Гипноз, детокс и отворот от героина

Россия без наркотиков

«Если бы у меня была возможность получить достойную наркологическую помощь, я бы что угодно за это отдала, — говорит Яна. — Я не видела результата ни у кого из знакомых.

В ноябре 2020 года президент России провел заседание Совета безопасности: обсуждалась новая стратегия государственной антинаркотической политики. Во вступительном слове Владимир Путин сообщил о «ряде важных шагов в борьбе с наркоугрозой», уже предпринятых в рамках предыдущей стратегии: об ужесточении наказаний, о механизмах для побуждения к лечению. Система медицинской помощи, по словам Путина, работала неплохо: количество больных сократилось.

Официальный источник данных о работе наркологической службы — ежегодные обзоры Минздрава. В них информация об успехах не подтверждается. Обзор за 2018 и 2019 годы сообщал об учащении случаев зависимости от каннабиноидов, психостимуляторов, «новых наркотиков» и сочетаний наркотиков разных групп. Отмечалось, что заболеваемость приобретает скрытый характер и оценить ее масштабы проблематично: люди не обращаются за помощью добровольно, растет количество передозировок и госпитализаций бригадами скорой помощи. Авторы указывали на снижение показателей выздоровления, на рост повторных госпитализаций и темпов распространения ВИЧ-инфекции среди потребителей.

«Показатели эффективности и качества деятельности наркологической службы, — говорилось в заключительной части документа, — свидетельствуют о системных проблемах в организации наркологической помощи населению».

Говоря о зависимости, Яна описывает трудности, с которыми сталкиваются пациенты наркологий: «Врачи советуют платную помощь: лучше лекарства, нет наркоучета. Но платная помощь подходит тем, кого поддерживают близкие. У людей с тяжелой зависимостью такой поддержки, как правило, уже нет. А учет — это страшно. Моя знакомая искала недавно работу: устраивалась в магазины. Она проходила собеседование, стажировалась. В двух местах подряд после стажировки ей сказали: вы стоите на наркоучете и не будете у нас работать. В компаниях есть службы безопасности, которые по закону не могут знать о твоем диагнозе, но на деле всегда что-то знают».

По словам Яны,

«С тех пор, как ты начинаешь быть «на системе», тебя преследует ощущение собственной ничтожности. У тебя не остается друзей, тебя не понимают и боятся окружающие, потом начинаются уголовные преследования. В наркологической клинике должны быть специалисты, которые объяснят тебе, что с этим можно жить, что у тебя просто хроническая болезнь, как у кого-то, например, сахарный диабет. Я вот сильный человек, а на ломках представляла, как прыгаю из окна, и мечтала, какой быстрой будет эта смерть. Я записывала, как бы мне хотелось, чтобы прошли похороны, представляла свой гроб, белые лилии. Выздоровление — не вопрос силы. Помощь необходима, но, к сожалению, у нас мало возможностей ее получить. Я как-то ездила с девушкой, которая наблюдалась в московской наркологии, на прием к психологу. У девушки тоже были мысли о самоубийстве. Мы ждали два часа и не дождались: психолог заполняла бумаги. Через два часа она вышла к нам и попросила приехать в следующий раз. Но следующего раза не было».

Свой путь

Антинаркотическая стратегия 10 лет закрепляла в России позицию нетерпимости по отношению к употреблению наркотиков и самим потребителям, затрудняла дискуссии и доступ к информации. Она стала препятствием для использования международного опыта лечения зависимостей и рекомендованных ВОЗ программ.

Еще в 2012 году Фонд Андрея Рылькова, реализующий программы снижения вреда от употребления наркотиков (включен Минюстом в реестр «иностранных агентов»), составил обращение в ООН. Со ссылками на публикации Human Rights Watch, Harm Reduction Journal, British Medical Journal и на работы российских специалистов в обращении утверждалось: российские методы лечения зависимости не соответствуют научным и медицинским критериям и подвергаются международной критике как устаревшие, необоснованные и неэффективные.

Приводились, например, данные контент-анализа 2011 года:

(С. Сошников и др., «Контент-анализ запатентованных методов лечения наркологических расстройств в России». Неврологический Вестник Т.XLIII, выпуск 4 (2011год): стр. 3-7. — .pdf).

Проанализировав запатентованные в России методы лечения, группа исследователей установила: 78 патентов представляют опасность для жизни пациентов, в 231 патенте нет ссылок на подтверждающие исследования, а целый ряд патентов носит причудливый, далекий от доказательной медицины характер. К запатентованным в России методам лечения зависимости от наркотиков относятся, например:

• патент RU 2 055 602 C1:

  под воздействием электрического тока у пациента вызывают судорожный припадок;



• патент RU 2 181 593 C1: воздействие с мотивацией на выздоровление. В процессе читаются заговоры от пьянства и наркомании и проводится «дезинтоксикация организма» с помощью «микстуры» с богатым составом — в нее добавляют соль и аскорбиновую кислоту, витамин В6, димедрол, реланиум, фуросемид, сульфат магния;


• патент RU 2162349 C2: воздействие, включающее гипноз. Пациенту предлагается видеоряд, в который 25-м кадром вмонтирована тематическая фраза. Например, «три рюмки в праздник» или «запрет на героин».

Самой большой в перечне была группа вмешательств, обозначенных как «кодирование».

В дальнейшем кодированием стал называться ряд воздействий, основанных на запугивании, иногда в сочетании с применением препаратов. Часто они, как хлорэтил Довженко, провоцируют недомогание: судороги, жар, остановку дыхания.

В 2015 году главный внештатный нарколог Минздрава Евгений Брюн запретил использовать методы, не входящие в одобренные Минздравом стандарты. Но запрет распространялся только на МНПЦ наркологии, которым Евгений Брюн руководил. Многие наркологи поддержали отказ от практик, не имеющих научного обоснования, но в некоторых государственных организациях оплатить процедуру и закодироваться можно до сих пор.

Лечение влечения

«Российские стандарты лечения основаны на репрессивных подходах, — указывается в обращении Фонда Андрея Рылькова в ООН.

поскольку отсутствуют доказательства их эффективности в лечении зависимости».

«Считается, что нейролептики подавляют так называемый синдром патологического влечения к наркотику, — объясняет доктор медицинских наук Юрий Сиволап. — «Так называемый» — потому что это российское изобретение, такого понятия нет в международном лексиконе. Нейролептики не в состоянии влиять на влечение к наркотику — это доказано в ряде исследований. Эти препараты нужны: без них невозможно лечить шизофрению, например. Зависимость — это тоже психическое расстройство, но оно другое, и оно предполагает другие инструменты лечения».

Термин «патологическое влечение» действительно встречается в документах, которые регламентируют помощь пациентам с синдромом зависимости. Там же присутствует понятие «реабилитационный потенциал».

• Высокий реабилитационный потенциал характеризуется, например, «легкими морально-этическими нарушениями», «позерством», «черствостью»


• Низкий оказывается связан с «выраженной деградацией личности».

На выраженность деградации, согласно клиническим рекомендациям, могут указывать «гомосексуальные и садомазахистские тенденции», «ложь» или «безответственность». Для повышения эффективности реабилитации рекомендована «гибкая система социального прессинга»: поощрения для пациентов, позитивно влияющих на статистику эффективности работы, и «более жесткие формы организации лечебно-реабилитационных программ» для остальных.

Рекомендации подчеркивают значимость конструктивных и поддерживающих отношений между специалистами и пациентами. Но опыт пребывания в государственной наркологии не всегда оставляет теплые воспоминания об общении с медицинским персоналом.

«Я лежал раз шесть — в Москве, и в 17-й больнице, и в 19-й, — вспоминает Боря. — Не знаю, можно ли это назвать лечением. Закалывают аминазином, ходишь невменяемый. Когда корректоры дают, еще ничего, но без корректоров тяжело лежать, и люди уходят раньше. Перед выпиской с детокса тебя почти не консультируют.

Последний раз я лежал неделю, было совсем тяжело: у меня челюсть свело от нейролептиков, я не мог говорить. Они маму вызвали, просто так отпускать не хотели. Вот это они ей сказали: «Пусть он едет подыхать».

Авторы рекомендаций отмечают важность мотивации. Процент людей, которые удерживаются в программах помощи, включается в показатели качества работы учреждения. Инструменты мотивационной работы сотрудники выбирают самостоятельно.

«Я начала колоться героином в 18 лет, — рассказывает Света. — В 2011 году перешла на метадон. Первый раз я обратилась в 19-ю больницу, легко попала туда, и врач был хороший. Он меня спросил, поеду ли я после детокса в их реабилитационный центр в Ступино. Я сказала, что да. Сказала не подумав: я ничего о Ступино не знала. Потом, когда я услышала отзывы, стала сомневаться и решила отказаться от реабилитации, был скандал. Врач меня обвинял, что я специально сказала про Ступино, чтобы он мне лекарства сильнее назначал. Сказал, что он меня выписывает и чтобы больше меня в их больнице не было. Мне кажется, качество помощи сильно зависит от людей, которые там работают.

Воздержание и возрождение

Программы Минздрава поддерживают позицию нетерпимости к употреблению наркотиков. Под лечением зависимости понимается формирование стабильной трезвости, задачи по поддержанию здоровья людей, которые продолжают употреблять, не ставятся. Государственная медицинская реабилитация работает с опорой на 12-шаговые методики отказа от зависимостей. В клинических рекомендациях можно найти описания отдельных элементов программы 12 шагов. Например, «занятий по философии духовности», формирующих у пациента «духовные ценности и потребности, а также чувство сопричастности к силе, большей, чем его собственная, что поможет развить стиль жизни, свободный от наркотиков».

ПРОДОЛЖЕНИЕ