египет и конец проекта “модерн”

Запись на сайте enadtochij.phronesis.ru.
приятно почитать вменяемого умного человека, говорящего по-существу.
То, что он связывает конец модерна (к которому, заметим, он относит и национально-освободительные движения интегристов, если я правильно понял) с формированием “неофеодализма”, т.е. патронажной личной зависимости, но теперь в глобальном мире, крайне любопытно. Здесь, конечно, нужно много уточнять, ибо “феодализм” – абстракция, во многоом (как отлично показал Покок) вымышленная на основе неправомерных обобщений частной модели средневековых социальных структур. Но сама идея – которая, понятно, коррелирует с моей любимой проблемой “штендов” в ее понимании Вебером – мне очень нравится.
Самая очевидная лемма из такой постановки вопроса: все то, что сегодня специалисты пишут о русском патримониализме, будет – если принять гипотезуАлексеева – выражением не какого-то русского “архаизма”, а реализацией глобальных тенденций мирового окончания проекта модерн. Последствия такого посыла огромны, в т.ч. и для всего, что пропагандоны именуют сегодня “модернизацией”. Если именно сообщество штендов – ключевая модель для всего спектра отношений бывшего “первого мира” с бывшими “вторым и третьим миром”, то это означает, что корпоративизм – ключевая политическая доктрина управления процессами взаимодействия с постмодерновым юервым миром изнутри покончивших со своей прежней политической определенностью двух других миров. Т.е. корпоративизм – это самая клишированная из моделей постмодерна для этих миров.
Кстати, одно из понятий закончившейся эпохи модерна – “догоняющая модернизация”, плотно засевшая в мозгах постсоветских гуманитариев. Оно абсолютно ошибочно, совершенно не соответсвует реалиям происходящего и, кстати, давно уже сдано в утиль в “первом мире”. Между тем в русской карго-провинции практически все концепции модернизации построены на модели “догоняющей модернизации” (отсюда сравнения со Сталиным, Петром и т.п.)
Российские интеллектуалы говорят на мертвом языке. Мертвом дважды -для описания положения дел и для первого мира, который тщатся миметировать российские карго-интелы.
даже те специалисты по политической филосфии, которые уехали и преподают в западных университетах – у меня возникают сразу имена Капустина и Дерлугьяна, наиболее широко пропиаренных усилиями Анашвили – говорят, насколько я могу судить, на умершем языке марксистского модерна. Как им это удается -это любопытно, видимо, это связано с ситуацией “левизны” в американских универах. левые америакнские интелы – по сути осколок модерна, насколько могу судить по моим личным знакомствам и по читанным книгам. разумеется, и там это связано с проблемой “шестидесятников”, отличных от российских, но во многом схожих (кстати, это очень любопытный вопрос – глобальное шестидесятничество и вписанность в него российских шестидесятников). Возможно, нынешний сход со сцены шесстидесятнического модернизма полностью обновит все эпистемы в америакнских универах, но здесь мне трудно судить со стороны.
На самом деле кризис штраусианства показывает, что с окончанием модерна в политической науке в США ббольшие проблемы, не только среди левых бывших борцов против вьетнамской войны.
Вобщем, это уже другая проблема. Хотя связанная с русскими интелами, питаемыми американскими универами и американскими книжками по-преимуществу.
так или иначе, тема глобального патримониализма как проблемы эпохи окончания модерна (будем осторожны) – очень любопытна.
Интересно еще отметить, что Алексеев связывает с крахом концепции модерна и крах идеи секуляризма. Это тоже очень инетерсно, ибо интегризм (называемый ошибочно фундаментализмом) явно не описываем в теориях эпохи модерна. Он – знак совершенно вового мира. В какой степени концепция “расколдовывния” Вебера принадлежит к уходящей эпохе модерна (а на нее опирается все здание “секуляризма”)? Понятно, что говорить о “постсекулярном” – это длить тупик неосмысленной темы самого секуляризма как вытекающего из гипотезы о модерне.
Ведь глвная фишка совсем не в том, что после модерна приходит некий постмодерн. Хуюшки. Вы хотите легко отделаться. То, что после – приходит только на развалины всего, что модерн подумал о мире, т.е. краха самой гипотезы о существовании некоего модерна. Вот здесь самый жыр. отсюда те дискуссии о секуляризме, которые итожит книга Моно, возвращение Шмитта и проблематики политической теологии и т.п.
“мир начинался, страшен и велик” …. так вот, самое страшное – что думать новое начало надо целиком вне эпистемы, задаваемой этим стихом Мандельштама. Тяжело….
|
</> |