Горе мое отец, счастье мое истина

Десять страниц текста 14 кеглем, кто это будет читать за сутки до наступления Нового Года. Но я это написала. А будет ли прочитано, на то Бог.
Писать или не писать, рассказывать или не рассказывать, сохранить приятную и принятую всеми картинку или безжалостно сломать ее — безвозвратно уничтожить, потому что ничто не сможет уже опровергнуть ее разрушительную силу. Я все-таки решила написать об этом, написать в предпоследний день года, поделиться тем, что пережила за последний месяц, а до этого за всю жизнь. Я хочу оставить это в прошлом, чтобы всегда иметь перед носом, как я и учу своих учеников: наше прошлое служит нам только если мы его помним, если "кнопка" памяти о нем активна, если реакция на него не переходит в неосознанные явления. Нужно помнить все, что с тобой случилось, связать это случившееся со всеми возможными точками бытия, оправдать все возможное хотя бы потому, что на этом свете оправдания всему существуют, вычистить себя после любого черного ада, чтобы жить дальше и права голоса не утратить. Я расскажу вам о своем горе, о том, что еще до конца не пережила. Вам я признаюсь в этом открыто, потому что и худшего не скрывала. И, открытая всем ветрам, буду жить дальше.

Чуть меньше месяца назад в моей жизни сломалась одна, длительно и тщательно сохраняемая, некогда разбитая, склеенная, а потому непрочная конструкция, которую я берегла годами, дышала на нее, сведенную многократно, восстановленную когда-то, сбереженную вопреки всему моему прошлому — детству моему, юности моей, молодости моей. ...Я буду себя притормаживать, помечать себе вот так: "В этом месте осторожнее, не скатись в упреки". Да-да. Я постараюсь.

Эта сломанная, сбереженная конструкция, которая выглядела, как новая, -история моих отношений с отцом, моим дорогим папой, которого я любила всю жизнь болезненно и преданно, от которого была далека, к которому стремилась, и которого не достигала. История моего детства множество раз рассказана моим друзьям, описана она и в романе "День девятый", а потому многие знают, что семья моих родителей распалась рано, когда мне было всего два года, что обе стороны непримиримо враждовали, ребенку-мне с обеих сторон другую сторону критиковали и на судьбу свою жаловались, и росла я в этом раздоре, учась никого не осуждать. Я то вела себя молодцом, то совершала ошибки, примыкала то к одному родителю, то к другому, а то обоих утрачивала. Я смотрела в глаза тому, кто рядом, тосковала по обоим, потому что оба они меня очень надолго оставляли, до смерти боялась обидеть обоих и всему искала оправдания. Так и жила. Плюс-минус так живут многие дети из разрушенных семей, только вот, повзрослев, оправдывают не все. У меня получалось. А остальное было как у большинства. Разве что мама моя умерла рано, и я осталась иметь только папу, а соответственно и слушать его одного. Но и это не оригинально, мало ли всяческого сиротства на земле.

Папа возникал в моей жизни нечасто. Назидания, критика, упреки и насмешки — он всегда хотел, чтобы его дочь была другой. Оно понятно, меня воспитывала совершенно чужеродная папиной семье бабушка — от сохи, простушка с одной стороны — в плане культуры, и хитрюга с другой стороны — в плане сермяги. Бабушку мою папа не воспринимал. Она платила ему тем же. Буфером я оставалась между.
Как большинство детей, я хотела быть для родителей, теперь уже только для папы, хорошей. Конечно, молодость моя кипела, и куда только меня не заносило, какие только роли я ни играла, какие краски на себя ни наносила, какие маски ни цепляла. Папея всегда была "не та", не такая, он показывал мне свое неодобрение, а то презрение, высмеивал меня... Даже если то, что я совершала, хвалил весь мир.
К моим сорока годам конфликт наш с отцом достиг максимума. Я была уже матерью вполне подросших детей, но и тут он вечно меня критиковал, никогда не хвалил, зато мужа моего воспевал, ставил мне в пример и всем рассказывал, как мне повезло с мужем, хотя, казалось бы, с какой стати мне могло так повести, никаких данных для этого во мне мой папа не находил. Мой последний конфликт с отцом описан в "Дне девятом", я уже работала в Детском доме, но для своего родителя по-прежнему оставалось неудачной задумкой неведомых сил, огромным папиным разочарованием. Однажды в ответ на какие-то мои слова он, считающий себя человеком высокой культуры, сказал мне: "Ты просто дура!", а я в ответ, захлебываясь обидой, крикнула ему: "Я не дура. Я сирота!" И умерла в этот момент, видимо, потому что даже дышать перестала от боли, запомнила навсегда этот миг. Потом прошла неделя, мы не общались, и я пожалела о ссоре. Как выяснилось, папа в это время в отдалении от меня тоже думал, как нам помириться. Мы помирились, я объявила ему о решении взять детей, он стал вести себя аккуратнее. И постепенно воцарился между нами мир, — хрупкий, ненадежный, условный. Я этот мир всячески поддерживала, так со временем мы привыкли к тому, что между нами все нормально. Во всяком случае, нормально для других.
Мой папа — человек интеллектуальный, чувство юмора у него прекрасным было всегда, способность рассказать анекдот или привести цитату к любому случаю потрясающая, да и красивым мужчиной он был всегда. В общем, мне не стоило труда сделать так, чтобы весь мир восхищался моим отцом. Я тоже восхищалась этими его чертами, а на остальные, которые не особенно последнее время выпирали, закрывала глаза. Мы же все не без греха. А тут еще растущий возраст отца, я родилась у него в тридцать пять, теперь старели уже мы оба. В общем, к последнему времени я успешно сотворила в глазах своего окружения из своего отца пример для подражания. О том, что папа чрезвычайно обидчив, что готов был навсегда запомнить любую неловкость кому угодно, а если эта неловкость касалась его жены, то и не простить, и о том, что он был по-прежнему придирчив, я молчала. И был период, когда все его придирки были минимальными, только к своей супруге он всегда требовал повышенного внимания. Мы все старались так себя и вести.

Надо вспомнить основные наши "прошивки", что папу моего терзало в жизни, чего он не мог переступить, забыть, откинуть, и в чем меня все-таки упрекал. Это, во-первых, моя мама и ее поступки. Я пыталась возражать, что мамы нет почти полвека, что нельзя ребенку оговаривать его мать, сколько бы им обоим ни было лет. Поняла, что бесполезно — давным-давно. Когда папа закусывал удила, ничто не могло его затормозить, и я закрывала на это глаза, терпела. Мои поступки, которые папа считал бескультурными, тоже не давали ему покоя. Например, как я толкнула его кулачком в пять лет, как обозвала бревном в семь. А почему бы не обозвать, если бабушка так со мной разговаривала, а папа, которого я ждала ежедневно, появлялся раз в полгода. Доводов этих я папе не приводила и не возражала. Мне нравилось, что у меня такой прекрасный отец, от него я готова была терпеть и терпеть. Лишь бы он был.
Он упрекал меня в том, что я плохо воспитываю детей, что я написала неудачные книги, что я "все знаю", что я капаю в нос, что курю, а когда бросила, что курила, что мой муж лучше меня, что я когда-то съехалась с бабушкой, его матерью, и именно из-за этого та "рано умерла" — это папины слова. Бабушке было 90 лет, когда ее не стало, и это имея лишения ссылки в анамнезе, но возражать папе было бессмысленно. А еще был у папы братик родной младший. С братом они конкурировали всю жизнь, завидовали друг другу и придирались по мелочам. Они, конечно, трепетно любили друг друга, но как боролись за первенство… Сказали они друг другу о своей любви накануне смерти Марка, брата папы - в последний и, кажется, в первый раз. А до этого были сплошные взаимные обесценивания. Обесценивал папин брат и меня.
Надо отдельно об этом сказать. Я человек без роду, без племени, мне всю жизнь хотелось иметь семью. И я склеивала разбитое как с папой, так и с дядей, старалась быть для них хорошей, надежной: звонила, приезжала, навещала. Но нет, все было плохо и не так. Снобизм моего дядюшки рос и достиг в конце концов невиданных размеров. Однажды он с презрением на лице вычитал мне, что моем романе я "не так описала историю" с мои дедом, их общим отцом, и что я не имела на это права. Сразу после этого дядя с умилением рассказал о своем друге, который писал книгу о нем, о дяде: "Он, конечно, события изменил, но он писатель, ему можно", — умиленно произнес мой дядя. Это была наша последняя встреча, вскоре дяди не стало.
Да, долгий получается рассказ. Но мне надо вытащить это из себя. Лучше было бы, конечно, писать от руки, но теперь уж что. И я продолжаю.

Все-таки последние годы наше с папой общение было вполне сносным. К детям он цеплялся реже, я старалась ни в чем повода не давать. К себе они меня пускали нечасто, супруга отца всегда была законодателем наших встреч. Я старалась быть тактичной, а мой отец — личность самодостаточная, он, в общем, по мне не скучал, но был не против, когда я приезжала. И вдруг случилось ужасное.
Сейчас мне надо собраться, чтобы поточнее описать это. Мысленно я начинаю прокручивать случившееся, и мне кажется оно неубедительным на словах. При этом я не хочу искусственно нагнетать страстей. Хочу только рассказать, как было. Там же еще множество штрихов влияло со всех сторон на каждого из нас. Штрихи эти, особенно самые жирные из них, нельзя опустить.

Жена отца. Надо сказать, что они в браке столько же, сколько мы с моим мужем, папина свадьба была на неделю раньше. Детей у них не было, я поначалу очень ребенка от них хотела и недоумевала, если кто-то мне говорил, мол, зачем это тебе. Но вокруг меня жили люди с семьями, а я была одна. Мой отец мог дать мне брата или сестру, но... Но он решил, что слишком стар, так он сказал своей жене. И ребенка не случилось. Наши отношения с папиной женой были скорее приятельскими, но дистанционными, вежливыми и, если так можно выразиться, безопасными. Я старательно поддерживала ту схему отношений, которую установил папа. Кажется, это устраивало всех.

Однажды мы даже поехали к нам в деревню, это было лет восемь тому назад. Она очень устала, жена папы, и я предложила ей поехать на природу на недельку. Папа тогда еще мог остаться один, а ехать пять часов в машине уже не мог, да и без удобств жить уже не по силам было ему. Мы поехали и прекрасно провели время. Жена папы говорила о том, что неплохо бы развести тут огород. Я отвечала, что если она захочет, сможет разбить его... Все тогда было вполне пристойно.

И еще важное, прежде чем я перейду к случившемуся. Квартирный вопрос. Папина квартира, как он однажды обмолвился, после их с женой ухода должна была быть передана мне. То есть, если уходил один из них, второй оставался владеть жилищем, а уж после него оно должно было стать моим. Наверное, все предполагали, что первым уйдет мой отец, ведь он старше своей жены на 18 лет. Я думала, что не оставлю ее, если она захочет, чтобы я была рядом с ней. Так я говорила детям.

Ну вот, кажется, основное назвала. Хотя вот еще штрих. У папиной жены не было родни ближе, чем сводный брат. У брата дети, она однажды мне стала рассказывать, что брат просил у нее квартиру, но она сказала, что ничем не может ему помочь, решение принято. Мне было неловко это слышать, и я свернула тогда этот разговор. Был, кстати, довольно длительный период, когда жена папы со своим братом не общалась. И, кажется, теперь я основное учла.

Звонок, как всегда это бывает, раздался неожиданно.

-Беда! Случилась беда! — папа взывал о помощи. Я немедленно выехала к нему.
Оказалось, его жена с инсультом попала в больницу. Он был один, в больницу ее повезла сиделка, соцработник, приставленная к папе как к ветерану войны и работавшая у них уже некоторое время к полному из довольству ею. Как могла, я старалась подбодрить папу, параллельно мы вели переговоры со знакомым врачом, который обещал все узнать подробно. Папа, мой 98-летний папа, казалось, держал себя в руках. Только вдруг почему-то он вспомнил мои давнишние стихи, написанные еще о его, арестованном в 38 году отце. Я и сама их вспомнила не сразу, но напряглась, восстановила. Это были хорошие стихи. Но папа помнил из них всего две строки. Он начал критиковать их, ерничая и даже кривляясь, расчленять и упрекать меня в том, что я написала глупость. Конечно, я отговаривалась, а сама лихорадочно думала, как теперь быть. Если жена отца, имени ее я не называю специально, сляжет, кто сможет ухаживать и за папой, и за ней. Только я. Шла среда, с пятницы четыре дня были отданы под семинары. Успокаивая папу и безуспешно стараясь переключить его внимание, я думала, что с понедельника напишу заявление. Какое, о чем, я еще не знала. Но я была готова ухаживать за своим отцом.

Вернулась сиделка и с порога мне нахамила так, как будто жена отца - она. Я удивилась, сделал вид, что ничего не произошло и сказала, что ночевать останусь завтра, у меня нет с собой лекарств. Может ли сиделка остаться сегодня на ночь? Внезапно женщина бросилась к отцу и начала... жаловаться на меня, говоря, что я лезу не в свое дело и учу ее, что ей делать. Отец не сразу понял, потом возмутился, я пришла в ужас, еще этого ему не хватало, его так мог хватить удар! Я постаралась загладить неловкость и вскоре уехала, потом был следующий день, который мы провели с грехом пополам, а в пятницу я приехала рано, чтобы отпустить сиделку до вечера. Сначала она должна была ехать в больницу, затем домой, и уж после обратно сюда, а я собиралась вечером на работу. Как я думала, до понедельника, после чего собиралась сиделку сменить.
Хамство, которое на этот раз она выплеснула мне в лицо, зашкаливало. Дома накануне дети и муж сказали мне, что раз сиделка так себя ведет, значит, был ей на это "выдан билет"... Конечно, имелось в виду, что жена отца так отзывалась обо мне, что дала сиделке право вести себя подобно. Но я всегда жила по принципу "не видела-не было". Я не хотела верить в непорядочность человека, к которому относилась с доверием и теплом.

Надо было мне смолчать. Впрочем, смолчала бы я в этот раз, наверняка что-то сказала бы в следующий, уж очень граничные с бредом фразу звучали. На очередное безобразие я заметила, что ей следовало бы не забываться. И тут случилось непоправимое. Она бросилась к моему папе и стала в ухо кричать ему, что поехать в больницу к его жене не может, потому что я... Дальнейшее несомое не имело значения, думаю, отец вообще не слышал ее слов. Зато он хорошо понял, что я мешаю сиделке поехать в больницу! В бешенстве он вытянулся на своем стуле.

Я могла бы заорать на нее. Но я испугала бы папу. Я могла бы опровергнуть ее слова. Но он глух, и он уже ей верил! Я вытащила диктофон, чтобы записать ее слова, но она снова успела раньше и прямо в ухо выкрикнула ему, что я хочу ее оклеветать... Я только в ужасе качала головой: "Что вы делаете? как вы можете? Господа, отечество вас проклянет…" — бесполезно, меня обвели вокруг пальца, я оказалась совершенно беспомощной перед этим непостижимым существом.
-Вон отсюда! — эти слова моего папочки были обращены ко мне. -Немедленно вон!
…
Когда я вернулась домой, то напомнила мужу последние слова моей мамы, обращенные ко мне. Я тогда топталась на пороге ее больничной палаты, все никак не могла уйти. Назавтра я должна была вернуться и забрать ее, но все медлила, и она сказал мне: "Иди уже. Как ты мне надоела!" Это были ее последние слова, потому что назавтра я в живых ее не застала. Похоже, и папа произнес мне свои последние слова в тот день.
На следующее утро я расплакалась, голова у меня болела страшно, честно – я думала, что теперь инсульт случится у меня. Такой беспомощной я не ощущала себя давно, справилась с состояние с трудом своими методами, жесткой волей. Уже было известно, что у жены отца метастазы в мозге, что инсульт дали именно они. Перспектива была настолько непонятной, что мысли даже не пытались сформироваться. И эта сиделка. Проще всего было обвинить во всех тяжких ее. Я отталкивала от себя мысль о том, что папа так легко поверил в мои непорядочные поступки, и что он не усомнился в чужом человеке.

В это раз помириться нам помог случай. Старший сын съездил к дедушке, узнал, что один из его номеров телефонов отдан его жене. Я решила позвонить ей. На звонок она не ответила. Но минут через десять с этого номера мне позвонили. И оказалось, что сын перепутал: я звонила отцу, не ответил он, и теперь мне звонил тоже он.
— Ты мне звонила?
— Да, я хотела услышать твой голос.
Мы поговорили немного ни о чем, я постаралась определить, помнит ли он , что случилось, и поняла: помнит. Затем я позвонила ей. На следующий день я поехала в больницу. Врач сказала мне, что состояние будет меняться, что пациентка не совсем адекватна, и что что выписывают ее под наблюдение онколога. Я снова, как дурочка, изготовилась ее забирать, и сидеть, и ухаживать... Но она дала понять мне, что этого не хочет, пусть ее заберут сиделка и брат.
Я подумала, ну что я лезу. Не хочет человек. Но брат не будет с ней возиться дома. Я, наверное, все равно буду нужна. Оставаясь в напряженном ожидании, я еще несколько раз звонила папе.
Каждый раз, когда я звонила, он начинал разговор с того, что плохого в жизни сделала моя мама, как несправедливо вела себя с ним я, что я в жизни совершила негодного и как нанесла ему незаживающие раны. Я просила разрешения приехать, но в ответ слышала "не сегодня". Создавалось ощущение, что мой отец внезапно возненавидел меня или посчитал виновницей своих бед. После очередного разговора я приходила в себя и звонила снова. Упреки увеличивались, агрессия в тоне нарастала.

Я думала. Своим слушателям на семинарах, когда мы обсуждаем с ними деструктивных кровных родственников, шизофреногенных родителей, подавляющих и обесценивающих, на определенной доле зла, приносимого ими детям я советовала отношения разрывать. Особенно если страдало младшее поколение. Естественно, если предкам нужна помощь, для каждого из нас было ясно, что это святое. Но если речь шла о банальном поиске врагов, если чей-то предок находил в своем ребенке объект для слива желчи да и только, я советовала отношения прервать, отделяться максимально вплоть до поздравлений с крупными праздниками, чем и ограничиться. Сейчас я предположила, что прохожу этот урок чтобы, как и во всем остальном, на собственной шкуре узнать, как это больно, когда отказываешься от последней надежды на любовь.
Конечно, я искала выход. И не находила. У меня есть ключ от папиной квартиры, много лет он лежит, но я ни разу не воспользовалась им. Я всегда считала, что это неделикатно, и звонила в дверь даже в те три дня, когда дверь мне открывала сиделка. Не собиралась я воспользоваться ключом и в этой ситуации. Я понимала, что папе моему 98 лет, что он в течение часа может три раза рассказать один и тот же анекдот, что его жена неадекватна, и что, по большому счету, они сейчас в руках чужого человека. В то же время я знала, что сиделка работала хорошо, неформально, и муж мой настойчиво убеждал меня, что "поет она с чужих слов", и что не стоит на нее вообще внимание обращать. Я понимала, что не вмешаюсь, не приду доказывать, что они оба не совсем в уме... Потому что грань «не в своем» и «еще вполне» тонка, и тут легко впасть в обольщение. Нет, я этого сделать не смогу и не сделаю, это я решила точно.

Я встала на молитву. Не веря ни в какое утешение, тем не менее я решила сорок дней молиться о том, чтобы этот узел развязался хотя бы в моей душе. Я говорила, и это многие знают, что мне снятся вещие сны. За эти дни дважды я видела сон о том, что мой отец принял решение изменить завещание. Это, тем не менее, ни к каким добавочным действиям меня не подтолкнуло.

Наш последний разговор оказался знаменательным событием в моей жизни. Все-таки, как ни был бы человек проницателен, часто он остается наивным в отношении того, кого любит, слабым в отношении тех, к кому прилеплена его душа. Я позвонила, чтобы почтить память бабушки, это для моего отца всегда было свято. В ее день рождения я сказала ему, что помню о ней, но он, перебив, вновь заговорил о том злополучном стихотворении, написанном сорок лет назад. Потом без паузы о том, что моя мать не взяла его фамилии при бракосочетании. Потом, что я (братики, братики) неправильно описала день ареста дедушки в книге. Затем, что я ударила его по спине при людях в пять лет. Затем еще пару таких же отдаленных замшелых наполовину фантастических историй.

Я попыталась его остановить. Постаралась переключить на бабушку, не удалось. Заговорила о детях, но он перебил меня на втором слоге, сказав, что весь наполнен обидами на меня: «Я живу с этим, понимаешь? Это заставляет меня страдать».

Надо сказать, он всегда любил свои страдания, мой отец. Страдать, вспоминая, страдать, не забывая, страдать вспоминая, припоминая и даже моделируя – неважно, но страдать! Это было важной составляющей жизни всегда, и сейчас шлюзы прорвались.
— Что мне делать, папа. Чем я могу тебе помочь.
— Ты еще, когда тебе было 10 лет, на меня сказала такое, что меня чуть из партии не выгнали, ты это помнишь? И ты нахамила моей сиделке! Она плакала из-за тебя! А она спасает мне жизнь! Что ты мне на это можешь ответить?
— Ничего, — сказала я. — Ничего не могу я тебе на это ответить. Я больше не буду с тобой об этом говорить никогда. Я очень сожалею, что у тебя такая неудачная дочь.
— Ты со мной так не разговаривай! — возмутился папа и попрощался: — Все, раз так!
И думал, что нажал на кнопку отбоя. Но этого не случилось. И я услышала голос его жены:
— Ты все еще не понял, что она делает? Ты слышал, как она говорит с тобой? Зачем ты вообще разговариваешь с ней? Не о чем тебе с ней говорить! Вообще не должен ей отвечать!
Шок мне недальновидной. Шок мне доверчивой и наивной дурочке, думавшей о том, как я буду ухаживать за женой отца. Я ведь даже сказала ей об этом, когда была в больнице, чтобы она не волновалась ни о чем, я не оставлю ее.

Мой муж миротворец редчайший. Мы ехали в машине, когда состоялся этот разговор, он все это слышал. "Не звони им больше, — сказал мне муж, и желваки ходили у него на лице. - Не звони. Совсем. С новым годом поздравь и все".

Звонить бесполезно. Видимо, стресс, который испытал мой папа, когда это случилось с его женой, оказал влияние на него, тут подоспела настроенная женой сиделка... Дальше вы знаете. Сейчас они замкнулись друг на друге. Сиделка совмещает уход за отцом с сопровождением его жены в больницу, ей будут делать химиотерапию. Жене, напомню, 81 год. Отец не просто обижен, он озлоблен на меня. Это называется, так легли карты. И вот что я думаю на эту тему.

Я рассказывала уже, что у каждого к старости обостряется его ведущая черта. Мой папа отцом мне никогда не был. Здесь не расскажешь жизнь, а в ней столько того, чему быть просто не должно в жизни отцов и детей, но это было между ним и мной. Да, последние годы жизни мы играли в папу и дочку. Тем тяжелее оказалось похмелье. А с другой стороны, хотя бы эти годы у меня были. И в них у меня было подобие того, что может испытывать человек, имея отца. Значит, в этой части жизни мне жалеть не о чем.

Так же, как мой папа между мной и кем угодно всегда выбирал кого угодно, так же есть в моем окружении люди, которые пели моему отцу дифирамбы, а меня упрекали то в одном, то в другом, дескать, он прекрасен, а ты. Эти сейчас могут увидеть свою ошибку, если только свои ошибки они способны замечать. Я эту историю публикую потому, что из нее думающие люди могут многое взять, и потому еще, что право мое утверждать некоторые вещи эта история подтверждает. Какие вещи? Те, например, что к старости выпрет суть, и тогда ее уже не спрячешь, бороться с ней надо раньше. А еще – что иллюзии растворяются, и если уж мы их допускаем, то не надо роптать, когда их шагреневой коже выходит срок. Просто примите свою правду, как я приняла свою. Да и не только это.

"Зависит то, чем будет жизнь полна, не от рывка. От слабого звена" — эти строки я писала очень давно, папа сумел бы рассказать вам, насколько они неудачны, попадись они ему на глаза. Рвануло слабое звено, и все встало на свои места. Мне жаль тебя, папа. Жаль тебя и твоего брата. У вас обоих никогда не было детей.
Что касается его жены... То и тут я поняла кое-что. Она, как и моя мать, была простушкой в сравнении с образованными многоязычными интеллектуалами семьи моего отца. Все там, в этой семье, относились с презрением к ней. Да, она умела пахать, в этом не откажешь, так и читалось на лицах родни, но это и все. Разве она была ему чета? Они ее презирали и этого не скрывали, она в ответ ненавидела их. И это я знала, что я не член семьи, а отщепенец. Для нее же я была одна из них ненавистных. И она отбивала своего мужа от чужаков.

Когда я веду семинар по традициям, я рассказываю об этом "отшелушивании чужеродного", о вечной борьбе родов и кланов за собственность, за генетическую чистоту. Ей надо было победить меня, как их род, как непринимающую ее родню, если хотите – как класс. Победа надо мной означала ее тотальную победу. Пусть даже перед смертью или перед химиотерапией. Я и раньше это наблюдала во множестве, а теперь картина легла крупным планом передо мной. Абстрактно от себя и своих переживаний я даже сердиться теперь не могу на жену своего отца. Слишком хорошо я поняла, что двигало ею, ее великую обиду на жизнь, ее состояние души.

И еще одну штуку я поняла. Эта штука называется "нелюбимое дитя". Моя родня никогда не умела любить меня — ни дядя мой, ни мой отец. И чем больше у меня находилось способностей и талантов, чем больше я делами доказывала, что не зря копчу небеса, тем ярче выражалась в них эта нелюбовь, тем ревностней они старались доказать мне, что я ничего из себя не представляю. Сегодня я сказала мужу: "Смотри, как похоже на евреев. Чем больше в них талантов, тем в больших грехах их упрекают. Евреи — такая же нелюбимая детка человечества, как я в семье своего отца"... И я прожила на себе то, что пожизненно ощущал гонимый еврейский народ.

Что же. Моя новогодняя история завершена. Двери дома отца моего для меня закрыты. Он еще жив, еще сидит перед компьютером его тело, еще цитирует Рузвельта его рот, но только Богу известно, где его душа. Он решил переписывать завещание, это мне известно точно, я не одна смотрю в семье нашей вещие сны, а тут и мне, и одной из дочерей снился тот же самый сон, парные наши сбываются всегда. И вот - не сделаю ни шагу, чтобы этому помешать, хоть и могла бы. Со своим завещанием мой отец будет делать что хочет, ни разу в жизни я не посягнула на эти пласты решений, и как бы ни нуждалась, не посягну. Мне пока не видно, что ждет их обоих, папу и его жену, которая столько лет врала мне в лицо. Что бы ни было, я это встречу. Сейчас вот только вступлю в новый год и напишу смс: «С Новым годом, папа».

1917. Разрушения после боёв в Москве

Алексеевское военное училище Сегодня у меня в журнале один из комментаторов отозвался об октябрьских боях в Москве зело пренебрежительно — "да там только часы повредили!". Я нашёл подборку фотографий повреждений города (не только Кремля), при насильственном захвате власти ...

Кото-офис "Во благо дар"

Пару дней в неделю я выхожу на работу в офис. И раз я уже вышла из дома, то почему бы не погулять в обед где-нибудь в округе? И вот как-то раз я решила пойти другим путем — дойти до продуктового чуть дальше обычного маршрута, и по пути увидела интересное! ...

Утро в лесу

Такая паутина в такой лесной картине встретилась, что прямо как солнце, такая красота и восторг. Очень большая, высоко на кедре, разбрасывала лучи на солнце ...

"Сегодня мы уничтожили 29 единиц военной техники... в районах Эт-Тавам,

И в завершении на сегодня -- ХАМАС продолжает выкладывать видео многочисленных атак с близкого расстояния по бронетехнике ЦАХАЛ, что было заранее ожидаемо после того, как много таких видео было во время сирийской войны, когда бронетехника заезжала в города в ходе уличных боев На ...

Эрон дон дон.

Давай, ленивая жопа, пиши аччот! Не могу! Я потненький и ...

Горе мое отец, счастье мое истина

Горе мое отец, счастье мое истина

Оставить комментарий

Популярные посты: