Чтобы понять, какое будущее ждет Россию, стоит почитать

augean_stables — 13.08.2024 Как выглядит конец эпохи нефтедолларов для России в прогнозе ее академических ученых


Строительство нефтепровода «Дружба» в 1975 году возле города Тальное (Черкасская область, УССР). Фото: Zammlung Heinz / db / Global Look Press

Бывают события, которые в первый момент не осознаются как важные. Вот, например, недавно Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН выпустил доклад «Сценарии интенсификации развития экономики и энергетики России». И название скучное, и авторство не предполагает сенсаций. Но если прочесть этот документ, продравшись сквозь канцеляризмы и традиционные бюрократические формулировки, то становится не по себе. Авторы доклада прогнозируют, ни много ни мало, окончание эпохи нефтяных денег для России. И не только нефтяных, но и газовых, угольных… Откуда такая смелость? Потому, что прогноз сделан на далекий 2050 год? А до этого можно спать спокойно? И можно ли избежать уготованной российской экономике участи? Обо всем этом мы поговорили с экономистом Сергеем Петровым.

— Хотелось бы начать с общего впечатления от того доклада, который представил Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН. Мне он напомнил советского еще извода варианты докладов, о которых говорят цитатой из Войновича: «дела в колхозе шли хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже». С вашей точки зрения, если брать именно общие ощущения, нет ли здесь такого возвращения к советским практикам, когда экономисты, с одной стороны, не желают терять лицо, а, с другой стороны, не желают терять должность, и так мягко очень показывают, что, вообще-то говоря, миссия невыполнима? И для того, чтобы экономика росла так, как хочется начальству, нужно сделать то, чего в текущих обстоятельствах сделать не представляется возможным.

— Есть такое дело. Но, во-первых, нужно отметить, что прогноз сделан абсолютно официально научным учреждением, глубоко интегрированным в структуру, которая стопроцентно контролируется исполнительной властью, и это, естественно, на авторов накладывает целый набор ограничений. Здесь параллель с советской эпохой очень актуальна. И тем ценнее из уст этих экспертов, заведомо интегрированных в систему Академии наук — и, соответственно, со всей вертикалью административной власти, которая принята в подобных структурах, — тем ценнее те вещи, на которых акцентируется внимание в данном докладе. Здесь тот случай, когда знание характерных особенностей экспертного института, своеобразного think tank, и делает данный доклад интересным. Потому что если бы подобный доклад был выпущен независимым институтом, то, в общем-то, он был бы довольно ординарным, поскольку он констатирует те тенденции, которые достаточно понятны и вряд ли сильно изменятся в ближайшее время.

— О последствиях такого доклада мы поговорим позже, а сейчас — о тех самых акцентах. С вашей точки зрения, какие из них наиболее важны?

— На мой взгляд, самый важный аспект — это прогнозирование существенного спада нефтегазовых доходов. По сравнению со всем остальным это самый важный пункт и его последствия самые значимые. И, помимо значимости, они, скорее всего, проявятся достаточно быстро и наглядно. Ведь даже радикальный спад инвестиционной активности приводит к значимым изменениям на практике не быстро. Горизонты инвестиционного цикла, как правило, — от годов до пятилеток. То есть, даже если в ноль обрезать все инвестиции, у вас сиюминутно экономика не упадет. Да, в будущем это будет иметь существенные последствия, но это в будущем, которое может реализоваться — а может, и нет, такое тоже бывает. Поэтому все, что связано в докладе с инвестиционной привлекательностью, с доступом к технологиям, — да, это важно. Но это важность, которая проявляется медленно. А вот спад экспорта, физического экспорта, нефтегазовых доходов, экспортной выручки вызывает довольно быструю реакцию экономики. И это, на мой взгляд, делает именно эту часть прогноза важной, драматичной и, с точки зрения краткосрочной динамики, наиболее значимой.

— «В новых геополитических условиях ТЭК теряет былую роль локомотива российской экономики». Это прямо цитата из доклада, и она, конечно, ошеломляет, учитывая ее авторов.

— Я в силу возраста, да и вы тоже, застали крах СССР. До сих пор политологи ломают копья на тему, какую роль в этом событии сыграло падение нефтегазовых цен и, соответственно, нефтегазовых доходов. Но то, что эта роль велика, нет никаких сомнений. Если бы нефтегазовые доходы не упали, то, скорее всего, жизнь в позднем СССР банально продолжалась бы по накатанной дороге. То есть, какие-то изменения, может быть, были, какие-то инициативы политические отдельных персоналий, безусловно, себя бы проявляли. Но не будь такого обвального падения выручки со стороны, прежде всего, нефтяной отрасли, не было бы такого драматичного конца. Поэтому, на мой взгляд, если это опять произойдет на каком-то разумно коротком временном диапазоне, это то, что сильнее всего окажет влияние на все события, которые в России происходят.

— Меня в докладе поразили две вещи. Первое, и самое главное, то, что уровни добычи нефти 1990 года были достигнуты только в 2013-м и в 2017 году соответственно.

— Пик добычи СССР был достигнут в 1987 году, после чего добыча в СССР, а потом в России, падала. На пике падение составило, грубо, примерно в два раза от максимума 87-го. Далее был рост. И рост этот обеспечили, прежде всего, западные нефтесервисные компании. Я не знаю, насколько этот слух верен, но, говорят, даже арест Ходорковского в свое время откладывался из-за того, что его компания была одним из пионеров привлечения западного нефтесервиса — и ему банально давали время поднять добычу.

Просто денежный поток и доступ к этим технологиям — он был важен. Без него российская добыча была бы, грубо, в два раза ниже, чем она была. А тут еще что важно учесть, что часть нефти потребляется на собственные нужды. Поэтому, если добыча падает в два раза, то экспорт падает заметно больше, чем вдвое, понимаете?

Падение добычи в два раза — это падение экспорта, может, раз в пять. То есть нелинейная такая зависимость.

Плюс еще одна неприятная вещь, связанная с падением добычи, очень болезненная. Причем интересно, что это болезненно для нефтяников, и не очень болезненно для газовиков, такая асимметрия. Дело в том, что у компаний есть постоянные издержки на поддержание инфраструктуры. То есть, даже если вы имеете ничтожно малую добычу, вы все равно несете затраты на поддержание всей текущей инфраструктуры — и у нефтяников они существенно чувствительнее, чем у газовиков. Поэтому газовики могут менее болезненно сократить добычу, чем те же самые нефтяники. И, соответственно, когда добыча падает, из-за постоянных издержек себестоимость заметно растет. То есть, как только начинают добывать меньше, для самой компании стоимость добычи единицы становится заметно дороже. Вот еще в чем подлость.

— В докладе говорят, правда, о всем ТЭК, и тут тоже поражает прогноз более, чем трехкратного падения объема добычи угля к 2050 году.

— Уголь — отдельная песня. У меня знакомый работает в инжиниринговой компании, которая обслуживает кузбасских угольщиков, и он в ужасе, потому что российский уголь шел, в основном, на Запад. А с Востоком две проблемы. Во-первых, у Китая собственное производство угля, и российский уголь там во вторую очередь используется. То есть Китай покупает много нефти, газ, разные руды.А уголь он чуть-чуть берет, но, в общем-то, у него опора на собственную добычу. И это ведет к тому, что он нагибает [российских производителей] по цене, хочет дисконта. А во-вторых, проблема чисто логистическая. Дело в том, что у нас провозные мощности железной дороги в ту сторону малы. И они заполнены более приоритетными грузами, той же нефтью. Соответственно, у угольщиков еще затык транспортный. Плюс еще у угольщиков с себестоимостью, наверное, еще суровее, чем у нефтяников. Шахта, даже если вы ноль тонн угля в ней добываете, требует приличных затрат, чтобы она просто не разрушилась. Нужно откачивать воду, вентилировать, контролировать — там же выделение метана из угольных пластов идет. Какие-то периодические работы производить. Это геморрой. Причем это геморрой не только в деньгах, но и в том, что вы вынуждены поддерживать коллектив, где часть работников нужны раз в месяц, но избавиться от них нельзя, они узкоспециализированные.

— В целом, говорится в докладе, общий вклад ТЭК в ВВП к 2050 году уменьшится до пяти раз.

— Это будет очень болезненно по следующей причине. Вклад многих отраслей напрямую посчитать сложно. Если считать просто по формальным поступлениям в бюджет, это будет неправильно, поскольку у многих регионов, особенно это касается северных и восточных регионов, наличие работающего предприятия газовой, нефтяной, угольной сферы, поддерживает огромное количество инфраструктурных предприятий, которые, так или иначе нужны, чтобы оно могло работать.

Самый яркий пример — есть в Заполярье такой маленький гордый город Ноябрьск. И он замечательный тем, что там добывалось около 70% российского газа и 12% российской нефти. Население городка — 100 000. Причем, чтобы он стал 100-тысячником, к нему приписали в качестве микрорайона поселок, который находится на расстоянии 130 километров. При этом там великолепный аэропорт, два-три рейса в день на Москву. По числу Porsche Cayenne на душу населения там — Москва просто жлобская деревня. Железнодорожная станция — там чуть севернее заходит железная дорога. В городе база многих добывающих компаний: физически они от Ноябрьска далеко находятся, но там живут семьи, там находятся склады, техника и так далее, ж/д-станция, аэропорт. Причем аэропорт по высшему классу. Они получили систему слепой посадки раньше, чем Внуково…

— Правительственный, на минуточку, аэропорт.

— Они купили раньше — «Газпром», на самом деле, купил. Потому что там нужно было обеспечить доступность, а погода бывает плохая, особенно в осенне-зимний период, а эта буржуйская система слепой посадки вообще игнорирует любой туман. Как вы думаете, кому-то нужна была бы вот эта вся инфраструктура у Полярного круга, если бы там не добывались нефть и газ? Там хорошая больница. Опять-таки, за какие бы деньги она там было, если бы не нефтяники с газовиками? И получается, что реальный вклад ТЭКа больше тех формальных значений, которые считаются по их налоговым поступлениям, понимаете?

— То есть, может случиться примерно то же самое, что произошло к началу 90-х годов, когда просто вымирали моногорода, когда-то славившиеся своей благоустроенностью и снабжением.

— Причем, особенно болезненно это будет как раз вот в этих северных и восточных регионах, где предприятия ТЭК фактически градообразующие предприятия, и если с ней что-то случается, у всех остальных тоже начинаются проблемы.

— Остается только один вопрос: в докладе конечной точкой падения взят 2050 год, но я не нашла в тексте времени, когда, с точки зрения авторов, начнется это падение.

— Правильно не нашли. Они действуют в полном соответствии с идеями Ходжи Насреддина. Пятидесятый год хорошо обсуждать, 2100-й — еще лучше. Потому что и до 2050-го многие не доживут, а уж до сотого, наверняка, большинство читателей доклада не доживет. Поэтому можно быть смелее.

— Ясно. А когда, с вашей точки зрения, начнутся описанные в докладе проблемы?

— А вот здесь, если ответственно отвечать на этот вопрос, есть довольно большая неопределенность. На мой взгляд, главный фактор неопределенности связан с уровнем цен и, соответственно, уровнем добычи в России. Причем с точки зрения последствий, на мой взгляд, падение добычи более драматично, чем падение цены.

— Почему?

— Мы с вами только что говорили: потому что по мере падения добычи, себестоимость сразу же начинает возрастать. Я много раз беседовал с топом крупной нефтяной компании, который подтвердил эту мысль.

— И когда это падение добычи может начаться, с вашей точки зрения?

— Сами нефтяники на эту тему ничего сказать не могут. Они не знают. Есть данные о сокращении бурения. Предыдущий пик добычи в России, как я уже говорил, 1987 год. Любое месторождение, хоть жидкостных, хоть газообразных ископаемых, имеет три стадии: молодость, зрелость и старость. Вот выглядит график этих стадий как нормальное распределение, такая «горка» с постепенным подъемом, вершиной и спуском. Но! Так она выглядела до внедрения современных методов нефтесервиса — современные технологии позволяют эту вершину сделать почти горизонтальной и довольно длинной. То есть, вместо взлета и падения с плавным закруглением, получается такая П-образная фигура. И вот эта палочка на «П» может быть довольно долгой. Вот в этом роль нефтесервиса, который пришел в Россию уже после краха СССР вместе с западными нефтесервисными компаниями. У всех на слуху гидроразрыв, но на самом деле, там много всего. Причем, со слов второго человека в крупной нефтяной компании на Востоке, там самое главное — это IT, потому что геофизическое моделирование — чистая математика. Американская — лучше, и за счет этого их нефтесервисы прямо на класс обходят российские.

Не в бурении дело, и не в насосах, которые гидроразрывы делают. Бурить можно и китайским оборудованием, да и насосы есть китайские. А вот куда бурить и где разрывать — тут вот «буржуи» впереди.

После 24 февраля 2022 года я спрашивал людей из индустрии, что будет, если «буржуи» прекратят поддержку. Они сказали, что нефтедобыча вначале будет падать медленно, потом падение ускорится, а когда упадет в два-три раза, снова падение замедлится.

— Ну вот, западные нефтесервисные компании ушли. Сколько теперь ждать, когда начнется ускорение падения?

— Тут нужно отметить, что для нефтяников эта тема очень болезненная. До такой степени, что если спросить, могут даже агрессивно отреагировать. Что понятно: проговоришься — и акции твоей компании упадут, и облигации не купят.

Один из моих респондентов (правда, из не самого интересного для меня региона, из Нижневартовска, где истощение месторождений пошло сильнее и раньше), говорит, что Самотлор, который продлил СССР лет на 20, сейчас просто сдыхает. С его слов, чтобы удерживать добычу, бурение сейчас надо не сокращать, а наращивать. Там обводненность растет, там единицы процентов нефти в скважинной жидкости, понимаете? Опять-таки — он технарь, он не видит данные по всем компаниям. Он видит данные по тому участку, которым он занимается. Поэтому он мне сказал: «Я тебе говорю то, что я вижу, но это не вся картина».

Причем, еще и гайки в плане секретности закручивают.

— Это, в общем, тоже признак достаточно тревожный.

— Ситуация ухудшается технически, месторождения банально стареют, большая часть того, что удобно добывать, уже добыто. А усилия для добычи на том, что осталось, требуются повышенные. На сколько — создать объективные представления сложно. Потому что даже внутри одной компании на конкретном месторождении будет так, на соседнем может быть заметно по-другому. Геология — сложная штука, нефтеносные пласты изгибаются, поэтому, делая какие-то обобщения, можно сильно ошибиться. Но валовые цифры говорят о том, что ситуация портится. Насколько портится, мы можем достоверно увидеть только постфактум, глядя в зеркало заднего вида, смотря, как меняется экспорт и так далее.

Но есть еще вторая половина проблемы, которая тоже имеет тенденцию к обострению. Это ОПЕК+ и все, что вокруг нее.

— А здесь что не так?

— Цена на нефть, хоть и не сильно, но ползуче снижается. А Саудовская Аравия заметно сократила добычу, по сравнению с временами до коронавируса. Добыча в США и некоторых других странах вне ОПЕК продолжает при этом расти. Но США — крупнейший производитель, мне удобнее по ним смотреть. То есть, что происходит, говоря человеческим языком? По сути, ОПЕК+ тихонько сдает рынок в пользу других компаний. Темпы сдачи невелики, цена всех более-менее устраивает и ситуация, в какой-то степени, на нынешнем уровне относительно стабильна. Но как долго хватит у саудитов терпения сдавать рынок? Это же не бесконечно можно делать. Саудитам легче, чем России, сокращать добычу. У них качество месторождений радикально выше. У них нет тепловых проблем, потому что в России как только в минус температура ушла, возникают тут же технологические проблемы — вы не можете остановить скважину без риска ее испортить, и с запуском проблемы.

Саудитам, повторюсь, легче. Но дело в том, что я наглядно видел, к чему привела похожая ситуация в 1985 году. Есть дата — 13 сентября 1985 года — это начало смерти СССР, — когда тогдашний [саудовский ]министр нефти шейх Ямани вышел к журналистам и сказал: «А теперь мы начинаем бороться за место на рынке». И ситуация сейчас примерно такая же, как была в 85-м.

Саудиты сокращали добычу ради поддержания цен. Рано или поздно, они решатся сделать то же, что они сделали в 1985 году.

Дело в том, что Саудовская Аравия выдержит операционную себестоимость — не бюджетную, а именно операционную, — примерно в районе трех долларов за баррель. Потому что там все затраты сделаны, они давно отбиты. Получается, в принципе, они некоторое время могут продавать нефть по операционной себестоимости, которая очень низкая. Естественно, большая часть мировых производителей такую цену долго не выдержат. Когда в 2020 году [министр энергетики РФ]господин Новак (на самом деле, мы знаем, кто ему приказал) решил «побычить», ему шейх Салман показал 13 долларов за баррель. После чего Новак радикально стал сговорчивее. Причем шейх готов был давить и дальше, но Новак сдался. Сейчас это такой отдаленный сценарий, но я думаю, мы с вами его увидим.

Смысл в чем. Энергопереход, про который твердили десятилетиями, потихоньку пошел. То есть, понятно, что не завтра, но на каком-то этапе нефть, скорее всего, потеряет свое значение. Она не исчезнет, потому что как химсырье еще будет нужна, но той роли, которую она играла, больше играть не будет. Когда это будет, никто не знает точно — через 5, 10, 15 лет но это не теоретическое будущее, как коммунизм, а будущее, которое где-то на горизонте. Горизонт может двигаться, но это горизонт, до которого я, вы, принц [Мохамед бен] Салман, точно доживем. И в этих условиях у принца возникает следующая мысль. Если этот горизонт где-то уже в реалистичном будущем, тогда выгоднее сделать следующее: уронить цену и удавить конкурентов. И если он решит, что пора, о может опустить цену на нефть и подождать год, два, три. Он это может себе позволить. После чего рушится российская нефтянка и половина американской нефтянки. России, кстати, в прошлый раз для восстановления добычи потребовалось заметно больше 15 лет, причем, в условиях, когда была технологическая помощь. Потом Саудовская Аравия спокойно поднимает цену и продает нефть по ценам примерно, как сейчас, только объемы заметно больше.

В истории уже были такие случаи, когда то, что было стратегическим ресурсом, переставало таковым быть. До Первой мировой войны, смеяться будете, чилийская селитра и помет птиц — гуано были стратегическим сырьем, потому что использовались для получения азотной кислоты которая нужна для производства взрывчатых веществ и пороха. А потом был изобретен процесс Габера и азотную кислоту начали получать из воздуха. В результате чилийская селитра осталась, но это теперь мелкое местное сырье.

Эта длинная тирада к тому, что если возникнут проблемы с ОПЕК+ — а они рано или поздно возникнут, — мало не покажется. И, может быть, нынешнее снижение бурения в России — это знак, что российские нефтяные компании готовятся к тому, что добычу придется снижать, чтобы не рассердить саудитов..

— Собственно, Саудовская Аравия уже объявила о постепенном снижении части добровольных ограничений на добычу с сентября. То есть, говоря простым языком, они добычу увеличат…

— Это очень хорошо укладывается в схему. На них паразитируют, им это не нравится, у них есть ресурсы, и они это в истории уже один раз сделали, один раз в эту игру сыграли и выиграли. Соответственно, вероятность того, что это повторится, довольно большая.

— Так не кажется ли вам, что процесс с сентября уже пойдет? А тут еще нужно добавить и опасность рецессии, и не только США и Японии, но и на мировом рынке.

— Если случится даже не обязательно рецессия, а просто достаточно длительная стагнация, понятно, что это спрос снизит, снизятся цены — и у саудитов припекать начнет еще сильнее.

— С вашей точки зрения, в следующем году могут начаться достаточно значительные проблемы из-за снижения экспортных доходов нефтегазовых в России? Или все-таки это более далекое будущее?

— В принципе, могут. Но важно понимать, что это зависит от множества причин. И дать надежный прогноз невозможно, но можно констатировать, что риски растут. И ценность обсуждаемого нами доклада РАН в том, что даже придворные экономисты это описывают. Они, чтобы не накликать на себя начальственный гнев, берут очень широкие временные промежутки, но мы уже видели, что этот процесс может пойти быстро.

— Правительство может, прислушавшись к этому докладу, как-то попытаться исправить ситуацию?

— Я думаю, что это невозможно по двум причинам. Во-первых, сама структура российской власти подразумевает очень высокий уровень вертикальности. И высказывать любые идеи, которые противоречат утвержденному курсу, никто из чиновников в здравом уме не будет. А во-вторых, даже если пофантазировать и предположить, что кто-то решится это высказать, в текущих реалиях за разумно короткое время что-то изменить невозможно. Дело в том, что во всем, что связано со структурой экономики, для изменений требуется большое время. Вспомним опыт постсоветской трансформации: его же проходили разные страны, не только Россия. Он говорит о том, что там временные интервалы — долгие годы.

Чтобы компенсировать провал уровня жизни в России после распада СССР, потребовалось около 15 лет. Это очень хороший ориентир, чтобы спрогнозировать скорость каких-то изменений.

Поэтому, я думаю, что тут во всем, что связано со структурой экономики, будет базово инерционный сценарий. Для сознательных изменений нужны какие-то титанические усилия и отнюдь не факт, что эти усилия чем-то хорошим завершатся.


Обозреватель Republic Татьяна Рыбакова и экономист Сергей Петров
August 12, 2024

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив