Что делать, чтобы получить кредит или займ без отказа? 
Сельско-хуторская жизнь определяет американское фантазийно-провинциальное 
О переговорах 
Бессмысленность террора: вчера и сегодня 
Муза 
Крестопоклонная неделя 
31 марта в 1889 году в Париже открылась Эйфелева башня 
Предстартовый пост. Апрельская рулетка 
В этот день 10 апреля – 2 16 ноября состоялись соревнования по аджилити "Перспектива Тольятти" для начинающих спортивных пар. В соревнованиях приняли участие 34 спортивные пары из Тольяти, Самары, Ульяновска, Казани и Ижевска. Спортсмены и их собаки состязались на 4 трассах начального уровня: аджилити, джампинг, ...
Добрый нарком
crazy_dadazy — 02.02.2010
Тогда Москва была городом, как отмечали редкие иностранцы, полных женщин и небритых мужчин.
Летом 1938-го мой дед с маминой стороны, выпускник Одесского института инженеров водного транспорта, прибыл в Москву для представления министру отрасли.
Представление было то ли мимолетной советской традицией, то ли отдельной придумкой деятельного наркома. Недавним достижением героя-наркома было открытие Беломорканала, где он с помощниками, как отмечала газета «Правда», «создали в процессе работы отличную систему руководства, при которой было известно в любой час все, что делалось на канале, на всем протяжении трассы. В любой час руководство вмешивалось в процесс строительства, выявляло причины неполадок и тут же их исправляло, подстегивало отстающих, поддерживало передовиков и смелых новаторов, зажигало энтузиазм в сердцах работников»
Одним из работников на строительстве Беломорканала, правда, не столько с энтузиазмом в сердце, сколько со сроком за отказ подписаться на ворошиловский заем, был мой прадед с отцовской стороны.
Дед-выпускник был только что женат, бабушка уже была беременна моей мамой, деду в чужой Москве было страшно-неуютно, а у наркома, разумеется, оказалось много дел.
В высокий кабинет свежеиспеченных инженеров запускали четверками, чтобы глава отрасли мог побеседовать с каждым выпускником.
Во время ожидания своей очереди ребята купили в министерском буфете по несколько кило гречки, которой дома было не достать.
Теперь они сидели в приемной, несколько раз пили чай с сушками, запинывая гречку под стулья, и ждали, когда у наркома снова выкроится минутка. Тогда к нему запускали очередную четверку.
Уже скис длинный северно-летний вечер, оставшихся выпускников накормили ужином из министерской столовой, а за министерской дверью все катилось совещание за совещанием.
Дед оказался в последней четверке. Когда ее допустили в кабинет, за окном уже колыхалась глухая ночь. Совещания иссякли, но нарком медлил, то и дело косясь на тумбочку с телефонами. Выпускники догадывались, что товарищ Сталин в соседнем Кремле не спит, думая о каждом из них, и может позвонить в любую минуту.
Но главный телефон в ту ночь молчал.
Разговор полз, как положено, о назначениях, о моделях судов, о задачах партии по развитию отрасли. Выпускники бодро и правильно отвечали на вопросы, однако, едва нарком отводил от них взгляд, уже только что не клевали носом.
А наркому словно бы не хотелось, страшно было оставаться наедине с молчавшим телефоном товарища Сталина.
Наконец нарком каким-то особым чутьем понял, что товарищ Сталин, хоть и наверняка и думает о нем, но сегодня, видимо, не позвонит.
Завершая встречу, он пожелал выпускникам успехов в новых назначениях и пригласил каждого в случае затруднений обращаться прямиком к нему или его замам.
Вдруг он взглянул за окно, на часы, поиграл желваками – и, как–то жалко улыбнувшись, поинтересовался:
- А где вы, ребята, остановились?
Оказалось, что места в общежитии, конечно, были выделены, но как туда добираться в два часа ночи никто толком не знал. Так что спать выпускники собирались в наркомате на столах.
- Нет, так нельзя. Приглашаю переночевать, товарищи, у меня на даче, - почему-то явно приободрившись, решил министр.
И заказал машину к служебному подъезду.
Дача, в каком-то смысле государственная, то есть народная, понемногу успокоились выпускники, а ведь они и есть тот самый народ.
Посомневавшись, молодые кораблестроители оставили гречку в приемной и с замиранием сердец втиснулись в наркомовскую «эмку». Теперь они увидели, что министр был детского росточка, всего полтора метра, да еще и, судя по кашлю, бывший туберкулезник. Он скромно присуседился рядом с дедом, у дверцы.
Сказку дед пересказывал кратко - поужинали, отночевали. Дача стояла в сосновом бору, была оставлена без роскоши, но обстоятельно. Нарком был молчалив, но очень добр и внимателен, даже весел, подкладывал картофельное пюре и немного шутил, однако больше слушал, чуть набычив голову.
После того, как руководитель отрасли с теплой улыбкой попрощался с ребятами , им постелили на кожаных диванах в комнате совещаний, а утром – уже без наркома - отвезли к министерству и гречке оформлять путевые документы к местам новой службы.
Глаза деда во время рассказа о ночевке на даче наркома светились благодарным удивлением, которое обычно зажигалось лишь во время еще одного рассказа – о том, как он студентом ходил кочегаром из Одессы в фашистскую Геную, полную свободно разгуливавших пленных эфиопов, где он купил шерстяной вязаный свитер и фотоальбом уличных видов.
Ни еще раз в высокой власти, ни еще раз за границей деду побывать уже никогда не довелось.
- Удивительно добрый оказался человек, - всегда говорил о наркоме дед.
Доброго наркома звали Николай Иванович Ежов. Был он одним из самых кровавых палачей в истории.
О нем народный поэт Казахстана Джамбул с помощью переводчика Алтайского прострекотал в декабре 37-го в «Правде»:
В сверкании молний ты
стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком...
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов...
А враг насторожен, озлоблен и лют.
Прислушайся: ночью злодеи ползут,
Ползут по оврагам, несут, изуверы,
Наганы и бомбы, бациллы холеры…
Но ты их встречаешь, силен и суров,
Испытанный в пламени битвы Ежов.
Ты — пуля для всех скорпионов и змей,
Ты — око страны, что алмаза ясней.
Спасибо, Ежов, что, тревогу будя,
Стоишь ты на страже страны и вождя!
В течение нескольких лет возглавляемого Николаем Ивановичем Большого Террора в стране было расстреляно около трехсот тысяч человек.
Водно-транспортные заботы летом 38-го года он все еще совмещал с работой в должности народного комиссара внутренних дел. Хотя недавняя донагрузка «по совместительству» водным транспортом была «первым звоночком» от товарища Сталина.
В ноябре того же 1938-го года у товарища Сталина его заставят на трех случайных, вразнобой пронумерованных листочках написать письмо с признанием ошибок и просьбой об отставке из НКВД. В феврале его арестуют, вымолотят разнообразные признания на любой вкус – в шпионаже, наркомании, мужеложстве и даже, о ужас, том, что его мать была литовкой – и расстреляют. Как и предшественника его Ягоду, и следующего внутреннего наркома Берия, как и всех ежовских замов, отправленных на новые места службы и навсегда высаженных на первой же станции.
Разумеется, лучшую оценку Николаю Ивановичу дал лично товарищ Сталин.
«Ежов - мерзавец! – поделился он в начале войны на обеде с авиаконструктором Яковлевым. - Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят, уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом - оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли.»
Когда дед рассказывал мне о визите к доброму наркому, я был еще слишком мал, чтобы что-то всерьез понимать.
Когда же я подрос, дед начал впадал в старческо-детскую наивность.
- Как ты думаешь, каких людей больше на свете – хороших или плохих? – как-то спросил он. Я догадался, что для него это был важный вопрос, к размышлению над которым он возвращался в последнее время не раз.
- Плохих, - буркнул я с подростковой проницательностью.
- А я думаю, все-таки хороших, - задумчиво возразил дед.
Теперь мне кажется, что больше людей перебегающих.
Порой мне снится широкий, замерзший Беломорканал. На одном из полупустых его берегов – хорошие люди, на другом – плохие. Все остальные перебегают по льду то туда, то сюда. Метет поземка. Мой прадед почему-то даже и не думает о береге, продолжает махать топором, строя очередной шлюз.
Вдруг он кроет матом Климента Ворошилова и швыряет под валенки топор. Прознав о неполадке, зоркое руководство стройки тотчас сворачивает со льда зажигать энтузиазм в его сердце.
Однако мудрый руководитель Николай Иванович Ежов, как ни тщится, лишь роняет конфискованную пробирку с бациллой холеры и валится пьяным в снег, не отвечая на настойчивые звонки товарища Сталина. Мне почему-то верится, что Николай Иванович только что тащился с берега очень плохих людей, где маршировал по холмам кровавым карликом в ежовых рукавицах, на берег людей хороших. И разлагался на ходу не оттого, что мучился сомнениями о том, что бы с ним было, если бы он сумел вовремя остудить свой исполнительский пыл и не расстрелял товарища Губаря, уменьшив количество сталинских голосов в Политбюро. А оттого, что попросту начал раскаиваться в насодеянном...
Нарком Ежов, как ни старается, не может подняться из сугроба, и, одной рукой подписывася признание в мужеложстве и литовской крови, другой прощально машет молодым выпускникам-кораблестроителям.
Мой дед с материнской стороны, благодарно кивая наркому, бросает новую лопату угля в топку. Его корабль ледоколит в Геную. Зорко додержанный дома на хозяйстве до вдумчивого возраста, дед намотал на ус наркомовскую судьбу и, с новой лопатой угля став главным инженером кораблестроительного завода, не вступает в партию и вообще молчит, лишь высматривая вдали берег хороших людей.
На палубе рядом с ним стоит моя мама и глядит в небо. Ей хочется, когда она вырастет, поступить в авиационный институт и летать над облаками, а ее зачем-то берут только в энергетики.
Я просыпаюсь оттого, что кричит, воюя во сне с учительницей, мой сын. Рядом с ним а подушке – безротая игрушка Джингба из мультфильма про летаюших Бумбашек, с бессонным лицом наркома Ежова.
Воды Беломорканала наконец вынесли меня в микрорайон Лесные Холмы большого Нью-Йорка.
Дед уже столько лет покоится в кишиневском кладбище, бабушка – на стейтен-айлендском. Могилы прадеда мы с отцом, сколько ни разгребали травы на кладбище его деревени под Архангельском, так никогда и не нашли.
Я утыкаю одеяло на ребенке, переворачиваю Джингбу фосфорицирующими глазами в подушку и тащусь на кухню.
На дворе минут семь по Фаренгейту, в окно влетает снежная крупа. Я открываю морозилку.
Фисташковое мороженое твердо, как приказ наркома, от него гнется ложка и ломит зубы, но я ем и ем, постепенно успокаиваясь и не страшась простуды, потому что после снов о безвозвратной родине мне никогда не бывает холодно.
Оставить комментарий
Популярные посты:
Архив записей в блогах:
Наведение понтонных переправ для инженерных войск является одной из приоритетных задач. Посему средства переправы на международном военно-техническом форуме "Армия-2021" были представлены весьма широко. Как и сопутствующие им аппараты. Таковых было два. Это инженерный разведывательный ...
Не поверите, но абсолютно весь центр Москвы напрочь пропах рыбой: вяленой, копченой, жареной, свежемороженой. И чтобы выяснить, откуда доносятся эти ароматы, я решила довериться своему обонянию, и словно собака-ищейка пошла на запах. Оказалось, что как раз вчера, открылся фестиваль « ...
Как известно, Екатерина II обожала играть в карты, но в игры коммерческие, где все зависит от ума, хладнокровия и правильной реакции игроков. Азартные игры, в которых выигрыш приходит по воле случая, императрица не жаловала. Внук ее, Александр, не ...
#котикипопятницам Два дня назад возила Гошика в ветклинику. Он у нас с детства "тошнотик", и с возрастом этот момент усугубляется. В воскресенье он целый день не мог есть, все назад выходило. Позвонила в клинику и записалась на прием и чтобы с УЗИ. Сделали и УЗИ, и взяли анализы. УЗИ ...
