Дежавю
blogrev — 02.11.2025
Писатель Томас Манн нелегко пересматривал свои взгляды. В
1922 году после убийства националистами министра Ратенау он вступил
в Немецкую демократическую партию — партию
либерально-демократического толка. Однако через год, когда на
премьере пьесы Бертольта Брехта «В чаще городов»
национал-социалисты, учуявшие в ней «еврейский дух», спровоцировали
скандал, забросав зал гранатами со слезоточивым газом, Томас Манн,
в то время корреспондент нью-йоркского агентства «Дайел», отнесся к
этой акции сочувственно. «Мюнхенский народный консерватизм, — писал
он, — оказался начеку. Он не терпит большевистского
искусства».Но чем дальше, тем его несовместимость с наступающим режимом становилась все большей и, наконец, оказалась решающей.
В 1933 году писатель с семьей эмигрировал из нацистской Германии и поселился в Цюрихе. Через три года после безуспешных попыток уговорить Томаса Манна вернуться нацистские власти лишили его немецкого гражданства, он стал гражданином Чехословакии, а в 1938 году уехал в США.
Несмотря на всемирную славу, его жизнь в изгнании была нелегкой — как у всякого эмигранта. После поражения Гитлера Томаса Манна настойчиво стали звать на родину. Писатель решительно отказался.
Он подробно разъяснил свою позицию 7 сентября 1945 года в письме австрийскому писателю Вальтеру фон Моло — на его «обязывающее требование вернуться в Германию и поселиться там снова, чтобы помогать советом и делом».
«…Вы не единственный, кто обращается ко мне с этим призывом; он, как мне сообщили, последовал и со стороны находящегося под русским контролем Берлинского радио, а также со стороны органа объединенных демократических партий Германии — с подчеркнутой мотивировкой, что «в Германии» мне надлежит «выполнить свою историческую миссию».
Могу ли я быть равнодушен к полным долго таившейся преданности приветственным письмам, приходящим сейчас ко мне из Германии! Это для меня настоящая, трогательная отрада сердца. Но радость мою по поводу этих писем несколько умаляет не только мысль, что, победи Гитлер, ни одно из них не было бы написано, но и некоторая нечуткость, некоторая бесчувственность, в них сквозящая, заметная хотя бы даже в той наивной непосредственности, с какой возобновляется прерванный разговор, — как будто этих двенадцати лет вообще не было.
У меня такое чувство, что книги, которые вообще могли быть напечатаны в Германии с 1933 по 1945 год, решительно ничего не стоят и лучше их не брать в руки. От них неотделим запах позора и крови, их следовало бы скопом пустить в макулатуру.
Недавно я получил от одного американца, как своего рода трофей, старый номер немецкого журнала «Фольк им Верден» от марта 1937 года (Ганзейское издательство, Гамбург), выходившего под редакцией одного высокопоставленного нацистского профессора и почетного доктора. Фамилия его, правда, не Криг, но Крикк, с двумя «к». Это было жуткое чтение. Среди людей, говорил я себе, которых двенадцать лет подряд пичкали подобными снадобьями, жить трудно. У тебя было бы там, говорил я себе, несомненно, много добрых и верных друзей, старых и молодых, но и много притаившихся в засаде врагов — врагов, правда, побитых, но они всех опасней и злей…
Никогда я не перестану чувствовать себя немецким писателем, и даже в те годы, когда мои книги жили лишь на английском языке, я оставался верен языку немецкому — не только потому, что был слишком стар, чтобы переучиваться, но и от осознания, что мое творчество занимает в истории немецкого языка свое скромное место. Я «страдал с вами», и это не было преувеличением, когда я в письме в Бонн говорил о тревоге и муке, о «нравственной боли, не утихавшей ни на один час в течение четырех лет моей жизни, боли, которую мне приходилось преодолевать изо дня в день, чтобы продолжать свою работу художника». Довольно часто я вовсе не пытался преодолеть ее. Полсотни радиопосланий в Германию (или их больше?), которые печатаются сейчас в Швеции, — пусть эти то и дело повторяющиеся заклятия засвидетельствуют, что довольно часто другие дела казались мне более важными, чем «художество».
Пусть Германия вытравит из себя спесь и ненависть, и её полюбят. Она останется, несмотря ни на что, страной огромных ценностей, которая может рассчитывать на трудолюбие своих людей и на помощь мира, страной, которую, когда будет позади самое трудное, ждет новая, богатая свершениями и почетом жизнь.
|
|
</> |
Как повысить узнаваемость компании с помощью digital-инструментов
Стихи перед сном. Федор Тютчев. Вечер
ЖЕНЩИНА — ЭТО ГАРМОНИЯ, ЕСТЕСТВЕННОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ!
Вторник
Честер. Гросвернор парк
Открылось ночное кабаре "Мулен Руж"
Путин, его реакция на санкции и отмену встречи в Будапеште.
Только мигранты* улетают на юг осенью
Путешествие из Петербурга в Москву. Тогда и сейчас. Часть 6

