Как скачать торрент сборки Windows 11 и быстро установить систему 
7 типов личностей, которых следует избегать 
Виды нашего городка 
Пат 
Утреннее 
Знакомые всё лица 
Ключницы 
Выработка ядерной энергии в мире 
В здравии и в болезни Посетил я очередной семинар-тренинг для предпринимателей в Бизнес-Инкубаторе. Инкубатор - как много в этом слове в бюджете города слилось, как много в нем отозвалось! Девизом мероприятия почти единогласно был избран термин - " для галочки ". Хотя были предложения и поинтереснее, ...
Guilty pleasure Александра Кузьменкова
vvm1955 — 26.09.2023
Только вчера прочитал эссе Антона Осанова* "Порочное удовольствие А.Кузьменкова". Как-то прошло мимо меня. Спасибо автору за подробный обзор. Но всё, что так он мудрено описывает, на самом деле объясняется профессиональной тягой Кузьменкова к журнализму и кошельку. За что платили — то и писал А.К. Это не моя выдумка, он так отвечал, когда я призывал его к более тщательному критическорму анализу лит. процесса, потому что литературные фельетоны забудутся со временем. Но Сан Саныч отвечал — заказа на это нет! Впрочем, "суръёзный заказ" журнала "ЗНАМЯ" всё-таки был, знаю точно, потому что через меня Кузьменкова искали, но в чем-то не сошлись…
*Антон Осанов родился в 1991 году в городе Омск. Учился на факультете истории, философии и права ОГПУ (Омский государственный педагогический университет). Работал учителем в средней школе, краеведом, учётчиком в заповеднике, строителем. На данный момент работает с сетевой конкурсной литературой, литературой провинциальных сборников, прозой неизвестных или малоизвестных авторов как «литературный помощник» и критик.
В начале беззаботных 2010-х годов Александр Кузьменков был для меня guilty pleasure — чуть порочным интеллектуальным удовольствием, которое скрашивало вечер после работы. Как и многим из тех, кому не хватило таланта, мне нравилось утолять своё самолюбие чьей-то смелостью, в данном случае жгучей критикой Кузьменкова. Новейшая российская литература представлялась мне сборищем нагулявших жир премиальных бычков, которые томно толклись в сочной Москве. Но из-за уральских камней вдруг выпрыгивал Кузьменков, впивался этой литературе в лоснящийся бок и приносил нам что-нибудь из Пелевина.
Я с большой благодарностью вспоминаю это кузьменковское мщение за юношей. Когда Александр Александрович выуживал из исторического романа Колядиной: «Иисус Христос накормил тучу хавальщиков» — о, для нас, никуда не прошедших и всё ещё молодых, это была награда почище «Букера».
В том, что Кузьменкова называли мизантропом, всегда было важным не то, кого он ругал, а то, кого он любил. Тот же Селин привечал собак, в Медоне за ним бегала целая стая, и это позволяет со всем почти примириться. Кузьменков любил прозу Дмитрия Бакина, своего малоизвестного, чуть напечатанного собрата, которого он упоминал при каждой возможности. Одно из самых обстоятельных и качественных эссе критик написал как раз о Бакине. Текст этот весьма показателен — плавный, умный и долгий, он являет того Кузьменкова, каким он мог с лёгкостью быть, если бы в России существовало критико-литературное поле, а не углы ринга, в одном из которых — идеологически верные повесточные обзоры, в другом — возмущённые патриоты. И кто-то властный бьёт в гонг — ещё один раунд, пожалуйста.
Один из главных вопросов о Кузьменкове в том, почему он принял условия этого порочного поединка, вместо того, чтобы расстроить сами правила боя. Кажется даже, что это не о Кузьменкове вопрос, а в целом о русских, о том нашем идеализированном состоянии, когда понимаешь как всё устроено, но с возмущением бросаешься развеивать миражи. Ибо как так вообще!? Сколько можно уже!? Достали! И тратишь свои невеликие силы, истаиваешь, поддерживаешь суховей…
И такое бывало!
В том бакинском эссе Кузьменков смело использует инструментарий гностицизма. Это интересно отметить, потому что сама деятельность Кузьменкова заключалась в недовольстве литературными демиургами. Он презирал их нескончаемое творение, требовал перестать крепить иерархию лжи. Если гностики понимали тварный мир как тюрьму, для Кузьменкова тюрьмой была премиальная литература. Его волновал не столько литературный акт (написание текста), сколько условия его творения (российский литературный процесс). И как всякий гностик, он был бессильным пленником собственной критики. При желании, в Кузьменкове можно найти много общего с цитируемым им Василидом и Маркионом. Он даже кандидатку на роль Демиурга нашёл! А то и двух кандидаток… И никого — на роль Софии.
В том-то, наверное, и трагедия — Кузьменков не написал главного, растратившись вместо этого по мелочам. Он будто в жертву себя принёс, в такую злую, колкую жертву, которая должна была застрять в ботинке и напоминать о чужом ничтожестве. Он жилу подпупную высмеял, а о главненьком не сказал. Была в этом правда анахорета. Ибо есть отшельничество как стратегия, а есть как исход. Кузьменков — это по-настоящему, про второе.
Но и здесь не всё так уж мифологично.
Кузьменков приводил эссе про Бакина в качестве примера того, что настоящая критика никому не нужна. Он жаловался, что за три года эссе не набрало и трёхсот просмотров, тогда как «непритязательный фельетон «#яНеБоюсьСказать» про лаурированную Васякину — 1730 просмотров за неполный месяц». Отсюда очевидный вывод: «Самый популярный жанр литературной критики — короткая рецензия. И непременно на какой-нибудь бестселлер». Схеме чего Кузьменков последние годы и следовал. И тут возникает нехороший, к сожалению вечный вопрос — а не всё ли равно сколько просмотров? Кто ориентируется на царство количества — тот уже подотчётная цифра. Эссе про Бакина и через десять лет смотреть будут, а про Васякину и сейчас незачем открывать. Так зачем было работать по схеме? Зачем становиться в ряд? Контртезис такой же участник шоу, как и то, что он пытается отрицать.
Вместо того, чтобы рассказывать о стоящих авторах (они были!) и выдавать мощные обобщающие эссе (они необходимы!), поздний Кузьменков предпочёл писать однообразные коротенькие фельетоны, которые строились по той же продающей схемке, что и книги его оппонентов. Между рецензиями Кузьменкова и птенцами «РЕШ» не было существенной разницы — достаточно ознакомиться с примером-другим, чтобы составить представление обо всём остальном. Вот и получается, что Кузьменков лишь абсорбировал литературный продукт до состояния пригодности к употреблению. Враг рекомендательных рубрик, он помогал хоть как-то примириться с разрекламированным поделками, прочитать их не с восторгом, а через смех.
Но — прочитать.
Что придаёт Кузьменкову ту важную неоднозначность, благодаря которой он значим и после смерти. Кузьменкова можно как восславить, так и написать одиозно хулительный текст. А значит, Кузьменкову удалось создать пространство, доступное для доводов и интерпретаций, то поле больших допущений, которое и определяет литературу как жанр, а героя — как его участника.
Нельзя не сказать и об особом кузьменковском стиле. Как начитанный сторож, он устало пролистывал книги в ночное дежурство. Это не было изящно, не было тонко, не было иронично — Кузьменков вообще не о журнальных манерах. Он ругал по-народному и из народа, казарменно, от сохи, и был, наверное, единственным, кто делал это по-умному, взвешенно, не как шукшинский герой. Это было куда труднее, чем упражняться в эстетстве и куда интереснее, чем могли грубые кузьменковские эпигоны.
Да что говорить, когда нужно составлять золотой фонд изречений! Удивительно, но о Кузьменкове ещё никто не создал картинку в духе знаменитого мема с Буниным. С кем ещё захочется так пошалить? В меру сил попробуем восполнить пробел:
2 из 2
Но огонь погас. Или его задуло.
В последние годы в текстах Кузьменкова стало много бухгалтерии. Он всё подсчитывал будто — сколько знаков и слов, сколько ошибок, какой объём занимает вырезка, а сколько — окорочка. Это смотрелось странно, будто есть где-то палата мер и весов, а там в золотой рамке плакат с советским каким-то ГОСТ-ом.
Что важнее, в последние годы Александр Александрович всё-таки перешагнул важный для критика рубеж между язвительностью и издёвкой. Едкость, пакостничество, даже яд — это естественные субстанции, критик и твёрдую обложку должен разъедать одним метким плевком. Покойный Виктор Топоров мог выдать про «блуд Зильбертруда», и это была прекрасная, отчасти свойская въедливость. Топоров громил, но громил по-домашнему, как принёсшего в гостиную двойку, и при всей топоровской взбалмошности писать на таком уровне было не очень сложно. В гостиной вообще удобно кричать. Тогда как Кузьменков выбрал неприглядную позицию у порога, чтобы, когда попросили на выход, самому сделать шаг.
Может, именно это его и озлобило.
От некоторых текстов Кузьменкова было неприятно. В критике есть особого рода неуют… когда справедливо ругают, но делают так, что жертву хочется поддержать, сказать — да ладно тебе, не расстраивайся. Кузьменков всё чаще отстреливался так, что хотелось спрятать мишени. В первую очередь ради самого Кузьменкова, который изнашивался, уменьшался и повторялся в каждом своём новом тексте. Он не рассматривал произведение целиком, сводил его до нескольких положений, а потом издевался над изолированными авторскими ошибками. Чего стоит такой метод показала Анна Жучкова, которая обнаружила, что сам Кузьменков делает «роспись в квитанции». Что из этого следует? Да ничего. А для Кузьменкова такая ошибка была бы диагнозом.
Это, конечно, усталость. Разочарованность в борьбе. Из рецензий Кузьменкова почти исчез юмор. Мудрые наблюдения сменились придирками. Если бы к позднему Кузьменкову на разбор попала «Война и мир», он бы отмёл её как горячечный бред про «оранжевых улан». Да под Островно вообще не было русских улан!.. Да не берут саблю в театр!.. «раненые неслись на носилках»!.. Скрипичный ключ не смычок, а цена на чекушку была такая-то — Кузьменкова почему-то волновали простые бытовые детали, которые вроде как должны сцеплять писателя с жизнью, а если этой сцепки нет, то нет, соответственно, и литературы. Это очень пролетарская позиция, которая соответствовала как жизненному пути Кузьменкова, так и его рабочему облику в духе 20-30-ых а-ля Демьян Бедный.
Так он неудобно и прожил: на чёрных работах, вдалеке от столицы. И умер безвестно, где-то в снегах. Что-то вечное в этом — вдали от всех, без жалоб и весточек, тихо лечь в землю у себя, на семейном участке. И так, чтобы даже «близкие» узнали лишь через месяц. Поразительное одиночество. И упрямство ему под стать. Что там эти «рецензии»! В главном здесь победили.
Настоящая бескомпромиссная жизнь. Единственный на данный момент российский прозаик, который достоин премии «Нонконформизм».
Народной, конечно. А не выданной жюри.
Оставить комментарий
Популярные посты:
Архив записей в блогах:
В каком-то смысле все войны глупы, но глупее всех была Война из-за Дубового Ведра 1325 года с её единственной битвой при Запполино. Эта война произошла между соперничающими городами-государствами Болонья и Модена в Италии. Все началось, когда группа моденских солдат проникла в Болонью ...
Наконец выложили декабрь НА САЙТЕ "АЛЬФА-КНИГИ" Теперь можно и похвастаться. :) ...
Друг написал, что Касперский обнаружил новый страшный вирус, который до него никто не находил... У меня есть предложение. Посадить его под домашний арест, но только обязательно без компа, на год. Пусть с бабой, виски, кино и полный пансион, но только без компа. И я вам гарантирую, что ...
Друзья, наша компания «На борту» активно растет и расширяется! Мы уже в топе онлайн-travel агентств России. А собираемся стать просто номер один:) И мы жаждем видеть в своем коллективе новых, талантливых, трудолюбивых и амбициозных людей. Если ...
