Гусарская дуэль — 1.

major_colville — 28.05.2021

Мы уже писали о самом страшном, что может произойти с гусаром.

Теперь же обратимся к другим аспектам повседневной жизни гусарских офицеров середины XIX века на примере еще одного рассказа.

Из воспоминаний старого гусара.

В 40х годах минувшего столетия в кавалерии вообще, и в особенности гусарских полках, дуэли были самым обыкновенным явлением, даже считались геройством. Все безусые корнеты мечтали о дуэли, а старшие офицеры нередко разыгрывали роли самых отчаянных бретёров, придираясь ко всем и каждому, за малейшие пустяки они вызывали на дуэль. Таково было время, и, несмотря, на строгие преследования дуэли, ни в Гвардии, ни в армии, не прекращались.

В 1843 году один лейб-гусарский офицер убил своего товарища на дуэли без всякой причины, просто ради мнимого геройства. В тот же год поручик Белорусского гусарского полка, тогда принца Оранского, Ладомирский стрелялся со своим товарищем и приятелем Бутовичем за то, что последний отказался засвидетельствовать достоинства верховой лошади Ладомирского. Дуэль состоялась на самых строгих условиях. Противники дрались на пистолетах на расстоянии 18 шагов, с барьером в 6 шагов. Бутович остался жив каким-то чудом. Ладомирский попал ему прямо в грудь навылет, к счастью Бутовича, пуля не задала никакого важного органа, и Бутович, по прошествии 8ми месяцев, совершенно вылечился. Спустя год в Гусарском полку эрц-герцога Фердинанда (название Изюмского полка в 1826-1850гг. м.К.), поручик Заремба убил на дуэли своего товарища и друга корнета Каришева, Александрийского гусарского полка поручик барон Остен-Сакен убил на дуэли своего товарища корнета Дельво, Ахтырского гусарского полка корнет Карпов из-за каких-то пустяков убил поручика Вальтера.

Но разве есть возможность пересчитать все безумства дуэлистов того времени.

Я передам лишь прискорбный факт, который совершился на моих глазах.

В 1842 году в Александрийский гусарский полк приехал корнет Меллер-Закомельский, выпущенный из корпуса в этот полк. Меллер-Закомельский, был прелестный симпатичный юноша, расположивший к себе офицеров полка. 

Старинная пословица гласит: «нет семьи без урода». В ту эпоху был в полку поручик Эраси, ненавидимый всеми. И действительно, этот урод в физическом отношении и в нравственном, ни в ком не мог внушать к себе симпатии. Среднего роста с громадной головой на узких плечах, с длинным лицом, на котором природа вместо носа насадила какую-то едва заметную пуговку, с впалой грудью и короткими кривыми ногами, Эраси был отвратителен; ко всему этому надо прибавить, что он, как и все обиженные природой, мечтал о себе чересчур много. 

Приехавший в полк Меллер-Закомельский, само собой понятно, с первого же разу почувствовал к Эраси отвращение. В особенности Меллера-Закомельского поразили прыжки Эраси, переставлявшего ноги не такт как все добрые люди. По этому поводу Меллер-Закомельский говорил: «Что это вы, Эраси, так прыгаете, вместо того, чтобы ходить, как ходят все добрые люди, и нещадно стучите вашими каблуками, к которым привинчены аршинные шпоры?»

Хитрый грек Эраси сразу понял, что Меллер-Закомельский не оставит его в покое, и старался отделаться шуточками. Но вот настал роковой день, когда шуточки не помогли. Утром Эраси на своей лошади ездил в манеж, где в это время были Меллер-Закомельский и Никитин. Неуклюжая фигура Эраси верхом на лошади, разумеется, возбуждала смех. Меллер-Закомельский, указывая на ездившего по борту Эраси, громко хохотал. Последний, разумеется, слышал все это, но показал вид, будто ничего не слыхал. Так сцена в манеже и кончилась благополучно.

На беду эскадронный командир ротмистр Мамонтов, по случаю дня своего рождения, вечером устроил попойку. По обыкновению запылала жженка, пили портер и шампанское. На пирушку были приглашены многие офицеры, в числе которых был и Эраси.

Когда сахар, положенный на скрещенные сабли, растаял, жженку затушили лафитом и шампанским. Ротмистр Мамонтов большой ложкой разлил по стаканам жженку, и попойка началась.

Жженка очень вкусный напиток, но до высшей степени крепкий. Меллер-Закомельский, отпив из своего стакана, тотчас же зарумянился, глаза его загорались, и он опять накинулся на прыгающего Эраси.

— Скажите, Эраси, — говорил Меллер-Закомельский,— с какой стати вы себя выдаете за испанскаго гранда, когда всем известно, что вы чистокровный нежинский грек?..

—Я вовсе не имею желание отдавать на ваш суд мою родословную,— отвечал Эраси, — а потому покорно бы просил вас не касаться этого обстоятельства.

Но Меллер не унимался, его возбужденное состояние выпитой жженкой толкало его на крайние меры, даже на дерзости по адресу Эраси.

—Конечно, я не имею ни малейшего желания заниматься вашей родословной, — возразил Меллер, — но вы так громко кричите, что вы испанский гранд, что до меня не могли не дойти эти слухи.

— А знаете, Меллер, пословицу: „не всякому слуху верь", — сказал Эраси.

— Ну, слуху-то я не могу не верить, но и в том, что вы испанский гранд, сильно сомневаюсь.

Ротмистр Мамонтов, присутствовавший в комнате, желал прекратить все эти щекотливые пререкания.

— Что это, Меллер, ты придираешься то к родословной Эраси, то к походке. Мне кажется, как то, так и другое, тебя не должно касаться, формуляра Эраси ты не читал. Что же касается до его походки, то это такая мелочь, на которую, мне кажется, не следует обращать внимания. Пусть каждый и ходит и делает, как ему угодно, лишь бы действия его не беспокоили других.

Эта примирительная речь Мамонтова только подлила масла в огонь. По мере того как Меллер пил жженку из стакана, он становился все в более и более возбужденном состоянии.

— Однако согласись, Мамонтов, — вскричал Меллер, — не странно ли, что какой-то нежинский пиндос кричит о себе, что он Лаперузо ди Эрасо, испанский гранд.

— А вы слышали,  как я это говорил? — спросил Эраси.

— Лично я это не слыхал, — ответил Меллер, —  но десятки товарищей могут засвидетельствовать о вашем наглом хвастовстве, — возразил Меллер. 

— Ну, я бы не желал попасть под следствие и выслушивать показания свидетелей,— говорил Эраси,— так как в данном случае всякое оправдание с моей стороны было бы противно моему достоинству. Я только еще раз попрошу вас, господин Меллер, не касаться ни моего происхождения, ни того, за кого я себя хочу выдавать.

— Я готов исполнить вашу просьбу,— продолжал Меллер,— если вы будете так любезны, объясните мне, каким образом жена испанского гранда стала торговкой маслинами на одесском базаре.

— Ну, уж это слишком, — вспыхнул Эраси,— вы, Меллер, даже мою мать не оставляете в покое.

Мамонтов было порывался затушить ссору между Эраси и Меллером, но это было уже невозможно. Задетый за живое Эраси прыгал, как зверь, и нещадно стучал каблуками.

— Я бы желал, г-н Меллер,— кричал Эраси, — чтобы вы взяли ваши слова назад и раз навсегда прекратили бы ваши придирки.

— Я охотно это исполню,— отвечал Меллер,— если вы объясните мне, каким образом ваша матушка, супруга испанского гранда, сделалась торговкой маслинами на одесском базаре.

— Вы сейчас получите мой ответ,— вскричал  Эраси, сверкая глазами, — Никитин,— обратился Эраси к Никитину, — прошу тебя, выйди в сени на пару слов.

Сказав это, Эраси вышел из комнаты, за ним последовал и Никитин. Вскоре он возвратился и объявил, что Эраси вызывает его, Меллера, на дуэль.

— С удовольствием принимаю вызов «испанского гранда» и впредь соглашаюсь на все его условия,— отвечал Меллер.

— Эраси предлагает,— продолжал Никитин,— драться на пистолетах, на 18 шагов, с барьером в 6 шагов.

— И прекрасно, я на все согласен,— отвечал Меллер,— как рассветет, мы отправимся в соседнюю рощицу и там покончим дело.

— Ты, Мамонтов, — обратился он к последнему, — будешь моим секундантом?

Мамонтов молча поклонился.

Здесь замечательно то, что, несмотря на трагическую развязку ссоры между Меллером-Закомельским и Эраси, вся компания была в благодушнейшем настроении духа, как будто ровно ничего не произошло. Поручик Тарвигэ играл на флейте, корнет Неклюдов фальшивым и самым заунывным тоном пел малороссийскую песню: «Вiютъ вiтры, вiютъ буйны». Меллер-Закомельский пристально занимался жженкой, корнет Кухаревич молодецки крутил усы и утверждал, что все на свете пустяки, кроме соленых огурцов.

— Да будет тебе заниматься жженкой,— обратился он к Меллеру, — поговорим о деле.

— Что же я буду говорить о деле,— возразил Меллер,— я уже сказал, что согласен на все, Никитин по всей вероятности передал мои слова Эраси. Вот как рассветёт, мы отправимся в рощу.

— А вот это как раз и неудобно,— возразил Мамонтов,— с рассветом люди поведут лошадей на водопой, и им покажется странным, что господа такую рань поехали в рощу. А второе, чуть ли не главное.— продолжал Мамонтов,— у меня нет дуэльных пистолетов.

— А на казенных унтер-офицерских разве нельзя драться? - спросил Меллер.

— Конечно, можно, — отвечал Мамонтов, — но для этого необходимо согласие Эраси.

И это последнее условие было принято Эраси.

— Знаешь, Мамонтов,— сказал Меллер,— мы можем драться у тебя в вишневом садочке, если ты позволишь?

— Конечно, позволю,— отвечал Мамонтов, — я против этого ничего не имею.

— Ну, прекрасно,— сказал Меллер,— значит, когда рассветет, мы и покончим дело в твоем садочке.

— Знаешь, Меллер,— продолжал Мамонтов, — я бы советовал тебе на всякий случай написать хотя несколько слов твоей матери.

— Не могу, голубчик,— отвечал улыбаясь Меллер, — ни одной мысли в голове не вяжется, так пьян.

— Как же ты будешь драться, если ты, как говоришь, пьян?— удивился Мамонтов.

— Ну, на это-то меня хватит,— отвечал Меллер, — для того, чтобы спустить курок, не требуется особых соображений.

— Ну, как хочешь, это дело твое,— сказал Мамонтов.

Между тем рассвело, и все отправились в садочек. Никитин и Эраси были уже там.

Мамонтов, по обыкновению, сказал примирительную речь.

— Я согласен покончить дело миром,—отвечал Эраси, — если г-н Меллер возьмет свои слова назад.

— А я не хочу кончать миром и слов своих назад не возьму,— вскричал Меллер.

— В таком случае приступим к делу,— сказал Мамонтов и отмерил 18 шагов, посредине были положены сабли.

Враги стали по местам и начали сходиться к барьеру. Лишь только Меллер сделал шаг вперед, как Эраси выстрелил и попал ему прямо в середину живота. Несчастный юноша со стоном упал на землю, его тотчас же подняли, отнесли в дом и положили на кровать.

В ту же минуту был послан гонец в полковой штаб за доктором.

Между тем воспаление разорванной кишки быстро распространилось, затем началась агония, и Меллер-Закомельский умер до приезда доктора.

Как водится, Мамонтов, Никитин и Эраси были преданы суду, который вынес такую конфирмацию: Никитина заключить на полтора года в крепость, Мамонтова также, а Эраси разжаловать в солдаты.

Эта конфирмация была послана на высочайшее утверждение.

Император Николай I ее изменил. Никитину назначил 4х месячное заключение в крепости. Эраси, как вынужденного принять вызов Меллера, наказанию не подвергать, лишь отдать на покаяние в монастырь на 8 месяцев, а Мамонтова, принявшего участие в дуэли и давшего казенные пистолеты из цейхауза, разжаловать в солдаты с переводом в Сибирский уланский полк. 

Так погиб прелестный юноша Меллер-Закомельский, он мог бы быть украшением людей, если бы среда, в которую он попал, не исказила его понятий. В заключение следует слово о дальнейшей судьбе Эраси.

Возвратившись в полк из монастыря, куда он был  отправлен на покаяние Эраси сделался еще более нахальным, прыгал и стучал каблуками громче прежнего. Один раз у помещика Енушевского на завтрак собралось большое общество, и составилась пулька стрельба из ружей по яйцам. В числе играющих, конечно, был и Эраси. Поляки вообще хорошие стрелки, но разбивать яйца пулями было дело не легкое, а потому и случались частые промахи, но Эраси перещеголял всех и взял много пулек. Лавры победителя так бы и остались за ним, если бы не произошло одно маленькое обстоятельство. На скорлупе разбитого Эраси яйца было усмотрено маленькое круглое отверстие, которое могло произойти только от дроби, но не от пули. Все бросились осматривать патронташ Эраси, откуда он брал готовые патроны: оказалось, что в пыж была завернута бекасинная дробь. Это мошенничество Эраси возмутило всех, и «испанский гранд» со срамом был выгнан из дома помещика Енушевскаго.

Об этой истории узнали в полку, и общество офицеров предложило Эраси подать в отставку.

                                                                  *****

Такой вот рассказ был опубликован за подписью «Н.А.Попов» в одном из дореволюционных журналов. Удалось найти ряд дополнительных подробностей, которые как расширяют эту историю, так и дают повод для некоторых сомнений. 

Итак, Николай Ардалионович Попов (1828-1908), как выяснилось, был писателем, из-под пера которого вышло несколько повестей и множество рассказов. В некоторых упоминается, что автор служил в гусарах то ли в в 1840х, то ли в 1850х годах. Многочисленные мелкие подробности заставляют думать, что он действительно служил, но не в 1842г., хотя и выдает себя за очевидца этой дуэли. Или, как минимум, очень тщательно при написании своих произведений работал с каким-то реальным ветераном, возможно родственником. Разного рода памятные записки о старине, «рассказы бабушки», воспоминания «старого кавалериста» и т.п. были очень популярны, издавались историко-литературные журналы с подобными мемуарами, процветало коллекционерство. Дореволюционная Россия любила и ценила Историю. 

Диалоги у Попова, в любом случае, не стенографические, а скорее «по принципу Фукидида» - говорили не точно так, но как могли бы сказать в подобной ситуации. Рассказ, таким образом, полухудожественный, а не документальный, но хорошо передает дух эпохи. Приведем еще пару отрывков из его произведений, относящиеся к этой истории. Читатель и сам увидит, как меняются оттенки, а дополнительные подробности где-то расширяют и объясняют, а где-то противоречат друг другу.

                                                                     *****

«В 40-х годах я служил в А. гусарском полку, в то время квартировавшем в военном поселении X. губернии. Отвратительнее этой стоянки нельзя ничего себе представить. Белые, выстроенные под ранжир, домики с красными кирпичными заборами, отсутствие холостых построек, необходимых для хозяйства как-то: амбаров, хлевов, конюшен и пр. делали домики похожими на какие-то этапные пункты, глядевшие казематами. Среди деревни, на самом видном месте, красовался «Комитет» — дом, в котором помещалось нечто вроде волостного правления. Вместо выборного старшины, как это водится между крестьянами, в комитете распоряжались поселенный вахмистр и писарь. Крестьяне очень боялись комитета, где с ними всегда совершалась расправа самая короткая: вахмистр прикажет высечь и делу конец, ни суда, ни следствия, ни мирского приговора. 

Все деревни были разделены на округа и волости. Первыми командовали штаб-офицеры, а вторыми обер-офицеры, числившиеся по кавалерии. В деревнях было все мертво, жизнь отсутствовала. Иногда по улице робко шел какой-нибудь человек, не то мужик, не то инвалидный солдат, не то арестант: лицо его смотрело угрюмо, неприветливо, точно у каторжника. Вообще аракчеевским наследием никто не был доволен. Все проклинали это мертвящее учреждение, не доставлявшее никому пользы: ни казне, ни поселянам. Мужик работал только из-под палки, боялся быть позванным в «Комитет», о хозяйстве не заботился, апатично отбывая панщину. 

Вот среди какой обстановки приходилось жить офицерам. Ничего нет удивительного, если их времяпровождение заключалось только в картах и пьянстве, а для разнообразия устраивались и дуэли. Службы субалтерн-офицеры в эскадронах не несли никакой. Всем распоряжался эскадронный командир, а еще больше вахмистр. Езда в манеже назначалась посменно: унтер-офицеры, старые солдаты и рекруты. В полном составе эскадронное учение назначалось редко. Я был назначен в 6й эскадрон, которым командовал старый гусар, швед, ротмистр М. Субалтерн-офицеры, мои товарищи, были поручик Н., корнет Э. и корнет М. 3., незадолго прибывший из Петербурга. 

Наше время тянулось с величайшим однообразием. Можно смело сказать, что один день походил на другой, как две капли воды. Утром от нечего делать идем (не по службе) в манеж смотреть смены. Из манежа отправляемся на квартиру эскадронного командира. Там на столе уже приготовлены кильки, доставленные полковым маркитантом, ветчина туземного изготовления, яйца и очень объемистый графин водки, настоянной на каких-нибудь корках. 

Любезный хозяин, приглашая гостей закусить, говорит немецкую пословицу, которая гласит, что один шнапс это не шнапс, два шнапса также не шнапс и только три шнапса составляют полшнапса. Молодежь, слушая такая остроумные речи, поучается, и графин опоражнивается живо. Так проходит время до обеда. Ровно в два часа денщик ставит на стол борщ из курицы, потом дает рубленые котлеты и неизбежные сырники или блинчики. Гости кушают с большим аппетитом, то и дело прикладываясь к графину. После сытного обеда является потребность отдохновения. Все расходятся по квартирам, до чая, вечером снова идут к эскадронному командиру. 

Там устраивается пулька в преферанс. Майор, командующий дивизионом (два эскадрона), поселенный начальник и сам хозяин играют скромно по копеечке. Молодежь группируется около другого столика, на котором красуется объемистая баклага белого рома. Услужливый денщик подает неполные стаканы чая, их пополняют ромом и пуншуют. Среди комнаты раздаются однообразные: куплю, удержу, пас, вистую и т.д. Кто-нибудь из игроков восклицает: трубку! Из соседней комнаты слышится металлический звон шпор, точно кто-то кандалы волочит но полу и вестовой является с длиннейшим черешневым чубуком. Молодежь, прихлебывая пунш, ужасно дымит из трубок, время от времени пуская густые кольца. Разговоры идут, разумеется, о «бердичевских временах», когда существовали гусарские дивизии, молодецких попойках, шалостях, лихих атаках, дуэлях и т. д.»

В общем, о старых молодецких временах, гусарских проделках и шутках над штафирками и генералами. Эх, были времена «Янкель регимента», все пели по-немецки под флейту и пили жженку, кто не мог выговорить слова куплета, пил штрафную чашу и скоро совсем сваливался под стол. А как разделались с той гордячкой, графиней Б…! А как древко штандарта на учениях надломилось…! А как юнкер чуть корпусного не задавил на учениях! О-о, а сейчас мало таких коренных гусар бердичевских времен – вздыхает кто-то из молодежи, одновременно завидуя, и делая комплимент старшим. И вновь  «один шнапс - это не шнапс», «едет чижик в лодочке в адмиральском чине, не выпить ли по этой причине». Молодежи все это кажется очень гусарским и они жадно внимают рассказам старших, пьют и мечтают. Так удивительно однообразно проходили дни. 

Пока гусары скучают, сделаем несколько дополнений. «Бердичевский период» и «гусарские дивизии» — это время 1818-1835гг. В 1840-50е годы Александрийские гусары были переведены в Новороссийский округ военных поселений, село Ольшанка близ Ольвиополя, Херсонская губерния. 2я бригада 5й легкой кавалерийской дивизии (однобригадники- воспетые Д.В.Давыдовым «Ахтырские гусары, О храбрые друзья!») Место степное, хуже зеленого Троянова под Бердичевом. 

Социальной жизни тоже почти не было. С одной стороны, тогда было модно «моншерство» — лихость в волокитстве и кутежах, щегольство вплоть до неуставщины в форме. Однако после восстания 1830-31гг. большинство ясновельможных панов Киевской и Подольской губернии закрыли свои двери перед русскими офицерами. При этом в полках, в том числе Александрийском, было весьма много поляков. Попов отмечает, что в его время командир гусарского полка их бригады (т.е. Ахтырского), адъютант, казначей, квартирмейстер, командир ординарческой команды и многие офицеры были поляками. «Русского языка (в полку) не существовало: говорили по-французски или по-польски». «Надо отдать должное, поляки были отличные кавалеристы и очень исполнительны по службе. Командир всегда отличался своей жестокостью, драл солдат не на живот, а на смерть, что в те времена считалось военной доблестью», жестоко относились и к своим крепостным. Многие впоследствии поддержали восстание 1863г. 

О большом проценте поляков, существующих неприязни и антагонизме, упоминают и другие мемуаристы. О своем командире он говорит как об «остзейском бароне». «Длинный сухой с выдающимся подбородком, закрытом громадными рыжими усами, он был ужасен и солдаты его страшно боялись.. служба для барона была все – блаженство, мука, цель существования. Главным пунктом его помешательства была манежная езда. Бравую выправку он также очень любил и требовал, чтобы солдаты смотрели ему прямо в глаза, смело». «Ешь меня глазами! — кричал он, носясь по фронту на своей кобыле. Солдат, услыхав приказ командира, обратился тихонько к старому гусару, своему соседу, с вопросом: «Чуете, дядько, чи звир, щоб человека йисти?». «Зачем есть, ты на него вытаращись» - отвечал старый солдат.

Это полковник А.Б. Будберг, командир александрийцев в 1839-48гг., позже за свое рвение будет переведен в Гвардию До него был В.И.Нарвут, после – А.Г.Ломоносов, и Ф.Д.Алопеус. 

В общем, пьянство и гусарство были ответом на суровую дисциплину, муштру и скуку провинциальной захолустной жизни. 

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

cristensald

Экологическое строительство: Как построить энергоэффективный дом

seregalab

Стариков в окопах не хватает! На Украине ведут переговоры с ЕС "Вертать в

sapojnik

Блин, но почему не Камала Харрис?!

luchshe_molchi

Что ж ты смотришь так синими брызгами? Или в тыкву хошь?

nathoncharova

Уиттиер — необычный город, население которого живет под одной крышей

yu_sinilga

Мы, оглядываясь, видим лишь руины

ru_railway

Ларёк на станции Асино

pantv

10 июля ● "День празднования победы под Полтавой" и день, когда голые бабы

ru_auto

Страшную весть я принес в твой дом Надежда

• Ранее
• Архив