...Другому как понять тебя?
chipka_ne — 27.02.2018Как хорошо всё-таки, что я таки решила завести свой ЖЖ! Я вот
заметила, что даже с учетом того, что потрачено на написание
постов, куча времени всё равно экономится – меньше отвлекаюсь на
чтение всяких глупостей, потому что есть френд-лента, в которой
главное, конечно - это посты самой себя, любимой, а их пока что, к
счастью, немного. Опять же, старательные (и надеюсь, не напрасные)
попытки связно формулировать мысли – лучшая профилактика деменции,
что на седьмом десятке лет – уй, как актуально!
А нынче, по следам одного небольшого диспута в чужом журнале
захотелось мне, любезные друзья мои, малость порассуждать за жизнь,
а поскольку я ни разу не философ, то и рассуждать буду по-простому
– как бабушки на лавочках любят – с "жизненными"
примерами.
В давние-давние времена, в бытность мою студенткой МГУ (пока не
отчислили), жила я на первых курсах в общаге на Мичуринском
проспекте – в так называемом ФДС – Филиале Дома Студента. В отличие
от монументального Дома Студента на Ленинских горах (мрамор,
гранит, паркет, дубовые панели, скоростные лифты, кожаные кресла в
холлах, расписные потолки и официантки в профессорском зале
столовой – поздний сталинский ампир во всей красе), ФДС представлял
собой обычные пятиэтажки-хрущевки, коридорная система, общие
туалеты-умывальники в конце коридора, душевые на первом этаже и
комнаты на пятерых (четыре железячных кровати, пятая –
раскладушка), и рядышком – пищеблок – столовка-тошниловка. В ФДСе
жили салаги – первый-второй курс, в ДС, соответственно,
"дедушки"-старшекурсники – в двухкомнатных блоках с комнатушками на
двоих, с прихожей и отдельным душем-туалетом. Единственное, что
было общего у этих столь разных по статусу и комфорту общежитий –
это вахтёрши – отдельное сословие специально выведенной породы
пенсионерок, которое один мой покойный приятель, страстный
полонофил, называл вычитанным в польском журнале "Шпильки"
словечком "бабки клозетовы", уверяя меня в том, что есть в братской
Польше такая официальная профессия.
У нас в общаге таких посменно работающих "бабок клозетовых" было
две – добрая баба Шура и злая баба Нюра. Самое странное, что две
столь разные по складу характера и по мировоззрению дамы были
задушевными подругами – каждый день, сдав смену напарнице, каждая
из них неизменно задерживалась на вахте на полчасика, а то и
больше, чтобы покалякать-посплетничать,
порассуждать-пофилософствовать и поделиться наболевшим. Жаль, что я
не записывала каждый их разговор – можно было бы заткнуть за пояс
обожаемую мной Людмилу Петрушевскую, причём легко!
Вот, к примеру, однажды вечерком, когда на дежурство заступила
злая баба Нюра, пришли на вахту гостьи из соседнего корпуса к
вьетнамским студенточкам. Студентками назвать их мне всегда было
трудно – ибо росточком они все были с пятиклассниц, волосы
заплетали в немудрёные косички, перехваченные аптекарскими
резинками, а одевались в дешёвые жутко шуршащие курточки, купленные
в "Детском мире" в отделе "уценённые товары". Поскольку на смену
тогда уже заступила баба Нюра, то гостей к студенткам не пустили
"после девяти не положено", но так как рядом случилась баба
Шура-заступница, то милостиво позволили посидеть-пообщаться в холле
напротив вахты.
…Слышали ли вы когда-нибудь, как звучит вьетнамский язык? Особенно,
когда десяток юных болтливых созданий тараторит на нём, перебивая
друг друга, о своём, о девичьем? Скажем так, непривычно несколько
он звучит для славянского уха. Бабушки-подружки тоже обратили на
это внимание.
- Ой, глянь, какие ж они маленькие, – сказала умилённо баба Шура, - да какие ж миленькие! Да мяучут-то как забавно – чисто котятки!
- Котятки-говнятки – тоже мне! – фыркнула в ответ баба Нюра, - пишчат, что кошки драныя – тьфу!
За то, что наши вахтёрши рассказ Акутагавы Рюноскэ "В чаще" не
читали, я почти ручаюсь (хотя, кто знает, кто знает – у Бога чудес
много…). "Расёмон" Куросавы может и смотрели когда-то, зайдя на
вечерний сеанс погреться. Но так или иначе, простые русские женщины
на практике продемонстрировали то, над чем бьются уж который век
лучшие умы мира – правда в глазах смотрящего, а как оно есть
на самом деле – увы! – знать никому не дано.
Кстати, я почти уверена (всё-таки "почти" – полностью я не уверена
даже в страховом полисе), что большинству моих читателей, как и мне
самой, милее баба Шура и её жизненная позиция – приятно иметь дело
с человеком априори доброжелательным. Но если рассудить здраво, то
в данной ситуации в оценке происходящего неправы были обе, ибо обе
руководствовались стереотипами: одна – позитивными (раз маленькие –
значит, миленькие), другая – негативными (раз непонятно болбочут на
мяукающем наречии – значит, кошки драныя). А стереотип, он
стереотип и есть – приставляй ты к нему хоть плюс, хоть минус – всё
равно, это лишь часть правды. Мне, к примеру, ой, как было чего
рассказать добрейшей бабе Шуре об одной из милых кисанек. Я как-то
нечаянно оказалась свидетелем того, как выясняла отношения
вьетнамская парочка на кухне. Дело было так – я на кухне что-то
гладила, поскольку казённая гладильная доска находилась там, а
вьетнамская кисанька ловко стригла какой-то салатик устрашающего
вида ножом-ножищем, знаете, как нынче в кулинарных программах
стригут – чик-чик-чик! – как только пальцы не отхватят. Рядом с ней
околачивался вьетнамский же кавалер и что-то ей увлечённо
рассказывал. Девочка была, как и большинство из них, маленькая,
тощенькая, с двумя детскими косичками, в дешёвых
штанишках-трениках, в мальчуковой клетчатой ковбойке и в кухонном
передничке из набора "маленькая хозяйка" – с утёночком на кармашке,
а парнишка, как для вьетнамца, был ого-го богатырь –
среднеевропейского роста и вполне себе крепенький. Я могла бы
сравнить его даже с каким-нибудь Брюсом Ли, если б знали мы в ту
пору, кто это такой. Девочка время от времени поддакивала парню
ласковым таким голоском: "Мур-мяу-мяу", - как вдруг я
почувствовала, что в тоне её что-то изменилось: "Мяф-няф!" и
прозвучало как-то так, скажем, резковато. Парень заговорил уже
потише, что-то вроде: "Да брось, чего ты…", тут я отвернулась от
глажки и пошла намочить марлечку под краном, но не намочила, потому
что кисанька вдруг резко повернулась к соплеменнику и устрашающе
взвизгнув для убедительности ширкнула ножичком крест-накрест в
миллиметре от его глаз. Как он успел отшатнуться – нам, испорченным
западной цивилизацией людям, не понять. Куда он затем делся, я тоже
не успела заметить – он даже не улетучился, а заклубился и
испарился дымом – был и нету. А кисанька, подув зачем-то на
ножичек, обтёрла его об утёночка на кармашке да и продолжила
колдовать над салатиком, напевая-мяукая что-то своё уже себе под
нос. А голосок такой тоненький, нежный – чисто
котёночек!..
А мораль сей басни какова? Да никакова, кроме скучнейшей истины о том, что жизнь – затейлива, людишки в ней – разные, а наши представления обо всём об этом – весьма приблизительны.
|
</> |