Достоевский и Полина: как все было на самом деле

andrey_grafov — 03.02.2010 Апполинария Суслова – знаменитая любовница Ф.М., которая много лет мотала ему нервы. Она соблазнила его в Петербурге, а затем потребовала бросить «свою чахоточную жену» и уехать вместе в Европу. Мужчина Достоевский колебался, но в конце концов чувство долга взяло верх и он остался в России: нужно было заботиться о семье. Госпожа Апполинария уехала в Париж и недолго думая предалась разврату с молодым итальянцем, о чем не преминула сообщить в первом же письме. У Достоевского сдали нервы, и он рванул во Францию, чтобы разыскать неверную возлюбленную. Между ними состоялось объяснение, которое мадемуазель Суслова описывает следующим образом:

Когда мы вошли в его комнату, он упал к моим ногам и, сжимая, обняв с рыданием мои колени, громко зарыдал: "Я потерял тебя, я это знал!" Успокоившись, он начал спрашивать меня, что это за человек. "Может быть, он красавец, молод, говорун. Но никогда ты не найдешь другого сердца, как мое... Это должно было случиться, что ты полюбишь другого. Я это знал. Ведь ты по ошибке полюбила меня, потому что у тебя сердце широкое, ты ждала до 23 лет, ты единственная женщина, которая не требует никаких обязанностей...

Но что-то подсказывает мне, что все было не совсем так… Вашему вниманию - альтернативная версия.


Полина и бес

Вид у нее был жалкий. Она стояла на коленях посреди комнаты, растрепанная и зареванная. Лицо опухло, огрубело, обабилось. Нет, не скрыть ей своей истиной, холопьей натуры: все равно прорвется – в слезах, в смехе, в любовной горячке. Сильна крестьянская порода…
Он отвел глаза, с трудом подавляя омерзение. Но бес уже подтачивал его мысли: «Вот они, твои униженные и оскорбленные. Вот он, твой русский народ. Вот она твоя Россия – глупая баба, поруганная и кинутая. А тому итальяшке и невдомек, что он натворил: позабавился и дальше покатился… Вот так вот и жиды обойдутся с Россией, помяни мое слово!»
- Сгинь!
Она вздрогнула и снова зашлась в слезах.
- Да я не тебе… - с досадой пробормотал он.
- А мне? Мне что делать? – голосила она. – Как же я теперь? Милый мой, любимый, желанный…
Он скривился:
- «Желанный»! Поля, ну что за лексикон… Жидовки в борделях и то лучше выражаются.
- Не сердись, душа моя! Милый друг! Прости меня, я буду иначе… Я стану другой! Ты меня не узнаешь. Я чувствую, что я способна на чудесное перерождение… Только останься со мной, не бросай меня здесь. Давай забудем обо всем, давай уедем…
- Забудем, как же. Уедем, еще бы. А детей моих кто будет кормить? Твой папенька?
- Прошу тебя, не надо… Ах если бы ты знал, как больно мне это слышать! Я ни на минуту не могу забыть, что ты связан с другой, что ты думаешь о ней, а не обо мне, что она рожает тебе детей, а я…
- Умолкни.
Он отошел к окну и забормотал:
- Брат болеет. Жена совсем плохая. Журнал закрыли. С работой непонятно что. Некрасов досаждает. А тут еще ты!
Она резко поднялась и утерла слезы.
- Ах, значит, я тебе некстати? Теперь, когда из-за тебя я ввергнута в пучину разврата, ты отказываешься от меня? Отрекаешься, Иуда! А ведь это все ты, ты виноват! Ты сотворил со мной такое, о чем я в своей невинности и подумать не могла!
Он повернулся и посмотрел на нее. Она срывалась на крик:
- И не смотри на меня так! Это ты меня такой сделал! Помнишь, как ты истязал меня и себя? Как развращал мои мысли? Как требовал сознаваться в изменах, которых не было! Как заставлял меня выдавать свои самые грязные и низменные мысли! Как разжигал во мне тягу к болезненному пороку! Как говорил, что без страдания нет любви, а без боли нет экстаза…
Он шарахнул рукой по подоконнику:
- Довольно!
- Нет уж, ты послушай! Я все это время терпела, а теперь ты терпи! Ты требовал от меня боли и унижений – словно бы то была игра. А вот теперь пусть тебе будет больно и унизительно по-настоящему. Потому что ты жалок в моих глазах. Ты слаб и уродлив – и телом, и душой. Да ты просто больной! Не знаю, как называется твоя болезнь и как ее лечат – но тебя нужно спасать. В медицинском смысле.
Черная желчь ударила в голову. «А ведь она права!» - хихикнул бес.
- Отъе…сь! – рявкнул он.
- И не подумаю! – воскликнула она.
- Да не ты!
- Что не я? Я теперь для тебя не я? Стоило мне погрузиться в настоящий, а не придуманный разврат – ты испугался. А разве не такой ты хотел меня? Вот она я – какой ты меня сделал: блудливая сука! Жестокая и наглая сука, как ты мечтал!
Он с трудом овладел собой и обратил черную желчь в кривую усмешку:
- Нет, ты не сука. Ты просто дура. В этом вся беда.
Она внезапно растерялась.
- Как же это…
- Вот так. Ты ничего не понимала и не поймешь. И разврат твой – не разврат, а развратишко. Глупость одна и жалость.
Она не знала, что сказать. Ее лицо снова скривилось и слезы замутнили взгляд. Он отвернулся и, глядя в окно, равнодушно говорил:
- И ведь так всегда и со всеми. Женщины… Эгоизм и сопли. И бесконечно малый ум. Как же вы меня утомили… Где же она, моя Настасья Филипповна…
Она всхлипнула:
- Какая… Какая Настасья? Это еще кто?
Он отмахнулся:
- Ты не знаешь.
Она рухнула в кресла, но он даже не обернулся. Продолжая смотреть в окно, он бормотал:
- Как же зябко в этих парижских квартирах. На улице тепло, а здесь натуральный склеп. Нет, русскому человеку без печки никак нельзя.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив