Две формы общественного покаяния, или кому каяться первым

О покаянии пишут часто. И главная мысль часто правильная – каяться надо. Но что такое настоящее, действенное покаяние, обычно понимают очень мало.

Например, часто покаяние путают с самообвинением, аутоагрессией. Разовать рубашку, исцарапать себе грудь и молотить по ней кулаками. Как Левий Матвей – «О, я глупец!..  неразумная  женщина, трус! Падаль я, а не человек!».

Не реже покаяние путают с коммуникативным актом – извинением, испрашиванием прощения.

Но и то, и другое – только боковые побеги того, что составляет суть покаяния. Суть же эта в самопонимании, в понимании себя, своего места в мире и, следовательно, в понимании причин и следствий своих поступков. И поэтому покаяние вовсе не обязательно связано с сожалениями о прошедшем, самообвинениями или извинениями. Все это часто сопровождает самопонимание, но не обязательно должно сопровождать.

Еще меньше мы понимаем, как работает коллективное покаяние. И потому не можем отделить его от самоунижения, попрания своей национальной гордости и т.п.. И в результате люди, которые и без того остро переживают коллективное унижение, воспринимают призывы к покаянию, как попытку подсолить их незаживающую рану.

Находится и много спекулянтов на теме покаяния, которые вытаскивают из рукава какой-то один из наших общих грехов и предлагают обществу каяться именно за него, забыв обо всех остальных более тяжелых грехах. И тема покаяния превращается в молоток, которым скалачивают политический капиталец.

Коллективное покаяние, как и индивидуальное, - это прежде всего самопонимание. Но формы его отличаются от форм индивидуального покаяния.

Собственно, отличается только вторая из этих форм, потому что первая – это когда все члены общества хором каются за содеянное. Как это было в послевоенной Западной Германии, а в менее явных формах – и во многих других странах. Процесс, который был инициирован у нас Солженицыным и достиг апогея в годы Перестройки, тоже был как раз таким актом коллективного покаяния. 

Что же касается второй формы коллективного покаяния, то она даже внешне покаяние напоминает мало. В этом случае, кается, то есть осознает те или иные события своей истории не все общество, а только одна его часть. При этом какая-то другая часть общества может осознавать другие теневые эпизоды общей истории. Со стороны это похоже на перебранку: «А, вот, коммунисты всех пересажали! – А зато демократы все разворовали! – А церковники сигаретами торговали! И т.д.». Такая вот базарная ругань вместо церковной исповеди.  Но для общества в целом результатом этой ругани становится рост самопонимания, то есть именно того, что и выращивает покаяние.

 Чей голос в такой «покаянной перебранке» звучит громче? Того, кто принимает на себя ответственность и за «чужие» грехи, понимая, что они не только чужие, но и его тоже. Кто понимает, что сучки, которые он видит в чужом глазу, растут из бревна  в нашем общем глазу. Понимает, что как народ, как общество мы являемся единым организмом. Кто говорит не «они», а «мы». Кто, даже отождествляя себя с одной частью общества и противопоставляя другой, начинает разговор с грехов «своей» части.

Для нас, как общества, очень важно понять историю коммунистического периода русской истории.  Понять ее страшные преступления, чтобы иметь возможность понять тот ее позитив, который для каждого совестливого человека заслонен этими преступлениями. Но покаяться-понять беду коммунизма мы, как общество, сможем только тогда, когда научимся нелицеприятно говорить о бедах посткоммунистических – о том, что мы натворили за последние 22 года.