Cобрался ехать

Cобрался ехать на 11:21. Встал в пол-одиннадцатого, спеша, собрался (черно-белая клетчатая рубашка, синие джинсы с потёртостями на коленях и Полинины книжки — всё это у меня), распрощался с Татьяной Геннадьевной и поехал.
На вокзале был уже в 11:06, зашёл в продмаг, гостинцев москалям прикупил, а потом в электричку. Не к слову сказать, с коричневыми сидениями электричка. Настоящая.
Сижу в ней, сижу — а она не едет. 11:28 уже — а она не едет. Позвонил в Москву узнать, что за оказия, а из Москвы сообщили, что я идиот, что часы на час вперёд переводили, и что об этом мне ещё давеча дважды было сказано. Согласившись с тем, что я лох, я отъехал от станции, потянулся, плеер включил, уж за колой полез...
И тут заходит на какой-то неприметной станции в вагон толпа цыганок, и одна из них ко мне садится.
Тут требуется сказать, что я знаю о цыганах, ну, или о тех, кого сейчас принято называть цыганами: люди в яркой, цветастой одежде, ходят толпами, гомонят, денег просят. Знаю я о них немного: пишутся через "ы", да, говорят, людей на деньги разводят. Помню, женщина, с которой я ехал на Валдай в позапрошлом году (о ней где-то у меня в жеже было: кажется, она меня конфетами с коньяком кормила), рассказывала, как её на пять тысяч это... того.
Садится цыганка, просит денег, что-то о счастье вещает. Даю десятку (а чем она хуже алкоголика у ларька, думаю) железную из кошелька, и вот здесь начинается история.
Цыганка начинает рассказывать о счастье, о моей судьбе, о женщине, которая меня бросила (ха! знаем мы таких) и ещё о чём-то. Минут пять говорит об этом, и я понимаю, чего она хочет.
Она хочет на бумажную деньгу положить металлическую и сделать мне счастье. Отдавать ей бумажную отказываюсь, говорю, что счастье — оно и без них придёт.
Важно, что во время всего её монолога я сижу, вцепившись в рюкзак, а остальные её товарки тянут руки к моим карманам. Давление такое, психологическое, где-то я про него читал.
Через десять минут споров и моих упирательств тётка соглашается (уже она соглашается! а я, вроде бы, предлагаю) на железные деньги. Открываю, вновь, железное отделение кошелька (лишь бы ушли уже). В бумажном, неподалёку, лежит тысяча и сто рублей. В тысячу, на всякий (как оказалось, на этот) случай вцепляюсь. И тут тётка резко и неуловимо вытаскивает сто рублей из бумажного! В ту же секунду я сую тысячу в задний карман штанов и пытаюсь отобрать сотню, в общем-то, уже понимая, что её лишился. Тётки шумят, говорят, что счастье будят, а собеседница моя складывает тысячу вчетверо, велит товаркам замолчать, а мне говорит:
— Тихо! Всё нормально! Дунь два раза мне в лицо! Дунь два раза!
Ну, что ж. Стыдно признаться, но я дунул. Немедля, дунул тётке в лицо и на купюру, которую она перед ним держала.
Цыганка быстро поднесла руку с деньгой ко лицу и обратно. Сотня исчезла. По-моему, она её съела.
Тут я сделал то, что требовалось сделать пять минут назад: я вызвал милицию. Ну, как вызвал. Кнопку не нажал: это был политический ход.
Они ушли, а я стал звонить в Москву с рассказами о фокусниках. Так получился заголовок.
О, а вот и контролёры. Что за день!
-
Я хотел это есть с пиццей.
-
Спицей?
|
</> |