что неслучайное размножение в сочетании с
наследственной изменчивостью приводит к таким последствиям,
которые, если времени для их накопления достаточно, оказываются
весьма далеко идущими. Но у нас есть все основания считать такую
простоту обманчивой. Насколько бы простой эта теория ни казалась,
не будем забывать, что впервые до неё додумались только Дарвин и
Уоллес в середине девятнадцатого столетия, через 200 лет после
«Начал» Ньютона и через 2000 лет после того, как Эратосфен вычислил
размер Земли. Каким образом эта простейшая мысль не пришла в голову
ни одному из мыслителей такого масштаба, как Ньютон, Галилей,
Декарт, Лейбниц, Юм или Аристотель? Почему она была вынуждена
дожидаться двух натуралистов викторианской эпохи? Что было не
так с философами и математиками, которые упорно отказывались её
замечать? И почему столь могущественная идея до сих пор внедряется
в общественное сознание с превеликим трудом?
Как будто человеческий мозг был специально устроен
таким образом, чтобы неверно понимать дарвинизм и находить его
неправдоподобным. Взять хотя бы проблему «случая», зачастую
драматизируемую при помощи эпитета «слепой». Подавляющее
большинство нападок на дарвинизм исходит со стороны людей, которые
с прямо-таки неприличным упорством держатся за ту ошибочную точку
зрения, будто в дарвиновской теории речь идёт только о шальной
случайности и ни о чём более. А поскольку сложное устройство живых
существ – это воплощённая антитеза случайности, то, приравняв
дарвинизм к случайности, нетрудно счесть его несостоятельным! Одной
из моих задач будет разрушить устойчивый миф, что дарвинизм – это
теория «случая». Другая причина, в силу которой мы предрасположены
не верить Дарвину, кроется, возможно, в том, что наши мозги созданы
для того, чтобы иметь дело с событиями, происходящими в совершенно
иных масштабах времени, чем те, что характерны для
эволюционных преобразований. Мы хорошо оснащены для восприятия
процессов, длящихся секунды, минуты, годы, самое большее
десятилетия. Дарвинизм же – это теория о кумулятивных процессах,
настолько медленных, что для их завершения требуются тысячи и
миллионы десятилетий. По отношению к величинам такого порядка все
наши интуитивные представления о том, что возможно, а что нет,
могут оказаться неверными. Наш тонко настроенный аппарат
скептицизма и личная теория вероятностей при расширении области
своего применения дают осечку, поскольку они были отлажены
(эволюцией, как это ни иронично), чтобы эффективно функционировать
в пределах срока жизни, длящейся несколько десятков лет. Чтобы
вырвать воображение из тюрьмы привычных временны́х масштабов, нужно
сделать усилие. Усилие, которому я постараюсь оказать
содействие.
Третий источник предубеждения наших мозгов против
дарвинизма вытекает из того факта, что мы сами – превосходные
творцы. Наш мир переполнен шедеврами инженерной мысли и
произведениями искусства. Мы твёрдо приучены к тому, что сложное и
изящное устройство свидетельствует о заранее обдуманном хитроумном
замысле. Это, возможно, наиболее веская причина для свойственной
большинству когда-либо живших на свете людей веры в ту или иную
форму сверхъестественного божества. Дарвину и Уоллесу потребовался
грандиозный рывок воображения, чтобы, вопреки всей интуиции,
увидеть и другой способ (гораздо более правдоподобный, стоит лишь
понять его), которым сложное устройство может возникать из
первозданной простоты. Рывок настолько значительный, что и сегодня
многие не решаются его сделать. Главная задача данной книги –
помочь читателю совершить этот
рывок.>>
А другой из заключения:
<<Мы обсудили все
предполагаемые альтернативы дарвиновскому отбору за исключением
одной, самой старой. Речь идёт о той теории, будто жизнь была
создана (либо же эволюция была направляема) разумным создателем.
Опровергать любую конкретную версию этой теории – скажем, ту,
которая изложена в книге Бытия (или их там было две?) – это
заниматься битьём лежачего. Едва ли не у каждого народа был свой
собственный миф о сотворении мира – так, библейский вариант был
принят в одном племени ближневосточных пастухов, и у него не больше
привилегий, чем у верований другого племени, уже из Западной
Африки, считающего, что мир был создан из муравьиных экскрементов.
Все эти мифы роднит между собой то, что в их основе лежит
осознанное намерение некоего сверхъестественного
существа.
На первый взгляд, следует провести чёткую границу между
«однократным сотворением» и «направляемой эволюцией». Сегодня все
хоть сколько-нибудь искушённые богословы уже отказались от веры в
однократное сотворение. Доказательства в пользу того, что
какая-никакая эволюция была, стали слишком уж непреодолимыми.
Однако многие теологи, называющие себя эволюционистами, - например
епископ Бирмингемский, которого мы уже цитировали в главе 2, -
пропускают Бога с потайного хода, позволяя ему исполнять роль
наблюдателя, следящего за течением эволюции и либо оказывающего
влияние на её ключевые моменты (особенно, разумеется, на ключевые
моменты эволюции человека), либо вмешивающегося даже в каждодневные
события и вносящего тем самым свой вклад в эволюционные
преобразования.
У нас нет возможности опровергнуть такие верования,
особенно если они предполагают, будто Бог позаботился о том, чтобы
его вмешательство выглядело ровно так, как мы представляем себе
эволюцию путём естественного отбора. Всё, что мы можем сказать по
поводу подобных убеждений, - это то, что, во-первых, они избыточны,
а во-вторых, они исходят из существования того явления,
которое нам больше всего хотелось бы объяснить. Речь идёт об
организованной сложности. Теория эволюции только потому и хороша,
что она может объяснить возникновение упорядоченной сложности из
первозданной простоты.
Если мы принимаем без доказательств существование
божества, способного создать весь сложно устроенный мир – неважно,
за одно мгновение или управляя процессом эволюции, - то это
божество само по себе уже должно быть необычайно сложным.
Креационист – будь то пустомеля-проповедник или образованный
епископ – просто-напросто исходит из того, что поразительный разум
и необычайная сложность существуют изначально. Но раз мы можем
позволить себе роскошь постулировать существование организованной
сложности, не предлагая для неё никакого объяснения, то почему бы
нам тогда не упростить себе задачу и не принять сразу как данность
ту жизнь, что нам
известна?!..>>
Между двумя этими выдержками лежит огромный путь - захватывающее
дух путешествие по извилистой тропинке, сотканной из любопытных
фактов, логически несокрушимых доводов и шокирующих своей смелостью
предположений. Прибавьте ко всему этому вездесущий лукавый юмор
Докинза и феноменальную лёгкость его стиля, которую я изо всех сил
старался воспроизвести, но, разумеется, преуспел лишь отчасти.
Даже человек, знакомый с теорией Дарвина и не сомневающийся в ней,
откроет здесь для себя множество незнакомых закоулков и неожиданных
граней этой теории. А уж о новичках и говорить нечего. Буду
откровенен: я просто не представляю, кем нужно быть, чтобы после
прочтения "Слепого часовщика" оставаться креационистом. Такому
человеку придётся разве что повторять, как заклинание, избитый
афоризм "верую, ибо абсурдно". Других аргументов у него просто не
будет!
В книге, как это сейчас обычно принято, приводятся выдержки из
рецензий - разумеется, хвалебных. Есть довольно умные. Некоторые,
что удивительно, написаны церковниками и радуют своей
адекватностью. Вот что, например, пишет обозреватель Church
Times:
<<Доктор Докинз
исполнен решимости поймать на противоречиях любого богослова,
который будет доказывать, или даже просто предполагать,
существование Бога, выискивая бреши в неодарвинистской биологии… И
это, несомненно, важно, поскольку все, кому приходится защищать
религиозную веру в эпоху расцвета науки, должны понимать, насколько
убедительным является объяснение природы, способное обходиться без
Бога.>>
Всё-таки у них совсем другая религия и другая церковь. Вы можете
себе представить подобное высказывание в каком-либо печатном
издании РПЦ?
Ну что ещё вам сказать. Почтовая лошадь просвещения устала. Очень.
Как собака.