Эти жизни

ivand — 30.03.2014 Прыгая (без ловкости горной козочки, чего уж там, зато с красивой одышкой) по горам чужого города, любуясь церковью, похожей на пряник, скитаясь среди низких деревянных домов, пахнущих жизнью целой, вплоть до кладбища, деревянные дома всегда ведь пахнут кладбищем немного, - я вспомнил вдруг о детской своей тоске.

Детской тоске по местам, в которые не вжиться.

Вспомнил непоздние вечера в другом городе – я только что в него переехал, мне было девять (на тридцать, то есть, лет меньше, чем теперь). Я ходил среди его домов – преобладали пятиэтажки, казавшиеся тогда гигантскими. Смотрел на окна. Освещенные прямоугольники. И думал, что они не могут быть настоящими, эти дома, раз я не способен врасти в них, изучить, прожить в каждом настоящую жизнь, узнать.

Я даже начинал вдруг подозревать, что они – плоские. Картонные, допустим, декорации (сейчас не угадать, знал ли я это слово, «декорации», но, скорее всего, знал). Я пытался застать их врасплох: иду себе спокойно,  пытаясь что-то насвистывать, - свистеть я тогда не умел и теперь не научился, но как еще изобразишь полнейшее равнодушие, если не насвистывая? – и вдруг бегом за угол, чтобы опередить тех неведомых, кто меня обманывает, кто разворачивает декорации, создавая иллюзию объема.

Ни разу, честно говоря, застать дома врасплох не получилось. Пришлось поверить в их трехмерность. Хотя нет. Я и до сих пор не вполне верю. Просто мирюсь с собственной неуклюжестью. Конечно, они плоские, но я тяжеловат, чтобы успеть увидеть.

Мне до сих пор кажется, что эти, неведомые, конструируют мир по мере моего по миру движения. Достраивают лестницы, пол, стены, дороги, дома, горы, реку и церковь, похожую на пряник, - совершенно ненужные, пока я их не вижу, а, значит, и не существующие. Достраивают, опережая меня на полшага.

В этом не было, конечно, никакого берклианства. Вполне вещной была тоска моя. Просто детство – время жадности к деталям. Маленький человек не просто живет в доме и вокруг. Маленький человек знает дом во всех его мелочах. Наделяет особой значимостью случайные какие-то места, вроде щели между половицами, неплотно подогнанными. Любит его темные углы, места, пригодные для засад, места, где можно по-настоящему остаться одному, места, где хорошо пахнет сыростью или особенно как-то скрипит пол.

Я, например, специально доезжал на велосипеде до парикмахерской в центре. Там под козырьком подъезда была густая паутина и жил паук, казавшийся мне гигантским. Смотреть на него было страшно немного, но я любил его, как знакомого. Как часть мира, на которую только я обратил внимание.

И вот уже тогда меня не то, чтобы грызла, - тут правильнее сравнить, наверное, с тем, как начинает ныть зуб, когда чувствуешь не боль еще, но предвестие боли, - давила, что ли, эта тоска. Невозможность вот так же, как свой, понять и увидеть соседский дом. Облазить все овраги, леса, городки и деревни, мелькавшие за окном поезда или автобуса. Убедить себя в том, что весь мир так же реален, как куски его, досконально мной изученные. Убедить мир в том, что весь он так же реален, как эти куски.

Прожить эти жизни, многие жизни, оставаясь собой. Я ведь хотел оставаться собой в этих новых мирах. О трансцендентальном единстве апперцепции я тогда, конечно, не знал, но знал, что мне, такому, как я есть, этому, единственно возможному хватило бы сил новые миры поглощать. И от этой вот уверенности в себе только сильнее ныло внутри.

Взрослому проще творить миры. Сменить работу, город, даже страну. Прорасти в новом месте и в новых людях. Коротать вечера в новом баре. Но у взрослого нет этой жадности к деталям, этой жажды тотального познания, освоения, буквально, да, вот, подходящее слово.
Так детская тоска возводится в квадрат: иных миров не будет, да и тебе они уже не нужны.
 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив