гипотеза лингвистической относительности

wolf_kitses — 09.08.2010

Б.В.Величковский

Мнение, что мышление есть язык или, по крайней мере «язык про себя», широко распространено в истории науки. Столь же широко представле но мнение, что мышление (и познание в целом) определяется особенно стями естественного языка. Эта точка зрения была популярна в течение 19-го столетия. По словам Вильгельма фон Гумбольдта: «Так как вос приятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком... Каждый язык описывает вокруг своего носителя невидимый круг, покинуть который можно лишь вступив в другой круг».

[Так, например, в немецком «смерть» мужского рода (der Tod), поэтому русскоговорящие в большинстве своём совершенно неверно воспринимают массовую нравоучительную картину гумбольдтовых времён, на которой отвратительный старик крадётся к безмятежно спящей юной девушке].

В 20-м веке американский линг вист Эдвард Сэпир, а затем антрополог Бенжамин Ли Уорф выступили с близким тезисом, получившим название гипотезы лингвистической от носительности (гипотеза Сэпира—Уорфа). Согласно Уорфу, «Мир пред стает перед нами в качестве калейдоскопического потока впечатлений, которые должны быть организованы нашим разумом, а значит, прежде всего лингвистической системой нашего разума... "Реальный мир" строится на основе языковых навыков группы... Мы видим, слышим, чув ствуем и мыслим так, а не иначе, главным образом потому, что языковые навыки нашего общества предопределяют выбор интерпретаций». В психолингвистике иногда различают сильную и слабую версии гипотезы лингвистической относительности. Сильная версия в духе Гумбольдта и Уорфа, согласно которой язык полностью определяет особенности мышления, маловероятна, например, из-за существования афазических расстройств, не ведущих к нарушению мышления, и противоположных случаев успешного развития устной и даже письменной речи на фоне выраженного отставания интеллекта (как в случае синдрома Уильямса - успешного онтогенеза речи на фоне чрезвычайно замедленного развития общего и в особенности невербального интеллекта).

Слабая версия допускает локальные взаимодействия этих двух относительно автономных областей. Своеобразным испытательным полигоном для проверки гипотезы лингвистической от носительности со времен Гладстоуна стало изучение восприятия и узна вания цвета в зависимости от особенностей цветовой лексики языка.

[Британский премьер-министр и специалист по классической филологии Уильям Гладстоун опубликовал в 1858 году работу, в которой на основании анализа встречающих ся в текстах Гомера необычных для современного читателя образных сравнений высказал предположение, что у древних греков отсутствовало восприятие синего цвета, а оценка
тональности других цветов была искажена].

Наиболее известными стали межкультурные данные, полученные Элеонорой Рош. В начале 1970-х годов она провела эксперименты по шкалированию цвета с охотниками за черепами из племени дани, обна руженного этнографами в горах Новой Гвинеи. Язык дани замечателен простотой его словарного состава, в частности, тем, что для обозначения цветов и их оттенков в нем есть всего лишь два слова. Одно из них ис пользуется для обозначения всех темных и холодных цветов, а другое — всех светлых и теплых. Рош использовала стандартную психофизическую процедуру построения модели субъективной близости цветовых от тенков. Она показывала своим испытуемым цветную карточку и затем, сразу или после некоторой паузы, просила найти этот цвет среди не скольких цветных карточек. На основании данных о частоте ошибок (смешении цветов) с помощью многомерного шкалирования можно по строить пространственную модель, в которой точками будут представле ны отдельные цвета, а расстояние между точками будет соответствовать субъективному сходству цветов. Эти эксперименты показали, что пространственные модели воспринимаемого и узнаваемого оттенков у дани и у студентов Калифорнийского университета (контрольная группа) в целом очень похожи, несмотря на значительные различия языковых средств кодирования цвета.

Обширные этнолингвистические исследования подтверждают пред положение о том, что представленность цветовой терминологии в язы кахмира отражает в первую очередь процессы постепенного выявления контрастных или оппонентных цветов (Berlin & Kay, 1969; Kay, 2001). Как мы видели, в языке племени дани есть лишь два цветовых термина, при чем они используются для обозначения светло-теплых и темно-холодных тонов. Если в некотором языке для обозначения цветов есть три слова, то к светлому и темному добавляется красный (правильнее было бы сказать, что из комплекса светло-теплых цветов выделяется красный). При большем числе цветовых терминов, как правило, возникают названия для желтого, а также для синего и зеленого. Лишь затем появляются названия для разнообразных оттенков этих основных (базовых) тонов. Особая роль оппонентных цветов связана, во-первых, с их эко логической значимостью, так как они наиболее эффективно категоризуют многообразие потенциально воспринимаемых оттенков, и, во-вторых, с существованием физиологических, частично субкортикальных механизмов, кодирующих спектральные характеристики цвета по прин ципу контраста светлого и темного, зеленого и красного, желтого и си него.

Некоторые языки, причем обычно экваториального пояса, не различают синий и зеленый. Причиной этого может быть желтая пигментация кожи и тканей глазного яблока, выполняющая функцию защитного оп тического фильтра от чрезмерного ультрафиолетового излучения. Инте ресно, что в русском языке этой коротковолновой части спектра, напро тив, соответствуют даже не два, как в других европейских языках, а три базовых названия, включающие термин «голубой», который использует ся для обозначения светлого и ненасыщенного синего цвета. Проведен ные уже в 1990-е годы сравнения таких языков, как русский (12 базовых цветов), английский (11) и сетсвана (5), выявили некоторое влияние лексикона на запоминание цвета, особенно в ситуациях, требовавших называния оттенков. Основным результатом, однако, была высокая степень сходства как восприятия, так и узнавания цвета в различных языках. Таким образом, на материале цветовой лексики предсказания гипотезы Сэпира—Уорфа не подтверждаются. Скорее всего, язык лишь выявляет здесь специфику механизмов восприятия цвета и перцептивной памяти, изначально имеющих невербальный характер.

Было бы, конечно, ошибкой считать, что столь общее теоретическое предположение, как гипотеза лингвистической относительности, может быть проверено в одной, сравнительно узкой и к тому же не име ющей прямого отношения к мышлению области. В самые последние годы накапливаются данные, заставляющие признать факт взаимодействия особенностей семантики и синтаксиса речи с более сложными познавательными процессами, чем процессы восприятия и узнавания оттенков цвета. Так, согласно данным межкультурных исследований, оценки личностных характеристик испытуемыми-билингвами, одинаково хорошо владеющими китайским и английским языками, зависят от того, какой язык они используют для оценок (Eysenck, 2004). Имеющиеся на этот счет данные, впрочем, довольно противоречивы. В ряде иссле дований с билингвистическими испытуемыми смена языка с местного на английский не оказывала влияния на специфические стратегии понимания (Ishii, Reyes & Kitayama, 2003) и категоризации (Nisbett et al., 2001). Поэтому есть основания обсуждать как лингвистическую, так и культурную относительность, а главное, вероятную коэволюцию культур и языков

Детальному анализу были подвергнуты особенности языков американских индейцев. Один из языков индейцев майя — язык юкатек — и основные европейские языки выделяют различные признаки объек тов. Например, говоря о свече, носитель этого языка обязательно должен уточнить: одна, длинная, тонкая, из воска. По-видимому, существительные юкатек в значительной степени описывают объекты не столько как индивидуальные предметы, сколько как неоформленные субстанции. Психологические тесты на классификацию предметов показали, что носители языка юкатек действительно скорее ориентируются на сам ма териал предмета и в меньшей степени учитывают форму, чем это обычно делают в аналогичных ситуациях носители европейских языков. Интенсивные исследования проводятся в области пространствен ного восприятия и познания. При категоризации пространства мы можем пользоваться несколькими разными системами отсчета. В низко уровневой пространственной активности (локомоции и целевые движения) для нас привычны эгоцентрические координаты: «слева», «справа», «спереди», «сзади». В случае предметных действий, обслуживаемых фокальным вниманием, на первый план выступает внутренняя геометрия самого предмета (так называемые аллоцентрические координаты). Выбор системы отсчета, таким образом, не всегда связан с собствен ным телом. Он зависит также от распределения внимания и от соци альной ситуации, в частности, направленности внимания собеседника. Лектор, объясняющий в аудитории материал студентам, может исполь зовать относительные координаты «слева» и «справа», но экзоцентрическим образом, используя перспективу сидящих перед ним студентов. В некоторых языках и культурах существенное влияние на выбор сис тем координат оказывают социально-культурные факторы — японцы в отличие от европейцев склонны описывать ситуацию, исходя из пер спективы лица, имеющего относительно высокий социальный статус (Herrmann & Grabowski, 1994).

В целом ряде языков нет слов для, казалось бы, столь естественных эгоцентрических направлений, а есть только названия абсолютных на правлений, отдаленным аналогом которых могут быть используемые нами географические координаты «север», «юг», «восток», «запад». Такие языки часто встречаются в относительно замкнутых ареа лах — на островах Тихого океана, а также в горных регионах мира, от Центральной Америки до Непала. Существование в условиях глобального градиента высот определяет в последнем случае основную пространственную ось когнитивных репрезентаций: «вверх по склону» — «вниз по склону». Присутствие в мышлении и повседневном общении носителей этих языков абсолютной системы координат обнаруживается и в разнообразных невербальных задачах, от узнавания конфигурации расположенных на столе объектов до задач навигационного типа. В результате при перемещениях, в том числе и вне своего ареала обитания, они лучше ориентируются по отношению к невидимым в данный момент объектам, чем испытуемые, опирающиеся на эгоцентрические системы отсчета (Levinson, 1996).

Чтобы обнаружить зависимость познавательных процессов от особенностей языка, не обязательно участвовать в этнографических экспедициях. Так, грамматика немецкого языка предъявляет особые требования к фонологической рабочей памяти, поскольку критический компонент, отрицание, может стоять в конце предложения. Турецкий язык предписывает использование разных форм глаголов в зависимости от того, был ли говорящий непосредственным свидетелем описываемых событий или же узнал о них из других источников. Возможные следствия из этого факта для «амнезии на источник» — основной проблемы эпизодической памяти, насколько нам известно, еще не проверялись эмпирически.

Другой пример: во французском и испанском языках глаголы абстрактны, тогда как в русском и финском они требуют подробной спецификации характера действия. Для носителя русского языка змея «выползает», человек «выходит», птица «вылетает» — во всех этих случаях можно использовать единственный французский глагол «sortir» («покидать»). Эти различия вполне могли бы влиять на характер распределения внимания и на интерпретацию эпизодов, но опять же соответствующие эксперименты нам не известны.

Еще одно интересное различие между, казалось бы, близкими языками состоит в том, что там, где английский язык допускает описание потока последовательных изменений, использование немецких глаголов движения неявно предполагает указание цели. Вероятная причина этого состоит в специфике «лингвистического аспекта (вида)» — английской «ing»овой формы глаголов. Она позволяет описывать процесс как состояние изменения, происходящего сейчас — безотносительно к прошлому и будущему. Отсутствие подобной формы глаголов в немецком языке навязывает более целостное понимание событий, где всякое действие и изменение предполагают начало, а также более или менее целесообразный конец. Для немца «корабль опускается на дно», тогда как для англичан (а также, очевидно, и для русских) корабль просто тонет в данный момент: «is sinking». Возможно, именно поэтому удается обнаружить заметные различия в описании последовательности событий носителями английского и немецкого языков. Различия возникают, отчасти, и при наблюдении событий — в отличие от англичан немцы чаще ищут глазами возможную конечную точку некоторого движения, даже если это движение состоит всего лишь в перемещении группы утят по двору.

В таблице приведены данные недавнего исследования особенностей пересказа содержания короткого мультипликационного фильма испытуемыми, говорящими на различных языках (Stutterheim & Nuese, 2003). В качестве контрольной группы были выбраны алжирские арабы, язык которых имеет глагольную форму, близкую «ing»-овой форме английского языка. Как видно из полученных данных, англичане и алжирцы, описывая последовательность событий, спонтанно разбивали ее на значительно более дробные эпизоды, чем немцы. Одновременно немецкие испытуемые примерно в три раза чаще упоминали конечные состояния движения и цели, чем испытуемые двух других групп. Высокое сходство результатов английской и алжирской групп свидетельствует о том, что эти данные не могут быть объяснены общими культурными различиями, более выраженными между английской и алжирской группами, чем между английской и немецкой.

Таблица. Количество сообщаемых событий и относительное число упоминаемых целей действия при пересказе фильма испытуемыми трех языковых групп (по: Stutterheim & Nuese, 2003). ** - различия значимы при Р<0.01

В данном случае речь идет о самом первом исследовании этого рода, поэтому следует подождать подтверждений (или опровержений) результатов другими авторами. И все же трудно удержаться от спекулятивного предположения, что обнаруженные различия в описании событий могут объяснять фундаментальные различия англоязычной (аналитической) и немецкоязычной (более целостной и телеологичной) философских традиций, а также тот неоспоримый факт, что атомистические подходы в психологии представлены, главным образом, работами английских и американских коллег, тогда как гештальтпсихология и разнообразные подходы к проблематике деятельности и действия первоначально возникли именно в сфере немецкого языка. Таким образом, даже «слабое взаимодействие» языка и мышления может привести к чрезвычайно заметным последствиям!

Это обстоятельство в свое время прокомментировал Бертран Рассел, писавший, что в психологических экспериментах шимпанзе обнаруживают черты национального характера психологов: в американских исследованиях они проявляют бешеную активность и рано или поздно, совершив множество ошибок, наталкиваются на решение; в немецких
работах (речь идет, очевидно, о работах Кёлера) обезьяны периодически надолго задумываются и после одной из таких пауз сразу демонстрируют правильное решение задачи.

Читать дальше

Когнитивная наука: основы психологии познания. Т.2. С.188.

Оставить комментарий

Популярные посты:

mesian

Регистрация ООО для Граждан РФ в Беларуси: Как начать бизнес за границей

travnikovug

Северная Корея вежливо ответила Японии. Япония взволновалась

your_food_today

Редька

holonist

Толерастам на заметку

grazdano4ka

​***

matsam

Танеко

natalia_goodler

Не в своей тарелке)

amarok_man

Рижский бальзам из СССР

colonelcassad

10 лет назад началась Славянская эпопея

• Архив