Цитаты
babs71 — 07.08.2025
Окончание войны заново определило понятия «бедный» и «богатый».
Богатыми теперь считались счастливые обладатели крохотных огородов.
Многие в поте лица таскали грунт в свои разбомбленные квартиры,
даже на верхние этажи, и пытались устроить там, среди уцелевших
стен, некое подобие грядок. Те, кому посчастливилось получить от
городской администрации участок для огорода, могли еще зимой
дополнить свой рацион консервированными овощами. «Сословные
различия в сегодняшней Германии почти исчезли, – писал Конрад
Аденауэр в декабре 1946 года промышленнику Паулю Зильвербергу. –
Есть только одно различие – сам ты обеспечиваешь себя всем
необходимым или зависишь от государства». Во многих парках были
отведены участки для разведения огородов. Особенно заметно это было
в берлинском Тиргартене, где люди развернули кипучую деятельность
посреди сброшенных с постаментов мраморных статуй. Некоторые семьи
просто отгородили или как-нибудь обозначили себе участки, которые с
появлением первых плодов им приходилось охранять днем и ночью.
Представить себе, насколько серьезным было положение, можно на
примере Аденауэра, который, будучи председателем фракции ХДС в
ландтаге Северного Рейна-Вестфалии, в приведенном здесь письме о
политической ситуации не забывает попросить еще одну посылку с
гуманитарной помощью для себя лично: «Не знаю, найдете ли Вы
возможным прислать нам еще одну посылку. Я был бы Вам очень
благодарен, если бы Вы смогли прислать прежде всего продукты
питания для моей жены и Георга, а для меня кофе. Лучше, конечно,
Nestle. Я всегда беру его с собой в свои многочисленные поездки. Он
хорошо подкрепляет меня на всевозможных собраниях и конференциях,
на которых мне приходится председательствовать. Тем самым Вы
поддержите и ХДС, цели которого Вам наверняка импонируют!»
Чем больше ненависти к крестьянам копилось у горожан, тем
меньше угрызений совести испытывали они, просто воруя у них
продукты. В деревни устремлялись целые колонны
велосипедистов-мешочников. Так им было легче унести ноги в случае
нападения или полицейской облавы. Некоторые крестьяне отстаивали
свое добро с ружьем в руках. Из одного только Кёльна ежедневно
отправлялись на промысел в ближние и дальние окрестности около 10
тысяч человек. Вечером эти толпы тащили домой свою добычу в
чемоданах, сумках и рюкзаках.
Городские власти вынуждены были признать, что без этой
продовольственной самопомощи население невозможно было бы
прокормить. Крах инфраструктуры компенсировался за счет этой
«муравьиной» системы обеспечения. Кёльнский городской чиновник
Рольф Каттанек говорил, что он радовался каждому центнеру
картофеля, привозимому в город. Нетрудно догадаться, что радовался
он независимо от того, легально это картофель прибывал в Кёльн или
нелегально. Поэтому до мая 1947 года за мешочничество не
наказывали; можно было свободно привезти в город до тридцати фунтов
товаров.
Поезда были переполнены еще утром, вечером же, когда народ
возвращался с полными мешками, в вагонах вообще уже было не
протолкнуться. Многие ехали на подножках в открытых дверях, одной
рукой держась за поручень, другой придерживая перекинутый через
плечо мешок, а кто-то даже на буферах. Этим пользовались грабители
особого сорта. Они подстерегали своих жертв там, где поезда
замедляли ход из-за многочисленных повреждений рельсов и тащились
со скоростью пешехода, и срывали с них мешки длинными
крючьями.
Совместные головокружительные акции, такие как запрыгивание на
движущиеся поезда с углем или грузовики, благоприятствовали
объединению соседей или совершенно незнакомых друг с другом людей в
преступные шайки. Дети сбрасывали уголь на дорогу или
железнодорожную насыпь, взрослые мгновенно его собирали. В феврале
1948 года Rheinische Zeitung писала о том, как перед кёльнским
оперным театром такие банды облегчали останавливавшиеся на
перекрестке грузовики с угольными брикетами: «Дети, как саранча,
мгновенно вскарабкивались в кузов и швыряли брикеты вниз на
мостовую или на тротуар, где их так же проворно собирали их
сообщники». Ловчее всех была девятилетняя девочка, раньше
занимавшаяся балетом, как она потом рассказала корреспонденту. Она
восседала на груде брикетов в кузове грузовика, который оказался
слишком высоким для мальчишек, и бросала уголь вниз. «Брось и мне
несколько штук! Мне еще ни одного не досталось!» – клянчила
какая-то старушка в фетровом капюшоне, подставляя сумку. Высшим
пилотажем в воровстве угля считалось отцепление от состава целых
вагонов, которые потом, после отправления поезда, спокойно
разграблялись. А если не удавалось отцепить вагоны, состав
останавливали на одном из перегонов и быстро сгружали уголь.
Церковные иерархи помогали гражданам избавляться от угрызений
совести, если таковые имели место. Кёльнский кардинал Йозеф Фрингс
в 1946 году, в разгар «голодной зимы», в своей знаменитой
новогодней проповеди релятивизировал седьмую заповедь – «не
укради»: «Мы живем во времена, когда горькая нужда позволяет
человеку брать то, что ему необходимо для сохранения своей жизни и
своего здоровья, если получить это иначе – посредством труда или
просьбами – не представляется возможным». Пастырское слово вызвало
широкий резонанс, власти возмутились, Фрингс смягчил формулировки,
но было поздно: на смену выражению «организовать», «сделать»,
пришел новый термин: «сфрингсить» или «фрингсануть». «Где взял
уголь? Сфрингсил». Позже на этом промысле попался и сам кардинал
Фрингс: во время одного из регулярно проводившихся в кёльнских
учреждениях обысков британцы обнаружили у него внушительные запасы
нелегально добытых брикетов.
Особенно острый дефицит правового сознания можно было
наблюдать в сфере нелегальной торговли кофе. В деревнях на
бельгийской границе она носила массовый характер. Ввиду высоких
пошлин в британской зоне контрабанда кофе приносила огромную
прибыль. Полицейские меры борьбы с этим злом приняли такие
угрожающие масштабы, что вскоре появилось понятие «кофейный фронт».
Во время столкновений с полицией погибли 31 контрабандист и два
таможенника. Поскольку служащие таможни не решались стрелять в
несовершеннолетних, детей вскоре стали активно использовать и в
этой сфере. Причем ставка делалась на их численное превосходство.
Дети и подростки сотнями устремлялись через границу с карманами,
набитыми кофейными зернами, и таможенники просто не в состоянии
были задержать их, а если им и удавалось схватить кого-нибудь, то
уже вечером их приходилось отпускать, потому что детские приюты
были переполнены малолетними нарушителями, совершившими более
тяжкие преступления, чем контрабанда кофе.
Юные ахенские контрабандисты пользовались моральной поддержкой
церкви, которая в духе проповеди Фрингса неоднократно выступала
против применения оружия на границе. Контрабандисты отблагодарили
ее по-своему. Церковь Святого Губерта в Нидеггене, которая
находится прямо на «кофейной границе», сильно пострадала по время
печально известной битвы в Хюртгенском лесу в начале ноября 1944
года. После воззвания клира с просьбой о пожертвованиях на
восстановление церкви контрабандисты отвалили столько денег, что
церковь вскоре вновь воссияла в своей прежней красе и с тех пор
получила второе, неофициальное название: церковь Святого
Мокко.
Даже такой серьезный и морально уравновешенный человек, как
Рут Андреас-Фридрих, дочь тайного советника, разведенная супруга
директора фабрики и заслуженная участница Сопротивления, открыл для
себя радость «фрингсинга», выходящего за рамки скучного,
прозаического добывания всего необходимого. «Трофеисты» – так она
называла себя и своих друзей, которые гордо демонстрировали друг
другу все, что им удавалось урвать. У русских она позаимствовала
выражение «цап-царап», которое победители использовали для
обозначения оголтелой конфискации велосипедов и чемоданов.
«Цап-царап», – говорили русские, отнимая у какого-нибудь нищего
бедолаги чемодан, и это звучало почти утешительно. «Цап-царап», –
говорила теперь и Андреас-Фридрих. Или: «Сбор трофеев». В такой
редакции понятие «воровство» теряло значительную часть своей
отрицательной семантики. Андреас-Фридрих писала в своем дневнике:
«В Берлине еще много такого, что называется „цап-царап“. Пока что
лишь очень немногие вернулись в буржуазно-правовое русло. Покинуть
его, без сомнения, гораздо легче, чем найти дорогу назад… Мы не
собираемся оставаться трофеистами. Но нам трудно бросить это
занятие. Гораздо трудней, чем мы думали».
Харальд Йенер. "Волчье время.
Германия и немцы: 1945–1955"