День в истории. Цареубийца по прозвищу «Топни-ножка»

maysuryan — 07.07.2024
Вера Фигнер в 1878 году. Среди товарищей в те годы у неё было прозвище «Топни-ножка». Когда писатель Викентий Вересаев спросил о происхождении этой клички, Вера Николаевна лукаво улыбнулась: «Потому что красивые женщины имеют привычку топать ножкой»

6 июля (24 июня) — день рождения Веры Николаевны Фигнер (1852—1942), революционерки, народоволки.

1. В СССР вместе с Николаем Морозовым они составляли, так сказать, пару наиболее авторитетных и известных народовольцев. И если до революции они шли, можно сказать, рядом (накануне 1917 года оба, например, входили в кадетскую партию), то после Октября их позиции постепенно сильно разошлись. Морозов поддерживал Советскую власть. Фигнер оставалась в оппозиции.
Вера Николаевна даже призывала в 20-е годы к «светлой духовной революции» против большевиков. «Вы спрашиваете, — что делать? — писала она в зарубежной прессе в 1925 году. — Нужна революция. Да, снова революция. Но наша задача слишком грандиозна. Революция слишком необычна, и надо серьёзно готовиться к ней. Что толку, если снова угнетённые сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже, может быть, худшими… Нам надо сегодня же начать серьёзную и воспитательную работу над собой, звать к ней других…»

2. Что не помешало большевикам её чествовать. В марте 1926 года Советское правительство назначило пожизненную персональную пенсию «участникам цареубийства 1 марта 1881 года», к 45-летней годовщине события.



Причём имя Веры Николаевны стояло в списке из восьми имён участников не по алфавиту, а первым, как наиболее значимой.



8 февраля 1933 года, когда из участников покушения в живых оставалось только пятеро, правительство СССР издало новый указ:
«Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляет:
Увеличить размер персональной пенсии участникам террористического акта 1 марта 1881 года: Вере Николаевне Фигнер, Анне Васильевне Якимовой-Диковской, Михаилу Федоровичу Фроленко, Анне Павловне Прибылёвой-Корба и Фани Абрамовне Морейнис-Муратовой — до 400 рублей в месяц с 1 января 1933 года.
8 февраля 1933 года, Москва, Кремль».

3. Ещё об отношении в Советской России к Фигнер и народовольцам можно судить по такому забавному случаю, о котором в 1922 году сообщала советская печать: «У Веры Фигнер на вокзале были украдены вещи. Подозрение пало на детей исправдома. После того, как спутница В. Фигнер объяснила детям, кто такая Фигнер, дети постановили: вещи возвратить, а съестное и сладости — оставить».
Сатирический журнал «Красный ворон» прокомментировал это происшествие такой карикатурой: дети-карманники голосуют за то, чтобы вернуть украденное Вере Фигнер.
«— Вы что-нибудь имеете добавить к данной резолюции?
— Да! Обязать Веру Фигнер и прочих, пусть они возят с собой только съестное и сладости».


Николай Верхотуров (1863—1944). Вера Фигнер. 1928. Почтовая открытка — из стола Н.К. Крупской

4. В 1928 году в честь Веры Фигнер был назван открытый советскими астрономами астероид — Фигнерия. В дни 80-летия Фигнер в 1932 году в центральной прессе помещалось приветствие от ветеранов-большевиков Феликса Кона и Емельяна Ярославского. На это приветствие Вера Николаевна, между прочим, ответила Ярославскому довольно резким письмом, где указывала: «Все русские граждане, стремившиеся к свободе, гражданскому и социальному равенству, терпят неравенство, имея монопольную политическую фракцию и подъяремное большинство, именуемое беспартийным. Положение этих двух сторон я считаю ненормальным и для составляющих большинство — унизительным». Речь шла, прежде всего, о положении в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, в котором состояла Фигнер и где, действительно, имелись две фракции.


Эмили Гертруда Томсон (1850—1929). Портрет Веры Фигнер. 1911


Фотография 1918 года


Вера Фигнер с мужем. Москва, 1927


С фотографии 1928 года


Николай Бухарин и Вера Фигнер в редакции газеты «Известия». 1935. К теме отношения большевиков...

5. Отрывки из двухтомных мемуаров Веры Николаевны, которые называются «Запечатлённый труд». О детских годах:

«В семье нас держали строго, очень строго: отец был вспыльчив, суров и деспотичен… Мать — добра, кротка, но безвластна. Ни ласкать, ни баловать, ни даже защитить перед отцом она нас не могла и не смела, а безусловное повиновение и подавляющая дисциплина были девизом отца. Откуда он набрался военного духа, право, не знаю. Быть может, сам воспитывался так или эпоха «николаевщины» наложила свою печать на его личность и взгляды на воспитание — только трудно нам было. Вставай и ложись спать в определенный час; одевайся всегда в одно и то же, как бы форменное, платье; причесывайся так-то; не забывай официально здравствоваться и прощаться с отцом и матерью, крестись и благодари их после каждого приема пищи; не разговаривай во время еды и жди за столом своей очереди после взрослых; никогда ничего не проси, не требуй ни прибавки, ни убавки и не отказывайся ни от чего, что тебе дают; доедай всякое кушанье без остатка, если даже оно тебе противно; если тебя тошнит от него, все равно ешь, не привередничай, приучайся с детства быть неприхотливым. Довольствуйся молоком вместо чая и черным хлебом вместо белого, чтоб не изнежить желудка; без жалоб переноси холод… Не бери ничего без спроса и в особенности не трогай никаких отцовских вещей; если сломал, разбил или даже не на то место положил — гроза на весь дом и наказание: угол, дерка за уши или порка ременной плетью о трех концах, всегда висящей наготове в кабинете отца. Наказывал же отец жестоко, беспощадно. Весь дом ходил, как потерянный, после экзекуций над моими братьями. Никакая малость не проходила даром... Правда, девочек он не бил; не бил после того, как меня, шестилетнего ребенка, за каприз в бурю при переезде через Волгу на пароме чуть не искалечил. Но от этого не было легче: мы боялись его пуще огня; одного его взгляда, холодного, пронизывающего, было достаточно, чтоб привести нас в трепет, в тот нравственный ужас, когда всякое физическое наказание от более добродушного человека было бы, кажется, легче перенести, чем эту безмолвную кару глазами».


М. Герасимов. Вера Фигнер. Из серии «Народовольцы». 1966

О прибытии в Шлиссельбургскую крепость:

«И опять смотритель говорит:
— Дайте руки!
В тот же момент чёрный субъект стоит лицом к лицу со мной, и в руках у него кольчатая цепь! Страх перед неизвестным сменился яростью перед реальным.
Бешенство неудержимое охватило меня: «Как! Я, свободная личность! И на меня наденут цепь — эту эмблему рабства!.. Этой цепью хотят сковать мою мысль, мою волю!..»

«Остаюсь я, молодой человек в мундире военного врача и неизвестно откуда взявшаяся пожилая женщина с физиономией и манерами экономки из «хорошего дома».
И что же? Доктор садится за стол ко мне спиной, а женщина начинает меня раздевать.
Несколько минут -- и я стою голая.
Было ли мне больно? Нет...
Было ли мне стыдно? Нет...
Мне было всё равно! Душа куда-то улетела, ушла или сжалась в совсем маленький комочек. Осталось одно тело, не знающее ни стыда, ни нравственной боли.
Доктор встал, обошёл вокруг меня и что-то записал. Затем вышел.
Меня привезли сюда навсегда... Я не должна была никогда выйти отсюда, но все же, все же надо было меня оголить, надо было записать в книгу, есть ли особые приметы на моем теле или нет!..»

О заключении в крепости:

«Мы были лишены всего: родины и человечества, друзей, товарищей и семьи; отрезаны от всего живого и всех живущих. Свет дня застлали матовые стёкла двойных рам, а крепостные стены скрыли дальний горизонт, поля и людские поселения. Из всей земли нам оставили тюремный двор, а от широт небесного свода — маленький лоскут над узким, тесным загончиком, в котором происходила прогулка.
Из всех людей остались лишь жандармы, для нас глухие, как статуи, с лицами неподвижными, как маски.
И жизнь текла без впечатлений, без встреч. Сложная по внутренним переживаниям, но извне такая упрощённая, безмерно опорожнённая, почти прозрачная, что казалась сном без видений, а сон, в котором есть движение, есть смена лиц и краски, казался реальной действительностью.
День походил на день, неделя — на неделю, и месяц — на месяц. Смутные и неопределённые, они накладывались друг на друга, как тонкие фотографические пластинки с неясными изображениями, снятыми в пасмурную погоду.
Иногда казалось, что нет ничего, кроме «я" и времени, и оно тянется в бесконечной протяжённости. Часов не было, но была смена наружного караула: тяжелыми, мерными шагами он огибал тюремное здание и направлялся к высокой стене, на которой стояли часовые.
Камера, вначале белая, внизу краплёная, скоро превратилась в мрачный ящик: асфальтовый пол выкрасили чёрной масляной краской; стены вверху — в серый, внизу почти до высоты человеческого роста — в густой, почти чёрный цвет свинца.
Каждый, войдя в такую перекрашенную камеру, мысленно произносил: «Это гроб!»
И вся внутренность тюрьмы походила на склеп. Однажды, когда я была наказана и меня вели в карцер, я видела её при ночном освещении. Небольшие лампочки, повешенные по стенам, освещали два этажа здания, разделённых лишь узким балконом и сеткой. Эти лампы горели, как неугасимые лампады в маленьких часовнях на кладбище, и сорок наглухо замкнутых дверей, за которыми томились узники, походили на ряд гробов, поставленных стоймя.
Со всех сторон нас обступала тайна и окружала неизвестность: не было ни свиданий, ни переписки с родными. Ни одна весть не должна была ни приходить к нам, ни исходить от нас. Ни о ком и ни о чём не должны были мы знать, и никто не должен был знать, где мы, что мы.
— Вы узнаете о своей дочери, когда она будет в гробу, — сказал один сановник обо мне в ответ на вопрос моей матери.
Самые имена наши предавались забвению: вместо фамилий нас обозначили номерами, как казённые вещи или бумаги; мы стали номерами 11, 4, 32-м...
Неизвестна была местность, окружающая нас, — мы не видали её. Неизвестно здание, в котором нас поселили, — мы не могли обойти и осмотреть его. Неизвестны узники, находящиеся тут же, рядом, соединённые под одной кровлей, но разъединённые толстыми каменными стенами.
Исчезло всё обычное и привычное, всё близкое, понятное и родное.
Осталось незнакомое, чуждое, чужое и непонятное.
И над всем стояла, всё давила тишина. Не та тишина среди живых, в которой нервы отдыхают. Нет, то была тишина мёртвых, та жуткая тишина, которая захватывает человека, когда он долго остаётся наедине с покойником».

«Два этажа тюремного здания не разделены ничем, кроме сетки и узкого бордюра, который в виде балкона проходит вдоль ряда камер верхнего этажа. Благодаря такому устройству вся внутренность тюрьмы, все сорок железных дверей камер видны сразу.
Верёвочная сетка в середине пересекается узким мостиком, который упирается в камеру № 26. «Мост вздохов», — подумала я, когда меня повели по нему. Я вспомнила дворец венецианских дожей, где мост с этим названием был единственной дорогой, по которой венецианские крамольники шли из казематов на плаху. По шлиссельбургскому «мосту вздохов» я проходила ежедневно много-много лет: меня заперли в № 26. Дверь захлопнулась, и в изнеможении я опустилась на койку».

О смотрителе Соколове:

«Это была настоящая сторожевая собака, неусыпный Цербер, подобный трёхголовому псу у ворот Тартара, и как тот охранял вход в ад древних греков, так и он сторожил тюремный ад нового времени. Он служил не за страх, а за совесть и любил своё дело — гнусное ремесло бездушного палача. Его готовность идти в своей профессии до конца выразилась вполне в одной угрозе, сказанной при соответствующем случае: «Если прикажут говорить заключённому «ваше сиятельство», буду говорить «ваше сиятельство». Если прикажут задушить, задушу». Так откровенно и образно он высказался, кажется, перед Поповым, который не пренебрегал иногда беседовать со своим истязателем. [...] Удивительно ли, что этот преданный служака, истинный холоп и верноподданный, был совершенно сражен, когда услышал о своем увольнении от должности за нерадение и недосмотр, дозволивший Грачевскому сделать из себя живой факел».

6. Одно небольшое личное воспоминание. Летом 1992 года автор этих строк участвовал в небольшой конференции, посвящённой памяти Веры Фигнер. Исполнялось 50 лет со дня её смерти и 140 лет со дня рождения. На конференцию пришли старички и старушки, ещё лично помнившие Веру Николаевну, советские историки, занимавшиеся народовольцами и, как тогда говорили, «неформальная» молодёжь, именовавшая себя в ту пору «социалистами-революционерами» и «народниками». (Должен сказать, что мои собственные взгляды в то время были довольно близки к этому направлению). После собрания и речей все отправились на Новодевичье кладбище, чтобы возложить цветы к могилам Веры Фигнер и её товарищей по «Народной воле»...


Захоронение Веры Фигнер на Новодевичьем кладбище

А на упомянутой выше конференции памяти Веры Фигнер был ещё один забавный момент, который очень хорошо показал мне цену «левых неформалов» эпохи перестройки. Как я уже написал, туда пришли многие молодые люди, гордо именовавшие себя в те дни «социалистами-революционерами». И пришла пожилая женщина с палочкой, помнившая Фигнер и имевшая какое-то отношение ещё к тем, старым, дореволюционным эсерам. Когда ей предоставили слово, она сказала примерно так: «Я вначале не хотела сюда идти, но мне сказали, что тут будут люди, которые считают себя современными социалистами-революционерами. И я пришла, потому что мне очень хотелось на них взглянуть!». После чего она обвела зал пронизывающим взглядом. Новоявленные Каляевы, Сазоновы и Спиридоновы сидели тише воды, ниже травы, смущённо потупившись и храня молчание. Ни один из них не встал и не заявил во всеуслышание: «есть такая партия!» «да, я — социалист-революционер». Ни у кого для этого не хватило духа, хотя в других аудиториях они говорили такое постоянно... Стоит ли удивляться, что ни о каких «социалистах-революционерах» в последующие годы и десятилетия историки и слыхом не слыхивали, если, конечно, не считать мироновских «эсеров», в которых и Каляев, и Сазонов, и Спиридонова, думается, с удовольствием метнули бы сами понимаете что...


Уличное граффити 2010-х годов: портрет Веры Фигнер

7. Когда в 1942 году Веры Фигнер не стало, в её честь были названы улицы в советских городах. Некоторые из них (в Нижнем Новгороде, например) после 1991 года были переименованы… Сохраняются улицы Веры Фигнер в Перми, Воронеже, Санкт-Петербурге и, как ни странно, в Одессе.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив