Диссиденты и революционеры: опыт двойного портрета

maysuryan — 04.12.2024
5 декабря 1965. Первая демонстрация диссидентов на Пушкинской площади

5 декабря 1965 года — день рождения диссидентского движения. По крайней мере, день, когда диссиденты впервые вышли на демонстрацию — так называемый «Митинг гласности» у памятника Пушкину в Москве, в защиту писателей Даниэля и Синявского.

1. Что за люди были диссиденты?
Для многих это, возможно, будет составлять загадку лет через 50. А может быть, и раньше, если не останется людей, которые общались с диссидентами вживую.
Ну, так я расскажу. :) Потому что среди моих хороших знакомых был, наверное, как минимум, десяток диссидентов, если считать таковыми людей, сидевших за политические убеждения в СССР, начиная с 1960-х годов. А некоторые из этих моих знакомых и сейчас живы...
В общем-то, для меня это были люди простые, потому что всё было понятно в их побуждениях. Никаких загадок...
В чём-то они были похожи на революционеров рубежа XIX-XX веков. Вот описание старой революционерки Веры Засулич, писала о ней Надежда Крупская: «Жила она по-нигилистячему — одевалась небрежно, курила без конца, в комнате её царил невероятный беспорядок, убирать своей комнаты она никому не разрешала. Кормилась довольно фантастически. Помню, как она раз жарила себе мясо на керосинке, остригала от него кусочки ножницами и ела. «Когда я жила в Англии, — рассказывала она, — выдумали меня английские дамы разговорами занимать: «Вы сколько времени мясо жарите?» — «Как придётся, отвечаю, — если есть хочется, минут десять жарю, а не хочется есть — часа три». Ну, они и отстали». Троцкий добавлял такой штрих к этому портрету: «В области материальных ценностей её высшими радостями были: табак и горчица. Она потребляла и то, и другое в огромном количестве. Когда она смазывала тончайший ломтик ветчины толстым слоем горчицы, мы говорили: «Вера Ивановна кутит»...»

Чёрт возьми! Да ведь это же типовое описание стандартного диссидента или диссидентки 1960-1970-х. Одевались диссиденты обычно кое-как, потому что бывали абсолютно равнодушны к своему внешнему виду. Даже самый богатый из лично известных мне диссидентов — покойный Сергей Иванович Григорянц, живший в квартире, буквально битком набитой сокровищами искусства, поскольку он был их потомственным коллекционером — одевался очень небрежно.


Сергей Григорьянц (1941—2023) среди своей художественной коллекции

Они жили прежде всего для дела — как бы это ни понимать. Точь в точь как и революционеры столетием раньше. И для меня это была скорее приятная, симпатичная черта в их облике, потому что это значило: беспрестанная конкуренция по внешнему виду, которая идёт среди значительной части людей, тут понижается или отменяется вовсе, можно чувствовать себя свободно и непринуждённо даже с оторвавшейся пуговицей или ещё каким-то изъяном в одежде или внешности. Это — несущественно. Как будто попадаешь в другой мир, гораздо более раскованный и свободный...
Правда, встречались среди диссидентов и аккуратисты, например, такой была хорошо знакомая мне Новодворская, но это было скорее исключение. И более того, они поначалу могли встречать к себе настороженное отношение, именно по этой причине. Помню, году в 1990-м мы рассматривали с парой моих знакомых фотографии с какого-то диссидентского мероприятия.
— А это кто? — спросил один из них про запечатлённого на снимке. Это был известный мне человек, на снимке он был очень аккуратно одет, тщательно причёсан, застёгнут на все пуговицы. Так он всегда и держался.
— Наверное, какой-нибудь гебульник, — неприязненно отвечал другой.
Я, услышав это, расхохотался, настолько это было характерно.
Прошу обратить внимание: он ровным счётом ничего не знал об этом человеке! Кроме одного: что тот аккуратен и следит за своим внешним видом. То есть выделяется в этом кругу, как белая ворона. Моментально готов был и вердикт: «Наверное, какой-нибудь гебульник!». Конечно, с течением времени такое предубеждение могло рассеяться, так оно обычно и бывало, но реакция, тем не менее, была очень типичная.

2. Ну, давайте опять сравним это с манерой одеваться среди революционеров. Историк Рафаил Ганелин (1926—2014) вспоминал: «В 1955 году отмечалось пятидесятилетие Первой русской революции. Я был в составе «хозяйственного взвода», «обслуги». Мы встречали нескольких приглашённых участников событий 1905 года, членов первого Петербургского совета рабочих депутатов и рабочих, входивших в большевистскую так называемую Боевую группу. Они должны были занять места в первом ряду президиума большого конференц-зала АН СССР с наведёнными на них осветительными приборами и громадными кинокамерами того времени. Но когда мы помогли им раздеться, оказалось, что это невозможно: под пальто на них были вязаные кофты, может быть, даже женские, фуфайки. Помню старика в широких лыжных шароварах. Костюмной пары из брюк и пиджака, которая тогда служила «выходной», ни на одном из них не было. Председательствовавший на конференции академик И.И. Минц сказал несколько строгих слов присутствовавшему секретарю горкома. И нам, «обслуге», было поручено сообщить старикам, что завтра утром их будут ждать в голубом зале Гостиного двора, где их всех оденут и обуют за партийный счёт. Не только не советуясь друг с другом, но, даже не переглянувшись, все они поблагодарили и вежливо отказались. Эти люди прошли через все испытания своей жизни в нерушимой убеждённости в том, что проливали кровь свою и чужую в борьбе за революционные идеалы, а не за пропуск в обкомовский распределитель».
В общем, конечно, любой знакомый с кругом диссидентов, узнает в этом описании и их тоже...

3. Да более того, сами диссиденты зачастую считали себя революционерами или кем-то вроде того, «профессиональными эволюционерами», как выражалась в начале 1980-х та же Новодворская. Другой отлично знакомый мне диссидент, Владимир Гершуни, согласно описанию пресловутого Солженицына в «Архипелаге Гулаг», в конце 1940-х вёл себя за решёткой так: «Тут выскочил Володя Гершуни, почти ещё мальчик, взятый с первого курса — не однофамилец, а родной племянник того Гершуни, начальника боевой группы эсеров. «Не смейте звать нас контрреволюционерами! — по-петушиному закричал он куму. — Это уже прошло. Сейчас мы опять ре-волю-ционеры! только против советской власти!» Ай, до чего ж весело! Вот дожили! И тюремный кум лишь морщится и супится, всё глотает. В карцер никого не берут, офицеры-тюремщики бесславно уходят». Диссидент Григорий Померанц вспоминал: «В 1949 году на Малой Лубянке я сидел в одной камере с повторниками, бывшими революционерами: они выжили в лагерях и вернулись к своим семьям. Моими соседями стали эсеры, три анархиста, один дашнак и один сионист. Прошлое революции смыкалось с её настоящим. Рядом с живыми эсерами сидел Володя Гершуни... Будущий диссидент начал с тайной организации молодёжи. Ребята сочинили листовку, из которой Володя сообщил мне одну фразу: "Советское правительство скомпрометировало себя в глазах всех простых людей"».


Основатель Боевой организации эсеров Григорий Гершуни (слева) и его племянник советский диссидент Владимир Гершуни

Да, таким же Владимир Гершуни и оставался в конце 1980-х, когда я с ним познакомился: задиристым и по-прежнему считающим себя революционером, продолжателем дела своего знаменитого дяди Григория Гершуни. Поклонником эсеров, включая не только правых эсеров, но и, например, радикалов-максималистов, взорвавших в 1906 году дачу Столыпина на Аптекарском острове. Когда в разговоре с ним я произнёс стандартную тогда для интеллигенции фразу, что при взрыве на Аптекарском острове погибло много посторонних, и даже эсеры этот взрыв тогда осудили, Владимир Львович тотчас в ответ возразил мне с юношеской запальчивостью и блестящими глазами:
― Но как красиво они [максималисты] это сделали! Достали портфели со взрывчаткой, с революционными возгласами бросили их на землю...

4. Мне нравился стиль общения между диссидентами ― без чинов, без малейшего намёка на иерархию, вольный, весёлый, насмешливый. И это тоже была черта, позаимствованная у революционеров.
Большевик Юрий Стеклов замечал в 1924 году: «В нашей среде вообще принято вести самые серьёзные разговоры в шутливом духе и пересыпать серьёзные темы весёлыми анекдотами. По этому поводу припоминаю следующую смешную сценку. Плеханов, который страшно любил цитировать Глеба Успенского и действительно знал его блестяще, не помню сейчас по какому случаю, желая подшутить над Владимиром Ильичём, начал приводить из Успенского объяснение того, отчего люди лысеют. Но, быстро сообразив, что для него, пожалуй, эта цитата невыгодна, оборвал её. Ленин сразу заметил слабую сторону противника. Катаясь от смеха по траве, он громко закричал: «Что же это вы, Георгий Валентинович, не договариваете? Позвольте, я сейчас приведу эту цитату. У Успенского сказано так: «Который человек лысеет ото лба, и то от большого ума. (Ленин показал на свою лысину, которая, действительно, шла ото лба). А который лысеет от затылка (и тут он ехидно указал пальцем на Плеханова, у которого лысина шла одновременно и ото лба, и от затылка), и то от развратной жизни». Плеханов был сражён».

Что ж, я отлично представляю себе диалог примерно в таком же тоне между диссидентами. Например, один из них при мне говорил Новодворской:
— А помнишь, Лера, как ты однажды в храм ходила, повязав платочек? Жаль, что тогда не сфотографировали... Ты в этом платочке напоминала Волка, притворяющегося бабушкой.


Валерия Новодворская собирается разорвать портрет М.С. Горбачёва на несанкционированном митинге у памятника Пушкину в Москве. 10 декабря 1989

Та же Новодворская при первом моём разговоре с ней в 1989 году, когда я назвал её на «вы», немедленно мягко предложила, чтобы я называл её на «ты», как и все остальные. Хотя между нами была разница на поколение...

Пинхос Подрабинек (не знаю, подходит ли он под определение классического «диссидента», если считать таковыми только сидевших за решёткой после ХХ съезда — он-то сидел ещё в 1937 году — но он был отцом двух диссидентов) возмущался употреблением словосочетаний «известный правозащитник» или «известный диссидент». Эта иерархия, деление их на «известных» и «неизвестных», выводила его из себя. Он говорил мне с непередаваемым ядом в голосе: «Что такое «известный правозащитник»? Кому известный? Чем известный?..» Как-то в разговоре им был упомянут Пётр Егидес. Я уточнил:
— Абовин-Егидес?
Он усмехнулся.
— Он этот псевдоним придумал, когда они журнал «Поиски» [в 1978 году] решили выпускать. И что это за псевдоним? Претенциозный. Абовин. «Ab ovo» — от яйца! А зачем он ему понадобился? Затем, что они впервые решили в журнале указать фамилии редакции — по алфавиту, демократично. И первым по алфавиту шёл Абрамкин. Тогда Егидес придумал себе этот псевдоним. Абовин! И всё только для того, чтобы стоять первым в списке редакции журнала...
Такое стремление вылезти вперёд, выше других, хотя бы за счёт алфавита, было, с его точки зрения, достойно осуждения.

5. Да, многие диссиденты считали себя революционерами или продолжателями их дела, но вот были ли они таковыми? Конечно, нет. Потому что нельзя, при всём субъективном желании, быть «революционерами против советской власти». Только реакционерами...
Бывший троцкист, участник знаменитой демонстрации троцкистов 7 ноября 1927 года, Варлам Шаламов, принял участие и в первой диссидентской демонстрации 5 декабря 1965 года. Ему тоже казалось, что это продолжение революции на новом историческом этапе, в новую эпоху. Но уже в начале 1970-х он понял, куда диссидентство неостановимо катится, и пошёл на публичный разрыв с ним... А катилось оно вправо и в прошлое, в яму, куда его толкала неумолимая «мамаша история».
И диссидентское движение оказалось, увы, не продолжением, а чистым отрицанием движения революционного. И если первое принесло России и всему земному шару колоссальный рывок вперёд и в будущее, то не без помощи второго этот земной шар закатился в такую глубокую, мягко говоря, лузу... Ох уж эта индейка-история... Но не будем о грустном... :(

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив