
ГОДУНОFF

Каждый раз, как я вижу какую-нибудь американскую версию Александра Годунова, внутренним зрением я вижу и советскую; человек поизысканней меня вспоминал бы Годунова, например, в партии Вронского (в балете, соответственно, «Анна Каренина» с Плисецкой), а у меня маячит Годунов в фильме «Тридцать первое июня». А самое смешное, что нынче и «Крепкий орешек», и «Тридцать первое июня», советский фантастический романтичок и американский комический боевичок, между которыми пролегает непреодолимая пропасть, смотрятся с одинаковым ностальгическим чувством и даже каким-то состраданием к тому чистосердечному, почти детскому, почти глупому, но прелестному кино.
Годунов советский и Годунов американский:

В «Тридцать первом июня» Годунов был ценен тем, что танцевал; многим кажется, что он там пел, но пел он не своим голосом, и даже говорил не своим:

Голливуд же научил его обращаться с оружием:

Должно быть, американская публика успела слишком привязаться к Барышникову, и Годунов, производя, конечно, отдельное впечатление, казался не слишком искушённым в балете людям его дублёром или даже дублем, хотя они были совершенно разными. Всё внешнее — побег во время гастролей, невозвращенчество, даже Иосиф Бродский на полях обеих биографий — различалось только дополнительным диковатым сюжетом с женой Годунова: Джульетта пожелала покинуть Ромео и упасть в объятия Родины. Для Годунова это был удар. Присутствие в Америке Барышникова на первых порах помогло Годунову вписаться в новую реальность, но оно же и подпортило цимес, когда из их творческого сотрудничества ничего не вышло. Голливуд, хватавший всё, что плыло в руки, использовал обоих, причём Барышникова — очень корректно: по меньшей мере трижды он играл балетных и таким образом успешно популяризировал себя как танцовщика. Годунов, закончив с балетом, играл персонажей маниакального толка, хотя поддерживал балетную форму и вполне мог танцевать на большом экране. Забавно, кстати, что оба прошли через увлечение американскими актрисами:

Решение Годунова оставить балет и заниматься только кинокарьерой приписывают влиянию Жаклин Биссет. Как раз в тот период, когда решение это было принято, Годунов в последний раз проявился в кинематографе советском, на этот раз как персонаж (очень, впрочем, далёкий от оригинала).
Этот фильм я посмотрела в середине восьмидесятых. Поскольку я была ребёнком, я почти ничего не поняла. Но неплохая память на всякую ерунду позволила мне через несколько лет понять смысл тех нескольких сцен, которые я зачем-то запомнила, да и вообще понять, о ком было это кино. С тех пор, кстати, я не пересматривала его никогда. Я бы и тогда его не посмотрела, если бы не мои двоюродные братья: почему-то я гостила в деревне Бурново у родственников, и двоюродные братья потащили меня в деревенский клуб, где крутили это кино. Один и тот же фильм крутили тогда довольно долго, пока вся деревня не выучит, в каких местах надо смеяться; даже я уже была в курсе, что в этом фильме покажут, во-первых, голые женские титьки, а во-вторых, голую детскую попу. Почему не было предписания "до шестнадцати", не спрашивайте.
Фильм назывался «Рейс 222», его снял режиссёр Сергей Микаэлян, который снимал неплохо, но неровно; из самых его известных фильмов — «Премия» с Леоновым и «Влюблён по собственному желанию» с Янковским и Глушенко, а лучший фильм — «Иду на грозу». «Рейс 222» был посвящён коллизии с побегом Годунова и удержанием на территории США американскими властями его жены, балерины Людмилы Власовой (они оба были тогда на гастролях с труппой Большого); американцы упорствовали в своём неверии, что Власова добровольно отправляется в СССР и оставляет мужа, и на три дня задержали самолёт, на котором советская власть решила срочно отправить её в Москву. В советском фильме Власову превратили в артистку балета на льду, хотя фигурным катанием Власова занялась позже (как хореограф); а Годунова — и вовсе в спортсмена непонятного вида спорта. На начальных титрах, как сейчас помню, катались наши фигуристы в русских народных костюмах, и когда кончились титры, кончилось искусство, и задышали, как сказал поэт, почва и судьба.
Муж и жена жили в разных гостиницах, потому что их пребывание в Америке было санкционировано разными ведомствами, и практически не виделись, что не вызывало ни у кого из персонажей никакого протеста. Ирина, жена спортсмена, в начале фильма ведёт себя как легкомысленная и недалёкая особа (тем прекрасней будет финальное величие её духа, освобождённого от всего суетного); с подружками по коллективу она болтает об американских магазинах. Вдруг они склоняются над телефонным аппаратом и говорят: но наши магазины лучше, да-да-да, наши магазины лучше! — и подмигивают друг другу. Через много лет до меня дошло: девушки думали, что гостиницу прослушивает КГБ, и что жучок именно в телефонном аппарате. Подобный лёгкий стёб в середине восьмидесятых уже допускался, но только для того, чтобы в итоге всё равно обрушить на голову зрителя волну необъяснимого, какого-то инфернального патриотизма. Всё в том же номере одна из девиц демонстрирует свежекупленный купальник и отправляется принять в нём душ. В душе она орёт, потому что вода смывает с купальника краску, и счастливый зритель несколько секунд видит сиськи. Таким образом состоялось мини-разоблачение американского образа жизни, а макси будет впереди. Но некоторым хватило и мини: часть зрителей, в основном подростки, встают и удовлетворённо уходят; это тот редкий случай, когда сисек не надо долго ждать, они появляются на первых минутах фильма, что, конечно, очень гуманно.

Дальше не так весело: фигуристке Ирине сообщают, что её муж попросил убежища в США; её решают срочно отправить на Родину, запихивают в самолёт, но американцы не дают разрешения на вылет, поскольку желают услышать от неё самой, что она таки да хочет домой. Ирина говорит об этом в самолёте (в частности, заявляя действительно противной американской переводчице: "Отойди от меня, шмондифёрка!"), однако американцы недовольны: в советском самолёте, мол, на неё оказывается давление с советской стороны. Наши говорят, что на антисоветской территории на неё будет оказываться давление с антисоветской стороны, что тоже будет не клёво. Начинаются долгие и нудные переговоры советских и антисоветских деятелей в пиджаках и галстуках, как бы уравновесить советское и антисоветское давление; сошлись вроде бы на том, чтобы зафиксировать отказ Ирины в "кишке" между самолётом и зданием аэропорта, то есть на нейтральной территории, но тут наши сообразили, что от самолёта "кишку" можно отсоединить и уволочь Ирину в непроходимые чащи Америки. Становится чем дальше, тем жарче, поэтому к середине фильма часть деятелей снимают пиджаки. Помню, что в одном кадре у стоящих напротив друг друга представителей враждующих сторон были одинаковые галстуки, в косую бордовую полоску.
Ирина мучается мыслями о своём муже и о том, зачем он это сделал. Она вываливает все приходящие на ум подробности их совместной жизни в ближайшую жилетку. Гена (так зовут мужа), которого до сих пор ни разу не показали, становится все неприятней потенциальному зрителю этого фильма. Реальный зритель, сидящий за моей спиной, томится, от скуки дёргает меня за волосы и не уходит только потому, что ждёт детской задницы в иллюминаторе, но детскую задницу можно получить лишь пройдя вместе с героиней сквозь шпицрутены воспоминаний о Гене.

Растянуть происходящее на две серии и придать ему живости позволяет то, что кроме Ирины в самолёте оказались заперты наши советские люди, также рвущиеся на родину. Они страдают от неподвижности, жары, духоты, отсутствия нормальной еды, а также от собственных дурных характеров. Как всегда, присутствуют граждане, страшно далёкие от народа, в частности, работник какого-то главка, пытающийся покакать без очереди; далёких от народа граждан народ уверенной рукой приближает к себе и объясняет, что к чему. Стюардессы (3 шт.: опытная, неопытная и красивая) становятся предметом интереса мужского пола и получают недвусмысленные предложения, на которые достойно отвечают. Когда к пассажирам обращается американская сторона, суля на время вынужденной задержки рейса гостиницу, еду и кока-колу, вся эта разношёрстная масса в едином порыве вперяет в американскую сторону абсолютно бессмысленный, но решительный взгляд, и под вдруг окаменевшими советскими задницами проседают кресла советского самолёта. Никто не двигается с места; только смотрят, не моргая. Потрясённая американская сторона уходит: даже советские матери с советскими детьми не пожелали променять идею на удобства. К слову, работник советского посольства (или не посольства, но советского) о пассажирах сказал замечательно: «В Союзе они бы меня не волновали, но здесь надо заботиться о каждом».
Самолёт снимают папарацци, его постоянно показывают в американских новостях, тут же пасётся американская общественность (обратите внимание на плакатик «Тогда была свободна Русь и 3 копейки стоил гусь»). В эфир американского телевидения попадает долгожданная детская попа, широко проанонсированная уже посмотревшими этот фильм.

Наконец стороны договорились и решили дать Ирине (которая уже на грани нервного срыва) выступить с заявлением в каком-то фургончике. Стюардессы жёстко зачёсывают ей волосы на затылок, чтобы не моргала, и закручивают в пучок. На самом деле в причёске есть смысл: это отсылка к профессии, о которой уже все подзабыли. В присутствии советской и американской сторон героиня заявляет, что она не мыслит себя без Родины и требует прекратить издевательство над личностью. Феноменальным образом миф о русской женщине, готовой ради мужа хоть на рудники (как говорила Купченко в роли Трубецкой, велите нести кандалы), выворачивается наизнанку, но этого никто не замечает.

Паршивцы-американцы внезапно достают из рукава козырную карту в виде Гены (к крайнему возмущению советской стороны), и идиот-спортсмен выходит на передний план с блаженной улыбкой. Поняв, что никого не осчастливил своим появлением, он канючит «останься!», на что Ирина отвечает «летим домой!», но он, хоть и явный дурачок, всё же не настолько дурачок, чтобы лететь домой после всего, что он намутил. Спортсмен пускает слезу, его жена также пускает слезу, советская и американская стороны готовы пустить слезу, но сдерживаются.

Пассажиры бурно радуются отрёкшейся от мужа Ирине, вернувшейся в самолёт; работник посольства (или не посольства) уверяет кого-то, что все оставшиеся за границей потом ползают на карачках и просятся обратно. Самолёт взлетает, все счастливы. Немногочисленные зрители покидают клуб и разбредаются; в домах уже горит тёплый жёлтый свет, на небе звёздочки мерцают, приятным тенором мычит молодая корова, и мне очень страшно, потому что во дворе тётиного дома живёт ужасный, злой индюк.
По кадрам с Геной можно легко убедиться, что у советских киношников не было никакого стремления к портретному сходству персонажа с прототипом. Собственно, они вообще снимали панегирик Людмиле Власовой. Ещё тогда, в детстве, что-то в этом фильме меня смущало, но теперь есть шанс смутиться ещё больше: об Александре Годунове собираются снимать сериал. Бюджет там, говорят, настолько бюджетен, что театральные сцены будут снимать в павильоне, то есть дешевизна и сердитость гарантирована. Также беспокоит фигура главного героя: очевидно, что российские сериальные актёры, практически все, играть уже не умеют, а театральных артистов, которые пока ещё держатся, на главные роли в сериалы зовут исключительно редко. Кроме того, играть балетного — это не мешки ворочать; конечно, фуэте прокрутит дублёр, но и в бытовой жизни это люди с другой пластикой; они не так ходят, не так сидят, не так голову поворачивают, как мы, коряги. Если предположить, что всё серьёзно, исполнитель роли Годунова уже несколько месяцев должен торчать в балетном классе. Но об этом никаких сведений нет. А если предположить, что ради психофизической достоверности на роль танцовщика авторы фильма возьмут танцовщика, то здесь можно предсказать провал по части актёрства: у балетных другие выразительные средства (реальный Годунов, кстати, реально брал уроки актёрского мастерства, и не у абы кого). И что ещё важно: Годунов был атлетом с лицом человека из хорошей семьи и при этом брутальнейшим бруталом. Боюсь даже думать, в каком виде российскому зрителю, реального Годунова забывшему, могут представить вот это:

Ещё встаёт вопрос, кто будет играть Жаклин Биссет и того же Барышникова, если авторы собираются добраться до американского периода, но тут лучше сделать вид, что вопрос не встаёт.
Постскриптум. Ужасающий постскриптум. Пока я писала этот пост, я, естественно, пыталась вообразить, кто мог бы играть Годунова. Глянула на фотографию Годунова в гриме Спартака и испугалась: батюшки, Навальный! Тут же представился танцующий Навальный во главе восстания рабов. Проклятая политота. А всё потому, что по первому каналу вчера про Навального говорили, а следом и по второму.

Потом я успокоилась и сравнила. Могли бы быть родственниками, конечно. Дальними. Но не близнецы, нет, совсем не близнецы.

|
</> |