Два атеизма

"Вот такие представления у церковной верхушки об атеизме. Интересно было бы спросить товарища, какие же такие мировоззренческие вызовы он нашёл. Это религия резко расходится с реальностью. Интересно было бы спросить, а не сатанисты ли христиане. Ведь у них столько всего заточено под борьбу с дьявольским. Непременно к дьяволу придут"

Однако, по моим наблюдениям, люди зацикленные на борьбе с религией, и особенно с христианством, "богоненавистники", для которых Христос это "любимый враг", действительно есть на деле вывороченные наизнанку веруны. Для "богоненавистников" борьба с религией есть, в первую очередь, борьба с самим собой, со своей поколебавшейся верой (подобно тому, как гомофобы есть обычно латентные гомосексуалисты). Эти люди либо недавно отреклись от веры, и поэтому их антирелигиозность незрелая, либо наоборот, находятся на пути к вере, пребывая в борении и сомнении. Чтобы лучше продемонстрировать идеологическую незрелость наших "богоненавистников", мы вспомним историю разложения античного язычества. Если ранние критики язычества грозили кулаком небу и проклинали богов, то позднее, ненависть к богам сменилась их высмеиванием. Зевсы и Аполлоны, уничтоженные оружием критики, перестали восприниматься в качестве врагов, превратившись в объект стеба и насмешек, поскольку трудно ненавидеть поверженного врага. Трагизм уступил место комизму, для того, чтобы понять о чем идет речь, достаточно сравнить трагедию Эсхила "Прометей Прикованный"  с "Разговорами Богов" Лукиана. Современные российские безбожники и "антихристиане" также распадаются на "эсхилов" и "лукианов", и как раз у "эсхилов", судя по всему, вызвала наибольший баттхерт цитата Гундяева.

Как в античную эру преодоление старого политеизма проходило по линии Эсхил-Лукиан, так и многие современные атеисты, отрекшиеся от веры, проходят в своем идейном развитии вначале стадию "Эсхила", а затем стадию "Лукиана". Первоначально ревностный верующий, под влиянием многих раздумий и сомнений, разочаровывается в своем прежнем кумире. Ревностный христианин, "поссорившийсь" с Иисусом, первоначально превращается в "антихристианина", "богоборца", стараясь вывернуть все свое прежнее мировоззрение наизнанку. Эта, говоря словами Гундяева, "заточенность на тему религии и атеизма" свидетельствует лишь о том, что "богоотступник" все еще находится в своеобразном ментальном рабстве у религии. Будучи настроены крайне воинственно по отношению к "боженьке", эсхиловские "богоненавистники" нередко внешне выглядят более крайними атеистами, чем "лукиановцы", однако на деле как раз для "лукиановцев" (которые окончательно изгнали боженьку из своей души), характерен более глубокий атеизм. Если "лукиановцы" презирают религию и просто не воспринимают всерьез поповские басни, то у "эсхиловцев" имеет место своеобразное преклонение перед тем же Христом как "любимым врагом". Лишь окончательно разделавшись с Христом, "богоотступник" превращается из "эсхила" в "лукиана", и окончательно поверженный Галилеянин более не рассматривается как "любимый враг". Ненависть к христианству сменяется добродушным несмешливо-ироничным отношением к нему. Опровергнутое христианство утрачивает ореол "любимого врага" и переходит в один ряд со сказками про Деда Мороза, более не воспринимаясь всерьез. Для зрелых, "лукиановских" атеистов вопрос о бытии бога давно решен не в пользу боженьки, а поэтому, нет у них и заостренности на этой теме.

Этот путь прошли едва ли не все "богоотступники", включая автора этих строк, а также основоположника научного коммунизма Карла Маркса. Ранние "богоборческие" и "сатанинские" стихи Маркса, написанные им в "долукиановский" период, и по сей день часто используются попами в качестве доказательства "сатанинской сущности" коммунизма: "Марксизм скрывает тайну своей сатанинской сущности, о которой знают лишь весьма немногие марксисты. Недаром Ленин писал, что спустя полстолетия, ни один марксист не постиг Маркса. Считается, что марксисты - это атеисты, не верующие ни в Небо, ни в ад. Но в крайних обстоятельствах марксизм снимает атеистическую маску и показывает своё настоящее лицо - лицо сатанизма" (И. Володский. Истоки зла. Тайна коммунизма). Однако, далеко все "богоотступники" проходят путь "от Эсхила к Лукиану", многие застревают на "эсхиловской" стадии, а иногда даже регрессируют обратно. Особенно это касается тех, кто отверг христианство "справа" (см. С. Корнев. Критика христианства «справа» и «слева») как религию "быдла", "черни", как "коммунистическую заразу" (например, Александр Никонов, Алексей Широпаев) и т.д. Они готовы быть кем угодно: сатанистами, неоязычниками, скептиками-агностиками, ницшеанцами, но только не атеистами "дулумановского" разлива, которые знают, что Бога нет, а религия это просто чушь. "Лукиановский", предельно материалистический атеизм, отказывающийся воспринимать религию всерьез, провозглашающий, что Бога нет и быть не может, поскольку это "медицинский факт", наши утонченные "антихристиане" презирают за "бездуховность" и "совковость" (в СССР, как известно, проповедовалась именно такая форма атеизма), готовы согласиться с попами, что такой атеизм это "тоже религия", и даже худшая, чем христианство, поскольку в такой "религии" нет даже самой религии, а следовательно, такой "материалистический" атеизм есть мировоззрение "быдла", мещан. Отвращение к материализму в любом смысле этого слова, как в философском ("бытие определяет сознание"), так и в обыденном ("бездуховность") - вот что для характерно для многих "эсхиловских" атеистов. Философский материализм ими нередко воспринимается явление, родственное обыденному "материализму" в сфере философии, как своеобразное "философское мещанство", "философия для быдла". О "мещанском" характере материалистического мировоззрения писал в свое время и русский религиозный философ Лосев, бывший также монархом катакомбной церкви (за принадлежность к "истинно-православным" он угодил в 1930 году на Беломорканал): "Самодовольное пошлячество физика и естественника, уверенного, что души нет, а есть мозг и нервы, что Бога нет, а есть кислород, что царствует всеобщий механизм и его собственная ученая мещански-благополучная, дрянненькая душонка, вся эта смесь духовного растления и бессмысленного упования на рассудок, есть одно из самых ужасающих чудовищ. Это та дебелая, краснощекая бабенка, которая сидит на телеге и весело щелкает орехи, когда - в известном сне Раскольникова - производится истязание несчастной клячи и ребенок прильнул к издыхающей, истекающей кровью лошади и в слезах обнимает и целует ее голову. Так истязуется и распинается истина в человечестве..." (Из дополнений к диалектике мифа). На самом деле, философским "мещанством" является вовсе не материализм, а идеализм во всех его формах, в том числе тот, который претендует на выход за пределы "основного вопроса философии", либо маскируется под "материализм".

Итак, в теории познания "богоненавистники-эсхиловцы" идут от фидеизма не к материализму, а к скептицизму, релятивизму, методологическому анархизму, постмодернизму. Материалистический атеизм они считают формой религии, поскольку тот признает объективную и абсолютную истину, открывающуюся человеческому разуму. Скептики абсолютную и объективную истину отрицают, считая необходимым полностью изгнать все "абсолютное" из теории познания, как пережиток поповщины. Например, "эмпириомонист" Александр Богданов в полемике против "Материализма и эмпириокритицизма" Ленина пишет: "Итак, совершенно очевидно, что те два критерия религиозного мышления, которые указываются самим В.Ильиным и г. Франком, т.е. вера, признание абсолютных ценностей, в мировоззрении В.Ильина имеются на лицо, притом как основа его взглядов" (Вера и наука). На самом деле, изгнание категории "абсолютного" из теории познания не только не является "изгнанием поповщины", а наоборот, открывает поповщине дверь в теорию познания и науку вообще, которая с утратой категории "абсолютного" утрачивает всякую устойчивость, превращается в дом, построенный на зыбком песке. Если все наши "знания" относительны и не содержат в себе доли абсолютности, "все то, что было мудростью в прошлом году, станет глупостью в следующем", то теория познания разрушается, мы в результате переходим к абсолютному иррационализму. Скептицизм и релятивизм в теории познания, подвергающий сомнению познавательные способности человеческого ума, тем самым открывает дорогу вере, подобно тому как Иммануил Кант в своей "Критике чистого разума" хотел ограничить знание, чтобы открыть лазейку для веры: "мне пришлось ограничить (aufheben) знание, чтобы освободить место вере, а догматизм метафизики, т.е. предрассудок, будто в ней можно преуспеть без критики чистого разума, есть истинный источник всякого противоречащего моральности неверия, которое всегда в высшей степени догматично". К сожалению, в атеистической среде все еще гуляет миф, согласно которому Кант, опровергнувший доказательства бытия Бога якобы был "атеистом". Одним из главных распространителей мифа об "атеизме" Канта выступает корифей атеизма Евграф Дулуман: "Будучи по своим собственным мировоззренческим взглядам убежденным атеистом, Кант свои философские заключения в отношении антиномий чистого разума убедительно проиллюстрировал своим анализом богословских доказательств существования Бога" (Конспект лекций по курсу философии). На самом деле, правы именно те исследователи, которые доказывают, что Кант не только "опровергал религию", но наоборот защищал ее, выводя веру из под суда разума, убивая те положительные, рационалистические моменты, которые присутствовали в средневековой теологии, в первую очередь, у Фомы Аквинского. Об этой реакционной роли Канта писал, к примеру, русский религиозный философ Семен Франк в статье "Онтологическое доказательство бытия Бога". Семен Франк, Владимир Соловьев, Павел Флоренский - все они были не просто учениками Канта в деле "разрушения разума во имя веры", но и далеко превзошли на этом поприще своего учителя.

Скептицизм, низвергнув человеческий разум, оказывается бессилен перед верой, которая лежит за пределами разума, в области бергсоновской "мистической интуиции", где господствует очевидность ("Есть высшее озарение, окончательное и истинное узрение — очевидность" - Иван Ильин. Путь к очевидности). "Чистый" скептицизм, как пишет Павел Флоренский в своей книге "Столп и утверждение истины", есть гносеологический тупик, своеобразное "абсолютное безумие" познающего субъекта, которое возможно лишь как переходное состояние ("Последовательно развиваясь, выявляя присущую ему in nuce идею, скепсис доходит до собственного отрицания, но не может перескочить и чрез последнее, так что обращается в бесконечно-мучительное томление, в потуги, в агонию духа ... Но это предельно-скептическое сомнение возможно лишь как неустойчивое равновесие, как граница абсолютного безумия, ибо что иное есть безумие, как ни безумие, как ни переживание без-субстанциональности, безопорности ума"), выход из которого лежит на пути религиозного интуитивизма ("Единственный выход из этого болота относительности и условности — признание разума причастным бытию и бытия причастным разумности. ... Познание есть реальное выхождение познающего из себя или, — что то же, — реальное вхождение познаваемого в познающего, — реальное единение познающего и познаваемого. Это основное и характерное положение всей русской и, вообще, восточной филосо фии. Мы его получили ранее несколько иным и более твердым путем, прямо указывая на сердце и душу этого «выхождения из себя», как на акт веры в религиозном, в православном смысле, ибо истинное «выхождение» есть именно вера, все же прочее может быть мечтательным и прелестным"). Скептик, низвергувший рациональную теологию, основанную на "доказательствах бытия Бога", обречен капитулировать перед интуитивизмом, оказываясь в итоге в положении апостола Фомы, который просил Иисуса: "верую, помоги моему неверию". Скептицизм и релятивизм в теории познания ведет прямым путем к поповщине, а следовательно, в споре двух русских марксистов начала XX века "попом" является не Ленин, а скептик Богданов.

Поскольку "лукиановский" атеизм, с его "самодовольным пошлячеством" и материалистической "бездуховностью" не способен удовлетоворить "высокодуховные" запросы наших "богоненавистников" и "антихристиан", они проповедуют вместо "иудохристианской" иную духовность: языческую, сатанинско-телемическую и т.д. Нередко в своих построениях они совсем не могут обойтись без люциферов, белиалов, перунов и велесов, пусть даже и в "модернизированном" обличьи, очищенном от откровенного теизма (атеистическом, пантеистическом, деистическом), подобно тому, как Лев Толстой в свое время хотел полностью очистить от всякого теизма христианство, превратить его из религии в светское этическое учение. Тяготение "эсхиловца" к антиподам христианства на религиозном поле, "неавраамическим" религиям: сатанизму, паганизму, пусть даже на чисто эстетическом уровне, свидетельствует о том, что перед нами вывернутый наизнанку "хрюс" и "верун", который поссорился со своим любимым Иисусиком и хочет найти себе другого боженьку (как поется в одной старой попсовой песне, "а я нашел другую, хоть не люблю, но целую, а когда я ее обнимаю, все равно о тебе вспоминаю"). Даже те "эсхиловцы", которые претендуют на "чистый" атеизм, не принимают сатанинскую и неоязыческую эстетику и фразеологию, готовы заигрывать с "антихристианами" и вступать с ними в блоки против "хрюсов" и прочих "авраамистов". Заигрывание с сатанизмом (пусть даже "нерелигиозным", "философским"), неоязычеством, неспособность освободиться от элементов поповского дискурса, от поповской лексики, есть один из признаков ментального рабства у религии. Это прекрасно понимал типично "лукиановский" атеист Ленин, боровшийся с любыми проявлениями поповского дискурса, любых модификаций идеи "бога", даже в самых "атеистических", как например, "богостроительство" ("Всякий боженька есть труположство – будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, все равно"), призывал полностью освободиться от некрофильского заигрывания с идеей бога. "Эсхиловский" богоненавистник, в борьбе с Христом готов прибегать к помощи иных богов, а порой насовсем остается в ментальном рабстве у Сатаны, Перуна и др. Так появляются "философские сатанисты", "язычники-атеисты" и прочие "антихристиане", ненавидящие Иисуса столь же ревностно, сколь "ревнители православия" преданы Иисусу. Часть этих ревностных "борцов с хрюсами и прочими авраамистами", позднее возвращаются обратно в лоно церкви, "покаявшись" и став даже более ревностными слугами веры, чем раньше. От любви до ненависти, как говорится, один шаг, и наоборот. Кстати, "богоборчеству", как это ни парадоксально, нашлось место и в Библии, взять к примеру историю "богоборца" Иакова-Израиля из книги Бытия:

"И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари;
и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним.
И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.
И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.
И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.
Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там"
(Быт 32:24-29)

Другой пример "богоугодного богоборца" в Библии - Иов, которого бог и сатана вдвоем пытались ввести в искушение, но это им не удалось - ропщущий Иов так и не поколебался в своей вере, и бог вынужден был капитулировать, прекратив страдания Иова. Популярный ныне фрейдомарксист Славой Жижек, анализируя историю Иова, приходит к следующему выводу: "вопреки обычному представлению, Иов НЕ терпеливый страдалец, проходящий сквозь все испытания со стойкой верой в Бога - напротив, он постоянно ропщет, клянет свою судьбу ... Не давая сколько-нибудь убедительного объяснения незаслуженным мучением Иова, появление Бога выглядит чуть ли ни бахвальством ... Мы получаем ... скорее Бога, который ведет себя так, будто его застали в момент импотенции или по меньшей мере слабости: он пытается выйти из затруднительного положения с помощью бахвальства ... Бог не то чтобы справедлив и несправедлив, он просто беспомощен. Иов внезапно понял, что это не он, а сам Бог подвергается испытаниям через несчастия Иова, и он позорно не выдержал испытания" (Кукла и карлик, М.: 2009, с. 218-22). Оба библейских "богоугодных богоборца" - одного поля ягоды с "небогоугодными богоборцами" эсхиловского типа, особенно ропщущий на Бога Иов. Кстати, сам Эсхил, вопреки "богоборческой" направленности его трагедии "Прикованный Прометей", был глубоко верующим человеком, и тот же Александр Мень признавал: "если Эсхила и можно назвать богоборцем, то никогда еще не было богоборца столь благочестивого. Не свергнуть богов стремился он, но найти в них подлинно божественное. Поэтому прав был немецкий историк Эдуард Мейер, когда говорил, что «все драмы Эсхила — настоящие теодицеи»" (История религии. Том 4).

Наконец, нельзя обойти стороной так называемое "коммунистическое богоборчество". Многие не согласятся с моим определением марксистско-ленинского атеизма как "лукиановского", ввиду крайней воинственности коммунистического атеизма, которая больше характерна для "эсхиловских" богоборцев, чем для "лукиановцев". Например, известный клерикал-антикоммунист Виктор Аксючиц в своей статье "Богоборчество ленинизма", подобно автору цитировавшейся выше книги "Истоки Зла", пытается доказать, что "Ленин боролся не с религией, а с Богом, существование Которого яростно отрицал ... То, что Ленин органически не мог заигрывать с религией и относился ко всему, с нею связанному, более чем серьезно, показывает, что для него уничтожение религии являлось главной целью коммунистического режима ... На материализме, не содержащем никакой этики, паразитирует бесовское богоборчество, которое не может выступить открыто, ибо самим фактом богоборчества признает Того, против Кого борется, – Бога". Аксючицу вторит и монархист Михаил Назаров: "антихристианский пафос большевизма (изуверские казни духовенства, глумление над иконами и мощами святых, памятник Иуде-предателю) преследовал не цель создания "лучшего строя", а не всегда осознаваемую исполнителями сатанинскую цель кощунственного убийства православной России" (Вождю Третьего Рима). Православным мракобесам выгодно делать из большевиков "сатанистов", поскольку сатанизм для попов более легкий противник, чем научный атеизм (Аксючиц и сам в этом признается, когда пишет, что сатанизм не способен к открытой борьбе с христианством, и поэтому вынужден выступать под маской более сильного противника - научного атеизма), точно также и "русским националистам" выгодно делать из интернационалистов "русофобов". Христодрочерам удобнее воевать с сатанодрочерами, чем с атеистами, а нацикам удобнее воевать с русофобами, чем с настоящими интернационалистами, поскольку христодрочерство-сатанодрочерство и шовинизм-русофобия это две стороны одной и той же медали. От христианского боголюбия к антихристианскому богоненавистничеству, от русского национализма к русофобии, от скептицизма к фидеизму путь  довольно короткий (по крайней мере, значительно короче, чем многие думают), и  поэтому сатанисты оказываются христианам ближе, чем атеисты. Как отмечает марксист Алексей Трофимов, "Отношение церкви к сатанизму более благожелательное, нежели ее отношение к научному атеизму" (О религии. Афоризмы).

Главная ошибка Виктора Аксючица, Михаила Назарова, и других апологетов якобы "сатанинской" природы коммунизма заключается в непонимании простого тезиса, что "богоборчество богоборчеству рознь". Если для сатанистов, богоборцев "эсхиловского" типа главным врагом является Христос и христианская идея, то для большевиков врагом является религия как общественная сила, как, говоря языком Альтюссера, "идеологический аппарат государства" эксплуататоров, причем важнейший аппарат (сам Альтюссер ставил религию среди прочих "идеологических аппаратов государства" на первое место, а Маркс называл критику религии "предпосылкой всякой другой критики"). Коммунистов, в отличие от сатанистов и атеистов "эсхиловского" типа, сама по себе борьба против религии не интересует, для них борьба с религией есть лишь часть вполне "земной" политической борьбы. Тот же Ленин, вопреки утверждениям Аксючица, выступал категорически против абсолютизации борьбы с религией, против включения "богоборческих" лозунгов в программу партии, допускал членство в партии попов и верунов, при условии, что те действительно искренне хотят бороться рука об руку с атеистами за социализм, а не вести в партии миссионерскую деятельность: "Если священник идет к нам для совместной политической работы и выполняет добросовестно партийную работу, не выступая против программы партии, то мы можем принять его в ряды с.-д., ибо противоречие духа и основ нашей программы с религиозными убеждениями священника могло бы остаться при таких условиях только его касающимся, личным его противоречием ... если бы, например, священник вошел в партию с.-д. и стал вести в этой партии, как свою главную и почти единственную работу, активную проповедь религиозных воззрений, то партия безусловно должна бы была исключить его из своей среды" (Об отношении рабочей партии к религии). Аксючиц прав, когда пишет, что "Церковь Ленин ненавидел еще больше, чем религиозную идеологию", врагом коммунистов является не Христос, и не "христианство" как идея, а так называемый "христианский мир", объединенный вокруг церкви, которая во все века была проявляла себя как наиболее контрреволюционная, непримиримо антикоммунистическая сила. Борьба с "идеей Бога" для коммунистов является не целью, а лишь средством подрыва вполне материальных поповских сил, борьба с которыми в первую очередь идейная, мировоззренческая. Но если коммунисты ведут войну не против "небесного", а против "земного" порядка, то "эсхиловские богоборцы" типа Ницше воюют именно против "неба". Глубокую пропасть между ленинским, лукиановским "богоборчеством" и "богоборчеством" того же Ницше (и ему подобных "антихристиан") видел и русский религиозный философ Бердяев, когда писал: "Для Лeнинa пpoблeмa peлигии ecть пoчти иcключитeльнo пpoблeмa peвoлюциoннoй бopьбы и ee пocтaнoвкa пpиcпocoблeнa для нyжд этoй борьбы. Лeнин пpизывaл к «штypмy нeбa». Ho в бoгoбopчecтвe Лeнинa нeт глyбины, нeт глyбинныx мoтивoв Фeйepбaxa, или Hицшe, нeт тoгo, чтo pacкpывaлocь y Дocтoeвcкoгo, нeт внyтpeннeй дpaмы" (Истоки и смысл русского коммунизма). Бердяев верно отмечает, что Ленин относился к "религии как идее" в целом по-лукиановски, не воспринимая сказки о боге всерьез, и в тоже же время очень серьезно подходил к борьбе против "религии как материальной силе", требуя полного разгрома поповщины на мировоззренческом уровне.