Этическая "дилеммика"
artyom_ferrier — 19.11.2023
«Он большой философ, - уведомил Элфред. - Особенно гордится своим искусством озадачивать этическими дилеммами».
Это было в две тысячи третьем. Я не так давно закончил юрфак — и сам мог кого угодно озадачивать этическими дилеммами, стравливая моральность с легальностью.
Элфред же говорил о персонаже по имени, скажем, Голдсмит.
Нынче он большая рыба в американских глубинных течениях и тайных заводях, а тогда — был не такая большая, но уже перспективная.
Я, впрочем, тоже.
Формально — Партия попросила меня уделить пару недель тому, чтобы подтянуть русский нашему гостю из Лэнгли.
А неформально — было понятно, что нам предлагают присмотреться друг к другу, возможно, с прицелом на какие-то совместные дела в будущем.
Разглядывая своего «студента» тем вечером в буфике уютного корпоративного ресторанчика, я подумал, что при своём-то имени — он мог быть и менее чёрным. Вспомнился анекдот про щепетильных еврейских родителей жениха — и Вупи Голдберг.
Впрочем, я-то никогда не был расистом.
Это глупо, принижать людей за цвет их кожи.
Да как будто бы людей мало есть за что ещё принижать.
Голдсмит сказал: «Я слышал, у тебя есть собака?»
Ну да, не мог не слышать.
«Это не совсем собака, - ответил я. - Нерри волкособ, метис волка с хаски».
«Я слышал, он довольно крупный».
«Не совсем. Крупные — это соседские овчарки, которых он порой приносит домой в пасти, играя с ними. А Нерри — он Гигантский».
Голдсмит засмеялся: «Вижу, ты им гордишься? Ну, у меня-то самого — всего лишь лабрадор. И ещё две кошки».
Помолчав немного, добавил: «Забавно, но я тоже ими немножко горжусь. Их всех — я взял из приюта. Так что, наверное, я горжусь собой».
«Заслуженно. Ты молодец», - похвалил я, при этом вполне ясно давая понять: хватит ходить вокруг да около, давай уже, озадачивай меня этически.
«Возможно, что и молодец», - он затянулся и пустил колечко, возможно, косплея Гэндальфа: джэксоновский «Властелин» был как раз на пике.
«А возможно, что и нет, - размышлял он. - Знаешь, банальная, конечно, мысль, но как-то я подумал: а сколько можно было бы прокормить всяких бедолаг из нищих стран на те средства, что я трачу на свою живность?»
«Лакки, мой лабрадор — он очень милый, очень славный, но и очень прожорливый».
«Нерри в любом случае жрёт больше», - утешил я.
«Да, конечно. Но у тебя, насколько понял, нет кошек? А ведь и кошка сжирает столько, что хватило бы на ребёнка где-нибудь в Эритрее или Бангладеше, а то и на двух. В смысле, не по весу и по калориям — но вот по стоимости её корма».
«Наверное», - согласился я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком равнодушно — хотя, признаться, я был немножко разочарован.
«И вот, - продолжал Голдсмит, - я подумал: а многим ли из нас достаёт мужества признать, что на самом деле жизни наших питомцев нам куда дороже каких-то там голодающих оборванцев на другом краю земного диска?»
Он сделал паузу, вероятно, предлагая мне то ли опротестовать, то ли что-то выдумать в оправдание своему жлобству.
Я же думал: «Что ж, пусть банально до оскомины, но в целом годится, чтобы выбивать из «зоны комфорта». Что может быть небесполезно. Это как в борьбе — «пошатнуть» оппонента, лишить устойчивости. «Что наша жизнь? - - Борьба… Ведь у нара два горба». Или нар — это, наоборот, одногорбый? Вот — истинно важный вопрос».
Он, выждав время, закачал головой: «Да, когда задумываешься об этом — происходит некоторая революция в моральных оценках. Казалось бы, что может быть благороднее спасения с улиц бродячих зверушек и поиска для них нового дома? И что может быть добрее заботы человека о братьях меньших? Но если задуматься, что при этом мы отрываем планетарные ресурсы от страждущих человеческих существ...»
Я прервал его ненавязчивым, но ясным жестом, одновременно вытряхнув сигарету из пачки.
«Знаешь, - сказал я, - не так давно довелось почитать книжку одного весьма примечательного автора. Борис Савинков, русский мыслитель, террорист, социал-революционер, имевший с большевиками некоторые разногласия касательно обустройства человеческого счастья».
Голдсмит улыбнулся: «Я знаю, кто такой Савинков».
Ну да, разумеется. Весьма всё же заметная фигура в истории спецслужб что тех, что этих.
«Конечно, - киваю, - но, возможно, ты всё-таки не читал его художественной прозы. А мне — посчастливилось. «Конь вороной» - вообще одна из моих любимых про ту эпоху: очень бодренько написано. Кстати, рекомендую и в плане языка: он там очень внятный, но при этом не сухой. А «Конь бледный» - показалось не таким энергичным чтивом, но тоже познавательным».
«И вот, - говорю, - мне вспомнился там один момент. Там говорится о приятеле рассказчика, офицере бельгийских колониальных войск. Который оказался у чёрта на куличиках, в экваториальных дебрях, на берегу очень дикой реки с полусотней своих чёрных солдат, и ни тебе синематографа, ни театра. И он признаётся, что единственным его развлечением было — выйти поутру на речку, за которой жило вольное негритянское племя, не подконтрольное колониальной администрации, и, приметив в кустах на берегу кудрявую чёрную голову — засадить в неё пулю из своей снайперки. И делал он это не по злобе, не ради устрашения — а просто из невыносимой скуки захолустного колониального житья».
Голдсмит не то чтобы поёжился, но несколько помрачнел и спросил:
«А это ты к чему?»
Я подумал: «Уж не заподозрил ли он меня в каком-либо расизме?»
И поспешил развеять: «Да к тому, что если б у того бельгийского офицера была собака или кошка — он мог бы развлекать свою хандру, играя с собакой в мячик или гладя кошечку у себя на коленях, и десятки несчастных туземцев остались бы живы. То есть, это спорное утверждение, что будто бы домашние питомцы что-то «отбирают» у человеческих существ на нашей планете».
И я улыбнулся, со всею своей подкупающей лучезарностью.
По природе я довольно хмуроват, улыбаюсь редко, но знаю, что когда всё же делаю это — на людей это обычно производит хорошее, неожиданно тёплое впечатление.
Какое-то время Голдсмит перерабатывал услышанное, а потом расхохотался.
«Ну да, - сказал он, - меня предупреждали, что твой основополагающий гуманизм «неколебим, хотя и своеобычен».
Тем не менее, ему в тот вечер всё же удалось поколебать фундамент моих принципов — или что-то вроде.
Продолжив игру в «этические дилеммы», мы представили такую ситуацию.
Маленький остров, на нём началось мощное извержение вулкана, и вот последний самолётик, на котором ещё можно улететь.
А на острове — проходила выставка современного искусства.
Так вот вопрос — что спасать?
Я признался, что испытывал бы некоторое затруднение.
С одной стороны, мне лично и в современном больше нравится более классическая живопись, вроде Даниэля Герхартца. Ну, я аристократ, у меня душа эрегируется на эстетику. Девочки, там, кошечки. А всякие авангардно-концептуальные каля-маляки какого-нибудь Сая Твомбли — я всё же снобистски считаю псевдоинтеллектуальными выкрутасами на потеху претенциозным парвеню, в детстве не наигравшимся в ребусы.
Голдсмит яростно возражал: «Слушай, да в современном мире — любой оригинал на своём материальном носителе попросту лишается смысла, когда всё и так отфоткано в высочайшем разрешении. Ну, какие-то старинные полотна — наверное, ещё ценны сами по себе, как объект химического исследования, как источник исторического знания о технологиях предков. Но про современные технологии — мы и так всё знаем. Поэтому единственным валидным критерием в вопросе о спасении бессмертных картин — может быть лишь их аукционная цена, в настоящем времени и в перспективе. Поэтому смотреть нужно не на то, какие именно там «каля-маляки», симпатичные тебе, или нет, а на то, насколько взлетит цена уцелевших творений завтра. И вот Герхартц — он существенно моложе Твомбли».
Я видел, что Голдсмит уже вполне освоился в общении со мной, после нескольких шотов, и теперь — будто бы норовил оправдать свою «меркантильную» фамилию.
И в целом оказался очень душевным и толковым парнем.
|
|
</> |
Консольные столики: стильные акценты в интерьере
Трамп в ярости от сообщений о появлении российского командира Е.Пригожина рядом
Вместо анекдота
1900г. Фруктовая торговля в г. Томске. "Дороговизна местных ягод".
По всему фронту
Японская поездка №1, день 9 часть 7
Дронирование Забой
Питер: сено, небо и фонарики
Кличка помилованной индейки - Гоббл. Вангую: не помилованная индейка - Зеля.

