Генерал Деникин как агитатор за Советскую власть

otshelnik-1 — 14.08.2024 Сравнение правовой системы большевиков периода гражданской войны с дореволюционной правовой системой – это примитивная манипуляция.
Имеет смысл сравнивать лишь правовые системы претендентов на восстановление государственности в общероссийском масштабе: большевиков и кадетов, красных и белых.

При этом обе стороны изначально действовали в обстановке полного безвластия и абсолютного хаоса, возникших после Февраля 1917-го. Все противоречия, копившиеся не десятилетия, а столетия, вырвались наружу, и при этом все прежние социальные и государственные формы мирного сопряжения интересов сословий и классов (добровольно и с песней) исчерпали себя полностью. Полыхнул всеобщий бунт.
Причем это произошло в процессе грандиозной мировой войны, когда обе стороны оказались вооружены до зубов.
Ситуация идеального шторма.

* * * * *

Здесь необходимо выделить два типа репрессий.
Репрессии как эксцессы.
И репрессии нарождающихся государственных структур.

Необходимо учитывать, что численность сторонников большевиков многократно (если не на порядки) превышала численность их белых оппонентов. Следовательно, даже при равной репрессивности сторон «плотность» репрессий со стороны большинства по отношению к меньшинству должна была стать запредельной.
Ведь, если каждый десятый, или, хотя бы, двадцатый сторонник большевиков захочет убить одного «кадета», то «кадетов» попросту не останется.

Однако на деле ситуация была совсем иной.
Хорошо известно мнение генерал-майора Уильяма Сиднея Гревса, командовавшего американским экспедиционным корпусом в Сибири в период гражданской войны. В своих воспоминаниях о пребывании в Сибири он утверждал:

«Там совершались ужасные убийства, но совершались не большевиками, как думает мир. Буду далёк от всякого преувеличения, если скажу, что на каждого убитого большевиками в Восточной Сибири приходится сто убитых антибольшевиками.»

Пропорция, предлагаемая Гревсом, мне кажется все же значительно преувеличенной. Но ведь наши «деникино-ильинцы» и в костюмах, и в рясах исходят из пропорций прямо противоположных, безбожно инверсных, а потому и безбожно лживых.

Гревс:

«Зарубежная пресса постоянно утверждала, что именно большевики были теми русскими, которые совершали эти ужасные эксцессы, и пропаганда была до такой степени активной, что никто и подумать не мог, что эти злодеяния совершались против большевиков».

Здесь необходимо сделать уточнение.
Эксцессы и организованный террор, осуществляемый нарождающимися государственными структурами, это явления принципиально разные, но их порой трудно различить, особенно на начальной стадии формирования органов власти.
Террор Красной гвардии, занявшей Киев в январе 1918 года в рамках первой большевистской СВО (те же десятки убитых без суда офицеров) – что это, террор большевистской власти или это эксцессы?

С одной стороны, Красная гвардия была вооруженной силой РСФСР, значит, власть несет ответственность за ее поведение. Однако, с другой стороны, власть большевиков на тот момент не в состоянии была контролировать не только процессы, бурлившие на периферии, но даже то, что происходило у нее под носом. Революционные матросы в ноябре 1917 года могли запросто пристрелить парочку арестованных лидеров кадетов. «Для развлеченья и веселья». А все, что могло сделать большевистское руководство, это выразить свое возмущение и пообещать строго наказать виновных, что на тот момент было попросту невыполнимо. Ибо, как свидетельствует тот же генерал П. Краснов, оказавшийся в этот момент в гуще красногвардейской вольницы, матросы рассуждали так:

«Что нам Ленин, будет плох, и его вздернем…»

Когда летом 1918 года левому эсеру Муравьеву, поднявшему бунт против большевиков, было предъявлено обвинение, то одним из пунктов значилось поведение Красной гвардии в Киеве в январе 1918 года. Однако на самом деле это было не совсем корректно. Муравьев не мог предотвратить эксцессы, которые на тот момент не в состоянии была предотвратить сама центральная власть. Важно другое - центральная власть считала эксцессы категорически недопустимыми. Право на насилие должно быть только у государства.

Сам период «Триумфального шествия» (конца 1917 начала 1918 года) вовсе не был захватом власти большевиками по всей стране. Речь шла о естественном процессе зарождения и структуризации органов власти на местах, и в этих местных процессах участвовали местные кадры, которые еще за несколько месяцев до этого не знали о существовании партии большевиков. Это были процессы самоорганизации бунтующих масс. Сорганизовавшись на местах, они, оставаясь такими, какими были, делегировали «федеральные полномочия» Центру. И зачастую это была чистая формальность, ибо даже уполномоченные Центра, присланные на места, побаивались расхристанную местную вольницу.

Еще раз вернемся к оценке генералом Гревсом соотношения совокупной репрессивности красных и белых – 1:100.
Конечно, принимать это соотношение за истину не стоит, но не такое уж оно безумное. По крайней мере, для Сибири. Нужно учесть, что, по словам самого генерала и иным многочисленным свидетельствам, Колчака поддерживали только 5% населения, а остальные 95% были потенциальными объектами репрессий со стороны властного меньшинства, вооруженного и организованного.
Это меньшинство было предельно мобилизовано и мобильно, оно ощущало весь ужас численного неравенства и репрессивностью пыталось его превозмочь. А вот большинство было разрознено и жестко привязано к своим семьям, хатам, избам – идеальный объект для карательных акций, например, вплоть до расстрела всех жителей села, включая женщин и детей, и сожжения жилищ (что было совсем не редкостью).

Что касается меньшинства.
Страну покинули 2 млн. человек. Это в основном представители интеллигентно-буржуазного класса. Но эмигрировала меньшая его часть. Миллионы остались в России. А это значит, что каких-то грандиозных потерь этот класс не понес, ведь он и до революции был довольно малочисленным.

* * * * *

Пытаясь найти полный текст мемуаров высокопоставленного деникинского юриста В.М. Краснова, дабы не набирать цитаты вручную, а просто «копипастить», я обнаружил, что, как правило, на различных сайтах (типа всевозможных «Русских стратегий») и в многочисленных блогах публикуется только первая их четверть – где рассказывается о красногвардейской вольнице, конца 1917 начала 1918 года, о самом расхристанном периоде жизни Ставрополья.
Здесь расстреляли несколько десятков человек, там расстреляли полсотни. Здесь замучили священника, там офицера убили.

Безусловно, подобных безобразий было предостаточно, никто не спорит.
Но, во-первых, необходимо различать эксцессы и репрессии власти. Если на первых порах между двумя совершенно различными социальными феноменами нет резкой грани, и одно плавно переходит в другое, то это не отменяет принципиального их противостояния.

Между прочим, сам В.М. Краснов, повествуя о репрессиях красногвардейского периода на Ставрополье, постоянно говорит о «разгуле матросов». И он же свидетельствует, что между различными революционными «общественными силами» происходили постоянные трения и серьезные стычки,

«приводившие, то к аресту матросов советом народных комиссаров, то к аресту матросами председателя этого совет Пономарева».

Это характерная ситуация для первой половины 1918 года: настоящая власть – «совет народных комиссаров» - пыталась обуздать беспредельщиков, которые продолжали действовать в атмосфере анархии и бунта, возникших после упразднения всей вертикали власти весной 1917 года.

* * * * *

Но главное заключается в том, что все постигается в сравнении.
На самом деле все самое интересное было описано В.М. Красновым в последующих главах, которые представляли собой три четверти содержания мемуаров и касались состояния уже деникинской «правовой системы».

Кстати историю 8-летнего мальчика, осужденного к 15-летней каторге «по подозрению (!) в шпионаже», я почерпнул именно у В. М. Краснова. Он обнаружил мальчика в ставропольской тюрьме, уже отбывающим свой 15-летний срок. Десятки людей в погонах из различных ведомств были задействованы в этом репрессивном процессе в отношении ребенка, и ни у кого не возникла мысль о бредовости происходящего. https://otshelnik-1.livejournal.com/52947.html
При этом прокурор Ставрополя, чтобы освободить мальчика и вернуть родителям, вынужден был напрямую обратиться к самому Деникину.
Да это частность, но она отражает важные черты всей системы.

Или возьмем те же мытарства генерала А. Лукомского по большевистским трибуналам. Разве мы умалчиваем об обстановке, в которой его задержали и судили? Нет. Мы рассказываем все со слов генерала, без утайки.
Например, о том же постоянном желании «революционных масс» расстрелять его без суда, или о том, насколько упрощенное судопроизводство – страшная вещь. Ведь в отношении самого Лукомского целых два трибунала ошиблись (к счастью для генерала), вынеся ему оправдательный приговор, ибо не имели обвинительного материала (они действовали по закону, у них не было времени для более детального удостоверения его личности).
Но ведь они могли точно так же ошибаться и в другую сторону, воспринимая в качестве обвинительного материала обстоятельства, сложившиеся неблагоприятно для невиновного подсудимого.
Наверняка таких случаев было пруд пруди.

И, вместе с тем, тот же Сиверс (тогдашний «красный Корнилов») справедливо подозревая в Лукомском высокопоставленного корниловца, тем не менее, не мог отменить оправдательные приговоры двух трибуналов (в том числе и «своего»). Это было бы незаконно. Ведь он сам отдавал приказы расстреливать ревкомы в случае бессудных расправ или превышения власти.

* * * * *

Впрочем, обратимся к мемуарам В.М. Краснова. (АРР. Т.11. С.106.)
Прогнали красных. Пришли освободители.
В управление Ставропольской губернией вступил генерал Уваров.

«Как-то раз я с удивлением прочел приказ следующего содержания: «Предписывается всем чинам: преступников пойманных на месте преступления, уничтожать на месте, а менее виновных предавать военно-полевому суду».
Воспользовавшись свиданием с А.И. Деникиным, я передал ему непосредственно этот приказ.
- Вы меня не мистифицируете? – улыбнулся Главнокомандующий – я его отменю по телеграфу, а Уварова отчислю».

При этом город вовсе не находился на осадном положении.

«Тем не менее, ген. Уваров продолжал пребывать в Ставрополе…
Случай с последним приказом дал основание ген. Уварову и его правой руке, полковнику Яковлеву называть меня не иначе, как “большевик Краснов”».

Соблюдение элементарных правовых норм воспринималось в этой среде как «большевизм».
В город начали прибывать депутации крестьян из различных богатых сел, дабы выразить свою лояльность Добровольческой армии. В. Краснов в беседе с заместителем Уварова гвардейским полковником Глазенапом советовал властям обласкать депутатов, ибо это «первые ласточки» – первые проявления крестьянских симпатий.

«Один из депутатов, бывший председатель мирового съезда потом рассказывал мне об этом приеме, порученном советнику губернского правления Губаревскому.
Выйдя к депутатам, Губаревский приказал прибывшим разделиться по уездам и встать по разным углам. Наступила пауза. Молчал советник, молчали и депутаты, среди которых были лица с высшим образованием. Один из депутатов выразил желание присутствующих ознакомиться с задачами Добровольческой армии, чтобы в свою очередь информировать население…
- Что? – перебил Губаревский, - вы думаете, что попали на митинг? Исполнять приказы и распоряжения начальства – вот ваша задача. А теперь марш по домам и помнить, что карательных отрядов у нас хватит на все уезды».

Повествуя о военной доблести Добровольческой армии в боях за Ставрополь, мемуарист горько сетовал, что

«в сфере государственного строительства этого морального героизма и даже простого понимания задач и престижа власти добровольческой администрацией на территории Ставропольской губернии пока не наблюдалось».

Что значит «пока»? Разве «понимание» и само «государственное строительство» возымело место потом?
Этого «понимания» не наблюдалось изначально с самого «Ледяного похода», и все происходившее далее Краснов постоянно именует исключительно «разложением». Разложением чего? Того, что так и не сложилось…

«Административные приемы ген. Уварова, усовершенствованные на местах Уваровыми «les petits» в лице начальников уездов, чинов контрразведки, государственной стражи и сельских комендантов на первых порах являли собой определившуюся картину разложения власти».

Опять «на первых порах»… Но «на вторых-то порах» мемуарист снова и снова описывает один только «продолжающийся процесс разложения».

«Недоброжелатели и враги Добрармии не замедлили учесть и использовать создавшееся положение. Большевики за дорогую плату скупали приказы ген. Уварова и, размножая их, выпускали вторым изданием, маленькие же диктатуры в уездах и волостях, по мере сил и способностей, дополняли антидобровольческую агитацию наглядным примером разнузданности и своеволия».

Иными словами приказы и распоряжения деникинских чиновников стали сами по себе, в оригинале, частью советского агитпропа.
Прокурор не склонен живописать «разложение власти» деникинской «государственности» столь же ярко, как живописал репрессии красных против белых (что по-человечески понятно).
Однако даже общие контуры разложения, которые он очерчивает многочисленными примерами-мазками, весьма красноречивы. Приведем и мы парочку.

«В селе Ледовско-Балковском местный комендант издал приказ, чтобы мужчины при встрече с ним останавливались и кланялись, снимая головной убор, а женщины приветствовали бы его поясным поклоном, сложив руки на животе.
Как видите, даже это было предусмотрено.
Через некоторое время в отдел пропаганды явилась рыдающая сельская учительница и рассказала, что комендант приказал ее выпороть за неисполнение приказа».

«В подгородном селе Кугульте, местный комендант Л. Передоверил свои права матушке, и урядник Гладков порол баб по приказу последней среди белого дня у волостного правления».

Кроме всего прочего, местные власти в уездах по примеру губернатора создавали еще и особые отряды, подчинявшиеся лично начальнику уезда, что-то вроде «эскадронов смерти». Эти, вообще, практиковали «повешение для острастки первых встречных на улице». Ну, типа, чтобы население уважало власть.
Взяли этак и повесили первых встреченных на улице…
Во славу «единой и неделимой»…
«Поручик Голицын» какой-нибудь, на пару с «корнетом».

Еще раз – это не эксцессы, это систематические действия официальной власти.
Систематические!
Угон скота, грабежи – это само собой.

«Хуже всего было то, что случаи эти превращались в бытовое явление, и притом явление или безнаказанное или не влекущее за собой устранение от дальнейшей деятельности такого администратора.
Бороться с этой разнузданностью было очень трудно цивильным людям. Да и не всякий рисковал на эту борьбу, зная, какая бешеная атака поднималась против жалобщика или должностного лица, принявшего их жалобу, по обвинению их в большевизме, в содействии красным, а иногда попросту в сожительстве с… красноармейкой».

Напомню свидетельство новороссийского журналиста, тоже эмигранта-деникинца из того же «Архива…».

«Все, носившие английские шинели и подобие погон, ходили в Новороссийске, вооруженные до зубов; пускали в ход нагайки, револьверы и винтовки по всякому поводу и, как будто, никакой ответственности не подлежали. Ибо все остальное подозревалось в несочувствии, в измене добровольческому делу, в злостной большевистской или социалистической агитации, или хотя бы «в распространении ложных слухов»…
АРР. Т. 7, Стр. 233.

Воспроизведем еще раз из того же «Архива…» и свидетельство екатеринославского журналиста.

«Контрразведка ввела кошмарную систему «выведения в расход» тех лиц, которые почему-либо ей не нравились, но против которых совершенно не было никакого обвинительного материала.
«Убит при попытке к бегству…»
Это явление вошло в добровольческий быт.»
АРР. Т.12 С. 95

В Ставрополе, в Новороссийске, в Екатеринославе, везде все было одинаково.
В. М. Краснов:

«Я намеренно пока не касался деятельности полевых судов, военно и судебно-следственных комиссий, контрразведок, ибо от нас, цивильных людей, учреждения эти были отгорожены высокими стенами».

Опять «пока»... Так ведь он их и «потом» не касался. И правильно делал...

«Помню только, как при первом же посещении офицерской контрразведки на Барятинской ул., я был поражен криками и стонами, исходившими откуда-то снизу.
- Это пьяных вытрезвляют, - пояснил мне начальник разведки.
- А разве и это входит в круг ваших обязанностей? – спросил я.»

И еще одно тоже не новое «лыко в строку» от новороссийского журналиста:

«…В районе генерала Деникина контрразведка представляла собой, … что-то ни с чем не сообразное, дикое, бесчестное, пьяное, беспутное. Главное командование, а вместе с ним и «Особое Совещание», т. е. Правительство, с своей стороны, казалось, делали, что могли, чтобы окончательно разнуздать, распустить эту кромешную банду провокаторов и профессиональных убийц.»
АРР. Т.9 С.232

Результатом подобного госстроительства им. «Деда Антона» стала ситуация, которую описал однофамилец ставропольского прокурора генерал П. Краснов.

«Почему же Деникин и Лукомский не мобилизовали население Ставропольской губернии и Кубанского войска и не создали свою Русскую Армию, которая пошла бы вместе с казаками? Почему же они держались принципа добровольчества? Да потому, что, когда мобилизовали, то мобилизованные передавались красным и уводили с собой офицеров».
АРР. Т. 5, Стр.241.

А вот так «полюбился» ставропольцам деникинский режим, что при первой же возможности - к красным.
Удивительное дело, но никакой государственности Вооруженных Сил Юга России по существу так и не возникло.
Когда атаману Краснову в начале 1919 года пришлось передавать Деникину и территорию Дона, и донскую армию, он выражал опасения вполне обоснованные.

«…Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и Атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное…»
АРР. Т.7, С. 278-279.

Если проанализировать деятельность высокопоставленного юриста В Краснова по его же мемуарам, то он, кроме разработок нормативных документов и различных реорганизаций судебной системы, не сделал ничего.
Он практически не смог наказать никого из беспредельщиков.
И он не смог никого защитить от беспредела.
Если не считать освобождения 8-летнего каторжанина, но даже это пришлось делать через Деникина.

* * * * *

Справедливости ради нужно сказать, что у Колчака все было еще хуже.
Из дневника генерала А. Будберга, 4 августа 1919 г.

«Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников».

Примерно, то же самое писал и В.М. Краснов. Впрочем, кто только из участников белого движения не писал об этом!
Но ведь эта черта была сущностной! Она была имманентно присуща самому движению.
Духовная, идейная и политическая бессодержательность.
Что мог сказать высокопоставленный представитель деникинской власти влиятельным крестьянским «ходокам»?
Да ничего он не мог сказать, кроме требования беспрекословного повиновения под угрозой применения карательных отрядов.
Пустота.

Да если бы к тому же Ленину пришли крестьянские представители уездов какой-либо губернии, он вцепился бы в них, как клещ в собаку. Он бы их выспрашивал и выспрашивал, пытаясь понять обстановку на местах, как мыслят крестьяне, каковы их интересы и чаяния. Ему это было необходимо самому, как политику. А затем он бы их убеждал и убеждал… Уж такой возможности пообщаться-побазарить он не упустил бы точно.

Еще один фрагмент воспоминаний новороссийского журналиста.

«... К нам иногда заходил член военно-полевого суда, офицер-петербуржец… Этот даже с известной гордостью повествовал о своих подвигах: когда выносили у него в суде смертный приговор, потирал от удовольствия свои выхоленные руки. Раз, когда приговорил к петле женщину, он прибежал ко мне, пьяный от радости.
- Наследство получили?
- Какое там! Первую. Вы понимаете, первую сегодня!.. Ночью вешать в тюрьме будут…
Помню его рассказ об интеллегенте-зеленом. Среди них попадались доктора, учителя, инженеры…
- Застукали его на слове "товарищ". Это он, милашка, мне говорит, когда пришли к нему с обыском. Товарищ, говорит, вам что тут надо? Добились, что он - организатор ихних шаек. Самый опасный тип. Правда, чтобы получить сознание, пришлось его слегка пожарить на вольном духу, как выражался когда-то мой повар. Сначала молчал: только скулы ворочаются; ну, потом, само собой сознался, когда пятки у него подрумянились на мангале... Удивительный аппарат этот самый мангал! Распорядились с ним после этого по историческому образцу, по системе английских кавалеров. Посреди станицы врыли столб; привязали его повыше; обвили вокруг черепа веревку, сквозь веревку просунули кол и - кругообразное вращение! Долго пришлось крутить. Сначала он не понимал, что с ним делают; но скоро догадался и вырваться пробовал. Не тут-то было. А толпа, - я приказал всю станицу согнать, для назидания, - смотрит и не понимает, то же самое. Однако и эти раскусили было - в бега, их в нагайки, остановили. Под конец солдаты отказались крутить; господа офицеры взялись. И вдруг слышим: кряк! - черепная коробка хряснула, и повис он, как тряпка. Зрелище поучительное».
АРР. Т.7. С. 229-230.

Это действия официального органа власти, военно-полевого суда. Формальный правовой статус примерно такой же, как у ревтрибуналов, которые судили генерала Лукомского в феврале 1918 года. Следствие, обвинение и суд – все в одном лице. (Эх, не догадался Сиверс предложить председателю ревтрибунала поджарить Лукомскому пяточки!)
Член военно-полевого суда с гордостью повествует о своих «подвигах» журналисту. А что ему скрывать, если подобные действия – это обыденность. Подобные экзекуции совершались максимально публично. Это была официальная установка.
В назидание!
Ничем другим «назидать» народ «белые рыцари Ивана Ильина» не могли! Вот те самые «рыцари», которые русский народ якобы любили, в отличие от большевиков.

Белые тяготели к максимальной публичности террора и к наиболее впечатляющим средневеково-жестоким казням. Развесить гирляндами на фонарях центральных улиц города – это всего лишь безобидная классика.

Что касается большевиков, то они расстреливали. Максимум публичности в этом вопросе – публикация списков расстрелянных. Сам процесс по возможности никто не должен был видеть. Таковой, по крайней мере, была общая установка.
Смертная казнь – жестокая необходимость, а устрашение публичной реализацией процедуры или намеренной организацией предсмертных мучений власть считала недопустимым.
Конечно, в истории Гражданской войны можно найти всякое. Но речь идет о «доминанте».

Заметьте, военно-полевой суд кубанскую станицу согнал нагайками лицезреть свои мерзости.
При этом казачья станица того времени населена была отнюдь не нежными созданиями, она уже второй год находилась в эпицентре кровавой междоусобицы, со всеми ее дикими «прелестями» (с обеих сторон). И, тем не менее, все, будучи людьми взрослыми, бросились врассыпную от страха и отвращения…

Стоит ли удивляться, что те же кубанские казаки покидали деникинскую армию эшелонами. И дело было не только в разгроме Кубанской Рады Врангелем и Покровским.
Кадетов начинали ненавидеть практически все, даже изначально симпатизировавшие им обыватели.

«Глухо волновалась и уходила с фронта Кубань… Число зеленых, сорганизованных в целые армии, имевшие уже артиллерию, доходило только около Новороссийска до тридцати тысяч.
Но главное было все-таки – несочувствие населения. Что могли сделать красноречивые манифесты Деникина, когда в Валуйках плясал среди улицы с бутылкой в руках пьяный ген. Шкуро, приказывая хватать женщин, как во времена половецких набегов. Что могли поделать жалкие картинки «Освага», …когда потерявшие голову генералы замораживали в степи целые армии, когда Екатеринослав был отдан ген. Корвин-Круковским на поток и разграбление, когда никто не мог быть уверен, что его не ограбят, не убьют без всяких оснований?!
…Обыватели замерли в страхе, горя ненавистью к добровольцам. Те видели это, с отчаянием сжимали в руках оружие, трепетали… Сказывались результаты произвола и хищничества…
АРР. Т. 7. С.236-237.

* * * * *

Важнейшим инструментом возрождаемой государственности является армия. Смута – это, прежде всего, забвение общественного долга в критической степени. Способность воссоздать армию – вот один из основных критериев оценки общероссийских политических сил, претендующих на восстановление государственности.
И это критерий интегральный.
Нежелание нести воинскую повинность было общероссийским явлением, проявлением состояния бунта, с этим сталкивались и белые, и красные.
Однако все познается в сравнении.

У Колчака.

«Методы, используемые колчаковцами для мобилизации сибиряков, вызывали ярость, которую трудно успокоить. Они шли на службу, озлобленные страхом, но не перед врагом, а перед своими же собственными войсками. В результате после выдачи оружия и обмундирования они дезертировали к большевикам полками, батальонами и поодиночке».
Генерал Гревс.

У Деникина.

«Объявленная Добровольческой армией мобилизация провалилась. Крестьяне, подлежащие мобилизации, скрывались от карательных отрядов Государственной стражи, с оружием в руках уходили в леса».
«Губернатор со стражей сгонял на опушку леса сотни крестьян, бежавших от мобилизаций, и косил их пулеметным огнем».
АРР. Т. 12. С.95.

У большевиков.

В.И. Ленин. Из речи, опубликованной 5 июля 1919 г.

«Теперь для нас совершенно ясно, что, при современном положении, одним энтузиазмом, одним увлечением крестьянство взять нельзя, — такой способ непрочен. Мы тысячу раз… предупреждали о том, что когда дело доходит до движения миллионных народных масс, то здесь мало слов, а нужен их собственный житейский опыт, чтобы люди сами проверили указания, чтобы они поверили своему собственному опыту».

Это называется признание свободы воли.
Объяснить крестьянину только на словах необходимость жертвы в виде продналога, коня (не последнего), и сына-рекрута не так-то просто, ибо сам он еще не прочувствовал на своей шкуре той опасности (для него пока гипотетической), во избежание которой необходима была эта жертва.
И Ленин, выступая перед красными курсантами, дает им понять: да, крестьяне-дезертиры смалодушничали по принципу «моя хата с краю», но, несмотря на то, что дезертирство – тяжкое преступление, которое должно жестко караться, нужно проявить и понимание. Типа «к людям надо относиться мягше, а на вещи смотреть ширше» (последнее это не Ленин).

«Крестьяне делали все, чтобы спастись от набора, спрятаться в лесу и попасть в зеленые банды, а там — хоть трава не расти».

Но к лету 1919 года ситуация изменилась.

«В Рязанской губернии явились сотни товарищей, чтобы работать, и наступил перелом. Они были на митинге, и дезертиры валили в Красную Армию. Местные комиссары говорят, что они не успевали их включать в красные ряды…
Некоторые комиссары говорили, что мы теперь захлебываемся от притока дезертиров в Красную Армию. Они идут в Красную Армию в таком числе, что мы можем приостановить нашу мобилизацию настолько, что будем достаточно снабжены старыми, возвращающимися дезертирами.
Чем ближе подходит Деникин, чем яснее, что несет Деникин, капиталисты и помещики, тем легче для нас борьба с дезертирством, тем смелее мы дальше отсрочиваем неделю для явки дезертиров… Мы удлинили эту явку еще на одну неделю, потому что у нас явилась полная уверенность в том, что сознательность, которую несет Деникин, для них не проходит даром, и Красная Армия будет расти».

«Сознательность, которую несет Деникин» - это, если что, ирония вождя.
Выводы?
Да, ладно… Оставим последнее слово за Ильичом…

Сохранено