Гешефтик

lifemimo — 18.10.2011 Предрассветную тишину разорвал топот кованых сапог по скрипящей деревянной лестнице, превратившийся через мгновение в громовые пинки по хлипким дверям. Заспанная Наденька с трудом перекатилась через мертвенную неподвижность мужа, прерываемую переливчатыми всхрапываниями, перемежающимися с утробными звуками разных тональностей от дисконта до сочного баса, и покултыхала, шлёпая босыми ногами, в прихожую, с трудом размыкая склеенные утренним гноем заспанные глаза и оттирая слюну с подбородка.
— Да погодите же вы супостаты, — просипела она после очередного пинка в дверь тяжёлым кирзовым сапогом, — уже открываю, что'б у вас в жопе ёж поселился.

Наконец она распахнула жалобно скрипнувшую на проржавевших петлях дверь, и в прихожую ввалилась толпа в чёрных одеждах, картузах с высокой тульей: все, как один бородатые, чьи длинные вислые носы и печальные глаза на выкате не оставляли никаких сомнений в рязанском происхождении их владельцев.

Опять к Ильичу ходоки, - печально подумалось Наденьке. Ни вздоху, ни продыху от этой жидовни, - но отступать уже было некуда.
— Владимир Ильич, тут крестьяне до вас — потрясла она мужа за плечо.
— А? Что? — от неожиданности Владимир Ильич скатился с кровати, глухо ударившись о деревянные доски пола и издав переливчатый желудочный треск, тут же наполнивший комнату резким запахом перекисших щей, заставивший крестьян немедля уткнуть длинные носы в воротники чёрных лапсердаков.

Отскочив от пола как резиновый мяч, Владимир Ильич тут же принял вертикальную позу, прогнув спину и выбросив вперёд правую руку, а левой уцепившись за ткань кальсонной рубахи в районе подмышки.
— Великая октябгьская геволюция, — затянул он привычную песню, — о неизбежности которой говогили большевики…
— Да погодьте, багин, — прервал его маленький и сутулый крестьянин, с заложенными за уши пейсами и, по всей видимости, предводитель крестьянского кагала, — не складывается гешефтик-то у нас.
— Надюша, всем чаю; тебе — бумагу, чернила и пего. Сейчас будут тезисы. Да, бегом, гаскагяка нескладная. Поколыхивая дряблыми телесами Наденька скрылась в подёрнутом паутиной чулане. Оттуда немедленно раздался грохот падающего со стены корыта и какой-то другой домашней утвари, перемежающийся застенчивыми Наденькиными матюками. Крестьяне сбились вокруг Владимира Ильича.
— Инесска бузит, мать её в арманд, хрипло зашептал старший, — говогит, последние чулки погвались, штопать одежду уж из сил выбилась, говогит, если не будет у неё той бгошки, которая давеча ей так пгиглянулась на жене вашей, пгости Господи, так она даже гезинку панталон в вашем пгисутствии не оттянет, ой вэй!

Глазам перемазанной в чулане Наденьки, появившейся в комнате с самоваром в руках и толстой тетрадью для тезисов подмышкой, предстала компания людей, сидящих вкруг стола под оранжевым абажуром, тускло освещающим чёрные силуэты.
— Так говогите Авгога не может выйти из затона — нечем оплатить гогюче-смазочный матегиал? — крестьяне согласно закивали головами и зацокали языками.
— Так я и пгедполагал. Газве можно довегяться эти евгейским алкоголикам, неужели на всю импегию не нашлось ни одного гусского, человека, котогогому можно было бы довегить склады ГСМ? Представителя Великого, исповедующего тгезвость нагода! Наденька, что у нас там осталось в загашничке для дела геволюции?

Наденька вздрогнула, почувствовав, к чему клонится разговор. Последние украшения, оставшиеся в память от мамы, уходили на сомнительную затею, но перечить Володеньке она не осмеливалась. Обливаясь слезами, она отдавала последнее и самое дорогое, передававшееся из поколения в поколение в их семье — всё, что связывало её с прошлой жизнью. Но интересы революции обсуждению не подлежали. Брошь немедля перекочевала из её рук во взмокшую руку и исчезла в складках лапсердака крестьянского предводителя, насмешливо блеснувшего чёрным глазом.

Свинцовый петроградский рассвет пробивался сквозь туман, поднимающийся с Невы. В дальней потаённой комнате ювелирной лавки Лейбмана шёл нешутейный торг. Наконец ударили по рукам и крестьяне, высыпав толпой в промозглое петроградское утро, растворились по одному в бесчисленных проходных дворах.

Стук в двери Инесскиной квартиры на Гороховой заставил вздрогнуть хозяйку. На пороге стоял маленький и сутулый, с закинутыми за уши пейсами, протягивая в руке Инесскину вожделенную давнишнюю мечту.
— Изя, вы маг и чародей! Чем я могу отблагодарить вас? — привычным жестом Инесска уже начинала тянуть за конец пояс своего халата, пытаясь его распахнуть.
— Нет-нет, багыня, пгощения пгосим, у меня ещё когова недоена, — договаривал Изя уже где-то на нижней площадке, прыгая через три ступеньки вниз подальше от дряблых Инесскиных прелестей, туда, где неподалёку в Конюшенном его дожидалась прекрасная валоокая двадцатилетняя Эсфирь.

Сидя перед зеркалом, Инесса, в свете слабо пробивавшихся сквозь мутное стекло окна северных лучей, любовалась всеми гранями бесполезной поддельной стекляшки и была счастлива в своём неведении.

Перепрыгивая через лужи и поребрики, летел на крыльях любви в Конюшенный Изя, хрустя в кармане увесистой пачкой "николаевок" и был счастлив.

В ювелирной лавке радовался удачному гешефту ювелир Лейбман, в который уж раз любуясь через лупу Наденькиной брошкой и был счастлив.

В сырой конурке, лёжа подле Наденьки с открытыми глазами и, всласть потрескивая утробными звуками, мечтательно глядел в потолок, предвкушая оттянутую резинку Инесскинных панталон, Владимир Ильич и был счастлив.

ЭПИЛОГ

Пытливый читатель, разумеется, давно уже понял, что проблемы с ГСМ были чистейшей воды еврейской выдумкой. Крейсер Аврора в назначенное время вышел-таки на огневой рубеж, и все вокруг стали счастливы.

Навеяно записью моей питерской Сестры Аглаи

Сохранено